Эсфирь Цюрупа - Жил-был Пышта
Пышта сел рядом на корточки, сбросил листья и ветку, накрыл тракториста телогрейкой.
— Дядя Непейвода… — позвал он. — Проснитесь, а? Домой надо.
Тракторист спал. Он спад и громко храпел. По щетинистой, грязной щеке полз муравей. Пышта сбросил муравья и сел на пень — ждать. Он ждал долго. Так долго, что день кончился и стало вечереть.
Во рту у Пышты давно не было ни крошки, и теперь в пустой живот к нему забрался холод, и голод, и страх. Сидеть в сумеречном лесу страшно, а уйти, оставить тракториста ещё страшней. И слёзы уже капали из Пыштиных глаз, и уже перестали капать, и опять капали, и перестали, а тракторист всё спал.
Кругом стояла тишайшая тишина. Даже ни один комар не звенел, от холода уже все комары уснули. Слышался только единственный звук на весь лес — храп тракториста.
Стало холодно. В той стороне, где ещё неясно светлели осинки, шевельнулся туман и распластал меж стволов белёсые лапы. Тогда Пышта сполз с пня. Он осторожно подлез под стёганую телогрейку тракториста и угнездился там, прижавшись к его горячей сонной спине. И пригрелся. И уснул.
Неведомо, сколько времени прошло, только вдруг храп прекратился. Пышта разом проснулся от наступившей тишины. Тракторист повернулся с бока на спину. Пышта сжался в комочек, боясь шевельнуться. Тракторист тоже лежал молча. В темноте неясно белело его лицо, открытые глаза. Он смотрел вверх, в небо. Пышта тоже поглядел вверх и увидел, что тёмные тучи разошлись и в небе, между верхушками деревьев, зажглась первая звезда.
— Кашевар… — хрипло позвал Непейвода.
Пышта вздрогнул и наклонился к его лицу.
— Н-не ушёл… — обжигая Пышту горьким дыханием, сказал тракторист и с трудом улыбнулся разбитыми чёрными губами. — Ты, кашевар, валяй натягивай в рукава фуфайку мою — зазябнешь… И пошли, сынок, пошли до дому… — и, неловко цепляясь за землю, за ствол дерева, стал подниматься.
Долгая была дорога и трудная. Взрослый человек молча боролся с землёй, которая всегда была ему другом, а сегодня стала врагом. Она не хотела держать его, уходила из-под ног, ставила его на четвереньки, как зверя, кидала на спину, как ничтожного жука. Она толкала ему навстречу стволы деревьев, чтобы он натыкался на них, опутывала его ноги корнями, чтобы свалить его, царапала ему лицо ветками кустов.
А Пышта помогал ему, раздвигал ветки, оттаскивал его от стволов, и плечо у Пышты болело оттого, что такой большой человек, словно маленький, цеплялся за него.
Всё же они добрались до вагончика и, вскарабкавшись по лестнице, оба, усталые, рухнули на полати не раздеваясь и сразу уснули. Нет, наверно, всё-таки Пышта уснул раньше, потому что утром он никак не мог вспомнить, кто же стянул с него сапоги и лыжный костюм, кто укрыл его одеялом.
Глава 19. Клянусь бороться!..
Дальнюю пустошь вспахали, подцепили вагончик, перетащили на Левобережный клин. Он узкой полосой тянется по берегу Путинки, поворачивает вслед за нею вправо и влево, и кажется, нет ему конца. Конец есть, он там, где берег поднимается вверх.
— Знаю, там Высотка. Мы там с председателем Коробовым были.
Пышта ещё хотел сказать, что видел окоп и мост, тот самый… Но говорить было некогда. Поднимали целинный участок Левобережья, упрямую землю, никогда не знавшую плуга. Трактор выл, выбрасывал вверх клоки дыма. Грачи кружились над клином и тревожными криками сообщали о каждой секунде этой схватки.
— Они, как комментаторы на футболе, объясняют, чья возьмёт, — сказал тракторист. — Не знают, птичьи головы, что мы запрягли пятьдесят лошадиных сил…
— Наша возьмёт! — кричал Пышта грачам.
Мотор ревел, побеждённая, вывернутая земля поднимала вверх десятирукие, рваные корни. И трактор шёл дальше и дальше.
Хорошее дело — пахать. Хорошее дело — превращать пустые, бросовые земли в добрую пашню, где весной взойдёт хлеб для людей.
Пышта и тракторист свистали разные весёлые песни. Они работали весело, и Пышта больше не вспоминал про плохое. Они ведь уехали далеко от Шнырина и от Зелёного змея. Пышта был ещё маленький и не знал, что от зла не удирать надо, зло победить надо.
Да, он этого не знал, и ему было весело. Он смотрел на грачей, они опускались на мохнатые гребни земли и клевали, может быть в последний раз наедаясь перед дальней дорогой.
Из-за леса на поле въехала длинная машина: впереди автомобильный нос и кабина, а вместо кузова цистерна.
— Заправщик приехал! — заорал Пышта.
