Роберт Макклоски - Приключения Гомера Прайса
Здесь голос немного передохнул, дал поиграть музыке, а потом продолжал:
Пончики, пончики
Целые вагончики!
Чики-пон, чики-пон,
Нет для пончиков препон!
Чтоб они не кончились,
Чтоб они не пончились,
Собирайте дырки
В чистые пробирки!
Мы облепим дырки тестом,
Будет дыркам в тесте тесно,
Будет тыркам в десте десно,
Будет просто расчудесно!
Пончики, пончики
Целые вагончики!
Голос умолк, послышались заключительные аккорды, и пластинка остановилась.
И сразу Фредди закричал:
– Это, наверно, лучшая пластинка, какую я только слышал! И слова что надо! Давай еще заведем!
Он схватил с прилавка монету, опустил в щелку автомата, и снова они с Гомером стали слушать песню, кивая, притопывая и отбивая ритм пальцами по воздуху и по прилавку. И прежде чем игла дошла до половины пластинки, Гомер и Фредди уже во все горло распевали вместе с музыкальной машиной:
Пончики, пончики
Целые вагончики!
Чики-пон, чики-пон,
Нет для пончиков препон!
Чтоб они не кончились,
Чтоб они не пончились,
Собирайте дырки
В чистые пробирки!..
– Эта пластинка просто симпо-симпомпончик! – сказал Гомер.
– Да, – сказал Фредди, – откуси один кусок и глотни томатный сок. Вот здорово будет!
– Лучше знаешь что? – сказал Гомер. – Откуси другой кусок, распусти-ка поясок и...
– Ой, Гомер! – Перебил его Фредди. – Тебе не кажется, что мы как-то странно говорим?.. Пончики, пончики – целые вагончики!..
– Чики-пон, чики-пон, – подхватил Гомер, – нет для пончиков препон!
– Это все верно, – согласился Фредди, – но все-таки как-то не так... А в общем, чтоб они не кончились, чтоб они не пончились...
– Собирайте дырки в чистые пробирки, – завершил его мысль Гомер и тут же с удивлением сказал: – Что это получается, а? Как мы разговариваем?
– А что такого? – ответил Фредди. – Тесто ем сперва я, «дырку» – на закуску...
– Красота какая, – сказал Гомер, – очень это вкусно!
– Пончики, пончики, – запел Фредди, – целые вагончики! И в ответ ему Гомер тоже запел в полный голос:
– Чики-пон, чики-пон, нет для пончиков препон! После этого они уже подхватили дуэтом:
Мы облепим дырки тестом,
Будет дыркам в тесте тесно,
Будет тыркам в десте десно,
Будет просто расчудесно!
Пончики, пончики
Целые вагончики! ...
Ребята закончили песню и замолкли, удивленно тараща друг на друга глаза.
Фредди первым прервал молчание.
– Здорово! – Хотел сказать он, но получилось так, что это слово он не сказал, а спел: – Здо-ро-во!
– Да, – пропел Гомер, – будем мы на волосок от счасть-я! Они пропели все это и с испугом взглянули один на другого.
– Слушай, Гомер, – печально запел Фредди, – что же это... нет для пончиков препон... делается?
– Ох, Фредди, – с не меньшей печалью спел в ответ Гомер, – Я и сам ничего... откусив один кусок... не понимаю... Распусти-ка поясов – повысил он вдруг голос до фортиссимо, – и ложись ты на часок в пос-тель-ку!
– Да, действительно, – чуть слышным пиано пропел Фредди, – Будет дыркам в тесте тесно, будет тыркам в десте десно...
– Будет просто расчудесно, – закончили они, снизив голоса до грустного пианиссимо.
А тем временем парикмахер выложил свою карту на стол, за которым, кроме него, сидели дядюшка Одиссей, почтарь Прет и мэр города, и подошел к зазвонившему телефону. Он, наверно, целую минуту с удивленным видом держал трубку возле уха и потом крикнул через плечо:
– А ну, ребята, потише! Ничего не могу понять... Линия, что ли, испортилась?..
Ох, это ты, Гомер, – сказал он наконец. – Никак не мог разобрать... Наверно, радио подсоединилось... Да, он здесь. Сейчас позову.
Парикмахер поманил пальцем дядюшку Одиссея и сказал ему:
– Твой племянник звонит. Говорит про какие-то там вагончики и чтобы ты собирал что-то в чистые пробирки и шел скорей домой... А в общем, поговори сам.
– Алло, Гомер, – сказал в трубку дядюшка Одиссей. – Да, да, слушаю... Что?
Чего?.. Что ты там поешь?! Говори по-человечески! Как не можешь? Что значит не можешь?! – Он помолчал, слушая Гомера. – Постой! – крикнул он потом встревоженным тоном. – Скажи, а машина остановилась или продолжает играть? Что?
