Александр Крестинский - Повести и рассказы
Чубчик говорит:
— Слушай, Маленький. Я в избу зайду и начну спрашивать: «Лук есть? Почем?» Торговаться стану. А ты в это время шуруй на огород. Луку нарвешь… Ясно? А деньги мы с тобой… — Он кивнул на сельпо. — Конфет купим!..
Маленький не против конфет. Если луку добудут, почему не купить конфет. Одно только ему не нравится…
— Почему это я на огород?
— Потому что ты не главный, — отвечает Чубчик.
— Ты, что ли, главный?
— А деньги у кого? У меня.
— Схватил первый и радуется…
— Ты бы и хватал, если прыткий.
— Капитан сказал вдвоем, значит, все вдвоем…
— Слушай, Маленький! — закричал тогда Чубчик. — Тебе нарядов мало? Еще хочешь? Будет!..
Нарядов Маленькому хватало. Промолчал. И пошел вслед за Чубчиком вдоль широкой поселковой улицы.
В первой избе никого. Замок висит, изгородь колючей проволокой опутана.
Во второй, наоборот, — народу слишком много. Как муравьи: бегают, бегают…
Из третьей — баба с ухватом: «Пошли отседова!»
— Несознательная, — вздохнул Чубчик и поправил мичманку.
Зато в четвертой избе порядок. На крыльце хозяин. Глаза голубые, борода светлая, шея медная. Вроде бы видал его Маленький где-то. Знакомое лицо… Рядом хозяйка. Молодая, длинные сережки звенят в ушах. Укладывают в ящики лук.
Ящики длинные, чисто-белые, из свежей пахучей доски.
А луку такого Маленький сроду не видал. Перья долгие, толстые, щедро зеленые. Хозяин берет двумя руками луковый куст, бережно кладет в одну сторону ряд, в другую…
— Здравствуйте, — говорит Чубчик. — Вот это лук!
Хозяин смеется, показывает крепкие зубы, кивает Маленькому:
— Здорово, малый…
Да ведь это тот самый рыбак, что помогал ночью узлы развязывать!
— Луковая трава что надо. В Старгород повезем, на праздник…
— На, попробуй! — Хозяйка протягивает Чубчику пучок перьев. — Хлеба дать?
— Не, мы так…
Чубчик отделил перьев Маленькому, а тот уже издали вдыхал луковый аромат и уже слюну сглотнул. Откусил с хрупом — полный рот соку… Хорошо!
— Давай купим, — шепнул Чубчику. А Чубчик: «Чш-ш…» И громко:
— Спасибо за угощение!
Стали уходить, завернули за угол, Чубчик и говорит:
— Заходи направо, там грядка…
Маленький головой замотал. Да что он, Чубчик, с ума сошел? У кого воровать? Этот бородатый все равно что свой! Нет, так нельзя…
— Чего стоишь?
— Не буду я…
— Не будешь? Трубу стырил, а лук стесняешься? Дурак! Лук — это и воровством не считается, все равно что яблоки! А за трубу знаешь что будет?.. Притянут!
Маленький задохнулся. Вот как если бы он бежал во весь дух и знал, что дорога впереди свободная, а на ней вдруг, внезапно выросла стена.
— Точно, притянут! — Чубчик сложил пальцы крест-накрест. — Что, думаешь, нет? Это же государственное имущество! Они все на учете, трубы эти, по особому списку, понял! А список в Москве лежит, в сейфе…
Чубчик глаза сощурил, губы вытянул — пугает. Маленький, конечно, не дурак, чтобы всему верить, но одно он соображает: «За лук дадут по шее пару раз, и все. А за трубу — мало не будет. Собрание устроят — раз. Отца с матерью вызовут — два. Объясняться заставят — три…»
— Ну, давай-давай, по-быстрому… — торопит Чубчик.
Маленький вырвал у Чубчика мешок.
…Красиво лук стоит. Перья высокие, острые. Только мешок разинул, схватился за перо — сзади цап! Рванулся — не тут-то было. Рядом Чубчик кричит: «Ай, больно!» А хозяйка: «Ворюга несчастная, вот тебе, вот! Кирилл, сажай маричманов в сарай, я за ихним начальником побегу!»
Пинок — Маленький летит в распахнутую дверь носом в сено. Чубчик вслед за ним, туда же. Гремит засов, щелкает замок. Чубчик вскакивает, бегает по сараю, щупает стенку, глядит в просвет между досками. «Эх, попались!..» «Ну, все, — думает Маленький безразлично, — теперь уж точно отправит домой капитан».
В безоконном сарае сумрачно, свет попадает скудно, через дырявую крышу. Что-то в противоположном углу шумно вздохнуло, зашевелилось, коротко мекнуло… А потом забилось в угол, грохоча пустой посудиной.