Трактор стал, заправщик подъехал:
— Здорово! Как работается?
— Да вот как видишь.
— Вижу — дела идут.
Шофёр вылез из кабины со свёртком:
— Заходил в гараж бородатый парень, гостинец прислал твоему мальчонке. Сказал: ещё дня три в глубинке поработают — и домой, в город. Обратным путём парня заберут.
— Пусть живёт, — сказал тракторист. — Кашевар! Иди забирай гостинец.
Пышта развернул. Молодец Майка! Всё-таки симпатичная сестра — прислала жареных пирогов. А Фёдор — ух ты! — прислал карманный фонарик. А Женя… Пышта развернул толстый конверт: там оказались недостающие картонные буквы. Догадался, значит, что Пышта буквы утащил…
— Доволен гостинцами? — спросил шофёр.
Но Пышта не смог ответить, только мотнул два раза головой: изо рта у него торчал пирог.
Тракторист и шофёр заговорили о своих делах. А в это время из кабины автоцистерны стали вылезать коленками вперёд ноги в лыжных штанах. Когда уж фигура вылезла вся целиком — в лыжном костюме, в берете, по-мальчишески сдвинутом на лоб, с белым узелком, прижатым обеими руками к груди, когда уж тракторист обнял её, тогда Пышта пришёл в себя от изумления: Анюта! Да Анюта ж приехала!
Он торопливо заглотал свой пирог, чтоб сказать ей: «Здравствуй!»
А она фыркнула:
— Ну точно, как цапля лягушкой давится! — и стала развязывать свой узелок, передавать отцу гостинцы: — Держи, вот сало тебе. Вот сосиски. Вот конфеты. Вот заварка.
Тракторист улыбался. Поглядела бы Майка.
— Мать собрала? — спросил тракторист.
— Мы вместе… — ответила Анюта, поднялась на цыпочки, поцеловала отца в щёку. И увидала: рядом стоит Пышта, а в руках у него широко раскрытый свёрток, в свёртке пироги.
— Кушайте, все кушайте! — говорит Пышта.
Анюта надкусила пирог остренькими зубками, поглядела на Пышту.
— Что сияешь, как медный самовар? — спросила она. — Думаешь, не знаю, зачем угощаешь? Сальца захотел, да?
«Ведь вот какая колючая девчонка! То скажет «цапля», то «сальца захотел». А я сала вообще-то не люблю, терпеть не могу. А только сосиски… Стукнуть бы её разочек!» — посоветовали Пыште его мальчишеские кулаки.
Но он придержал кулаки, чтоб зря не махали, и сказал Анюте:
— Я колючек не боюсь, не боюсь!
Волшебные слова! Анюта рассмеялась. И пироги они съели все вместе. И Пышта не удержался, соврал, что их нажарила Майка, его сестра. А пироги были купленные.
Когда трактор заправился, шофёр полез в кабину.
— Залазь, дочка! — сказал он. — Обещал привезти её обратно тем же рейсом. А мне надо ещё заправлять и в Лужках, и в Тальникове, я задерживаться не могу.
Пышта загрустил: сейчас Анюта скажет «прощай!».
— Папа, пусть он к нам в гости на денёк съездит! — сказала Анюта.
— А обратно могу завтра к вечеру подкинуть его сюда, — сказал шофёр.
— Поеду! Поеду! — обрадовался Пышта.
Они уместились в кабине все втроём, и тракторист помахал им вслед.
* * *Анюта с мамой живут на четвёртом этаже в новом доме, которым гордится районный центр Прудки. Два дома таких уже построены, а третий ещё только строится. Тогда получится новая четырёхэтажная улица — три дома и новая школа № 1, та самая, где Пышта накрутил с помощниками, наверно, тысячу «петушков».
Пышта с Анютой стоят на балконе. Ему нравится жить так высоко. Отсюда видна вся улица, и все дворы, и все крыши. И на крышах видны кошки и голуби, чердаки и антенны. И видно отсюда, как работает кран на строительстве, переносит разом целую стену с окошком.
С балкона они пускают по ветру бумажные вертолёты. Это просто бумажки, но когда они спускаются, так здорово крутятся. Пришла Анютина мама, втроём пообедали.
— Мы с дяденькой Непейводой много напахали, — сказал за обедом Пышта.
А Анютина мама не ответила ничего, только вздохнула. Пышта очень хотел ей сказать, что они далеко уехали от Зелёного змея, чтоб она не волновалась, но он не посмел. Рассердится ещё. Может, даже киселя не нальёт. Кто их знает, взрослых.
После обеда мама опять ушла в радиоузел, а они опять пускали вертолёты. Пока снизу, с улицы, на них не стали ругаться. Оказывается, вся флотилия спустилась на тротуар и всё замусорила.
— Пошли подметать! — командует Анюта.
Они мчатся вниз, берут метлу и одной метлой превесело метут улицу, и пылят, и хохочут вовсю. Бывшие вертолётики — теперь просто обрывки бумаги они сметают вместе с сухими листьями.