Давно остановилась? Ну и слава богу. – Дядюшка Одиссей успокоенно улыбнулся. – Тогда нечего волноваться... Тогда распусти-ка поясок и ложись ты на часок в пос-тель-ку!.. Послушай, Гомер! – опять закричал Одиссей. Что это за песню ты все время поешь? Какой номер пластинки? Что? Спой ее, пожалуйста, еще раз, с самого начала!
И все, кто смотрел сейчас на дядюшку Одиссея, увидели, как он прижал телефонную трубку поплотнее к уху и стал внимательно слушать, раскачиваясь и выбивая такт сначала одной ногой, а потом обеими и еще свободной рукой.
А вскоре, к удивлению присутствующих, дядюшка Одиссей запел:
Ем я только пончики,
Симпо-симпомпончики!
Пончики, пончики
Целые вагончики!
Чики-пон, чики-пон,
Нет для пончиков препон!
Чтоб они не кончились,
Чтоб они не пончились,
Собирайте дырки
В чистые пробирки!
Мы облепим дырки тестом,
Будет дыркам в тесте тесно,
Будет тыркам в десте десно,
Будет просто расчудесно!
Пончики, пончики
Целые вагончики!
Дядюшка Одиссей взял верхнюю ноту, сделал паузу, а затем на тот же мотив поблагодарил Гомера.
– Ой, Гомер, прощай, спасибо! Это просто расчудесно, – пропел он, положил трубку и повернулся к своим друзьям. – Лучше дел в мире нет, как с друзьями спеть квартет! – заверил он их на мотив «чики-пон, чики-пон».
И друзья дядюшки Одиссея вполне одобрили его инициативу. После трех всего репетиций, из которых одна была генеральной, они уже вовсю распевали песню о пончиках – и не как-нибудь, а в склад и в лад, и представляли собой вполне спевшийся, почти профессиональный квартет. К тому же они повторяли эту песню очень много раз и с каждым разом пели все лучше и лучше.
Ко времени, когда дядюшка Одиссей и почтарь Прет начали смутно осознавать, что они уже не в состоянии перестать петь первым и вторым тенором, и когда то же самое стали понимать парикмахер и мэр, певшие соответственно басом и баритоном, к тому самому времени они уже поставили рекорд беспрерывного пения для мужских квартетов в закрытых помещениях. Но мало того, что они поставили рекорд, они продолжали, уже совершенно не по своей воле, увеличивать и увеличивать свое рекордное время и, наконец, увеличили его настолько, что уже сами не выдержали и выскочили из парикмахерской на улицу, ни на минуту не прерывая стройного, гармонического и даже полифонического пения.
Когда дядюшка Одиссей ворвался со своими «симпо-симпом-пончиками» и «целыми вагончиками» в двери кафе, ему пришлось сразу же взять на пол тона выше и перейти из мажора в минор. Это ему удалось со второго раза, и тогда его голос зазвучал в унисон с голосами Гомера, Фредди и человек двадцати клиентов, уже набившихся в кафе после окончания сеанса в кино и распевающих ту же песню. Этих людей сразу, как только они вошли выпить по чашечке кофе, поразила и привлекла приятная мелодия с не менее приятными словами, которую непрерывно напевали Гомер и Фредди.
А затем уже по одному, по два, по три посетителя и посетительницы стали присоединяться к поющим, и к приходу дядюшки Одиссея приятная мелодия с не менее приятными словами захватила всех.
Сопрано из церковного хора залезла на самую вершину до-бемоль и заставляла дрожать и звенеть всю посуду на полках кафе, когда произносила слово «вагончики-и-и». И ей неплохо помогал смешанный хор мужских и женских голосов с хористами всех возрастов, а также всевозможных оттенков кожи – благодаря беспрерывно сменяющемуся световому оформлению за стеклянным окошечком музыкальной машины.
Никогда прежде не было еще такого ни в городе Сентерберге и, пожалуй, ни в каком другом городе: чтобы эдакую веселую, радостную и легкую мелодию люди пели с такими удрученными, озадаченными и просто несчастными лицами!
Гомер пел и пел вместе со всеми, и вместе со всеми он изо всех сил старался позабыть и веселую мелодию, и забавные слова, только все было напрасно. Пробовал он запеть другие песни, например: «У Мэри Смит овца была» или «Джек и Рой идут горой, несут с водой ведерко», – но все равно и Мэри Смит и Джек со своим другом Роем очень быстро забывали про овцу и прет ведерко и начинали есть только «пончики, симпо-симпомпончики», да еще «целые вагончики» этих «симпомпончиков»...
Гомер со страхом, но и с надеждой смотрел на лица наиболее испытанных и закаленных певцов их города: на сопрано из церковного хора, на священника, на зубного врача и, наконец, на своего дядюшку Одиссея – все они пели уже много лет и легко могли переходить из одной тональности в другую и даже из мажора в минор... Так неужели они не в состоянии остановиться, когда хотят, когда песня, уже в который раз, приходит к концу?!