На улице послышались крики, громкие, резкие. Топот, неразборчивые причитанья, дробный поскок… Ближе, ближе. А потом — сильный удар в стену сарая — один, другой! Треск тонкой доски, сноп света с улицы, и вместе с ним и столбом золотой пыли в прореху ввинчивается — господи, да что же это? — рогатое, глаза сверкают, ноздри раздуты, борода трясется, седая, грязная…
— А-а!.. — Маленький закрыл глаза руками, а когда отнял руки, страшное видение исчезло. Чубчик протискивался в пролом, доски трещали и скрипели. Чубчик повторял: «Бежим, бежим скорей!»
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ.
Григорий Иваныч. Рассказ сержанта Осадчего Семена
Они бежали и видели, как зловеще пустеет улица. Хлопали двери в избах, перекликались голоса: «Венька! Домой, шалапут! Григорий Иваныч заберет!..». «Пелагея, вилы припаси, не дай бог, Григорий Иваныч сунется!..». «Дедушка, Григорья Иваныча не видал?..» — «Побег куда-то…»
Около сельпо толпа. Окружили милиционера, крик стоит — толку не разобрать. Одно слышно: «Григорий Иваныч!.. Григорий Иваныч…»
Маленький видит: дело для них теперь безопасное, что-то случилось в поселке поважней пучка зеленого лука. Решил послушать, что говорят. Видит, к милиционеру пробился давешний хозяин, голубоглазый, дергает за пуговицу и кричит:
— Семен, а Семен! Он у меня в сарае доску выломал! Я думал, мальчишки, гляжу — Григорий Иваныч! Я его колом вдоль спины, он бежать…
Маленький и Чубчик переглянулись: Григорий Иваныч?..
Милиционер снимает фуражку, вытирает пот с высокого в залысинах, лба.
— Сейчас, граждане, сейчас… Ты, Кирилл, — говорит он бородатому, — бери людей, улицу прочеши… А ты, Кузьма, рощу… Здравствуйте, вовремя подошли…
Маленький обернулся и увидел капитана. Милиционер протягивал ему через головы рыбаков длинную руку.
— Сержант Осадчий Семен, блюститель порядка, — щеголевато отрекомендовался он. — А вы, значит, в походе? Хорошее дело, ин-тэ-рэс-ное… — Он так и сказал — «ин-тэ-рэс-ное» — по слогам, в нос и тоже щеголевато. Как шпорами звякнул. — Ребят постарше не дадите мне в помощь? Хулигана ловим, — он подмигнул, — козла, между прочим…
Теперь пришло время описать сержанта Осадчего Семена, потому что внешность у него была примечательная. Он имел продолговатое румяное лицо, полные, очень красные губы, длинный, но в меру лица нос; карие глаза, а впереди них — модные толстые очки, единственные на весь Рыбачий, а может быть, и на все побережье от Усть-Вереи до Старгорода. Над верхней губой его помещались черные, прямые, как стрелочки, усы.
Осадчий Семен смотрел, как голубь, — сбоку, без поворота головы, и от этого имел значительный, несколько загадочный вид, и вся его подтянутая фигура, вся ухватка и манера, казалось, говорили: «Я про тебя, дорогой, все знаю. И глядеть мне на тебя скучно. Так что, будь добренек, включайся в беседу».
Таким образом, взгляд у Осадчего Семена был профессиональный. А выражение лица, если присмотреться внимательно, — философское и добродушное.
— Вы, Петрович, не представляете ситуацию моего положения, — сказал он капитану, когда они познакомились. — Один я, как перст, один. Вот прошлый год я отдохнул так отдохнул! Сдавал на исторический, в Старгороде. Приняли на заочное. Учиться вот только некогда… — Осадчий Семен вздохнул. — Много еще, Петрович, всяких пережитков… Тормозят очень…
— Тормозят, — согласился капитан. — А что это за Григорий Иваныч?
— Григорий Иваныч? Уникум. Язва здешних мест. Если хотите, парадокс. Козел, одним словом. Помимо всего, разжигает религиозную фантазию некоторой части населения.
— А чего прозвали так?
— Тут целая история…
И сержант Осадчий Семен по дороге к пристани принялся рассказывать капитану историю Григория Иваныча. Маленький и Чубчик слушали, шагая сзади.
— Был у нас на острове человек один. По фамилии Квашнин. Рыбак никудышный, вечно прогуливал по причине алкоголя. Я его и на десять суток сажал, и на пятнадцать, и трудом лечил — все напрасно. До того дошел — жена на материк уехала, корову увезла, дочки обе в Старгород на стройку подались… Общежитие там получили, конечно. А Квашнин один остался. Ну и козел с ним. Надо сказать, этот козел лучше всякой собаки: рога нацелит — в дом не войдешь.
А Квашнин продолжает свою деятельность. Сядет на кривом крылечке, обнимет козла и начинает ему жаловаться: «Григорий Иваныч, Григорий Иваныч, одни мы с тобой, ни бабы, ни деток, пустой горшок…» А кто виноват? Кто виноват, Петрович?
Я вызывал Квашнина, убеждал словом. Я так считаю: человек должен знать свои права и обязанности. Вы как считаете, Петрович? Я так считаю.
