Семен Бытовой - Река твоих отцов
Кирилл откинул крышку парты, пошел к доске.
— Конечно, плохо я поступил… Простите меня, Николай Павлович… И вы, ребята, простите. Больше это не повторится…
— Как решит класс? — спросил Николай Павлович.
— Надо простить, — первым отозвался Вася Акунка.
— Верно, простим, — поддержал Мурга.
— Ты, Кирилл, дал твердое слово всему коллективу, всем своим товарищам. Учти, если нарушишь обещание…
— Честное пионерское, не нарушу!
Довольные, что все обошлось, ребята на перемене обступили Кирилла, расспрашивали, как это он поймал живого лося. Но Кирилл не стал рассказывать — ему было неприятно вспоминать об этом.
Научившись грамоте, Кирилл пристрастился к чтению.
Читал он много, книгу за книгой: ему хотелось побольше узнать о мире, который простирался далеко за пределами Тумнина.
Однажды Мурга застал Кирилла плачущим над книгой.
— Что случилось, Кирка?
Кирилл быстро вытер рукавом слезы и, передав Мурге «Хижину дяди Тома», взволнованно заговорил:
— Разве другая кровь у негров под черной кожей? Конечно, нет! Я вижу, что они гораздо лучше белых людей в этой книжке. Жаль, далеко дело происходит. Взял бы свое ружье и поехал бы неграм на помощь! Как ты думаешь, можно так?
Мурга еще не читал «Хижины дяди Тома» и поэтому не понимал, о чем говорил Кирилл.
— Знаешь, Кирка, давай попросим Николая Павловича, чтобы вслух прочел нам эту книжку!
— Я слушать не буду!
— Почему?
— Я страшно злой!
Вечером, когда Кирилл сдавал книгу, учительница спросила, что бы он хотел еще прочитать.
— Никакой мне книги не надо! Не могу больше!
— Отчего это? — удивилась учительница: мальчик всегда так охотно брал книги.
— О неграх думать буду, а помочь им все равно не могу. Расскажите лучше, где живут они?
Выслушав рассказ учительницы, Кирилл еще более заволновался. А когда узнал о трагической судьбе негритянских юношей из американского штата Алабама, казненных на электрическом стуле, не удержался и зарыдал. Не стыдясь своих слез, зашагал по комнате.
— Неужели такое бывает на земле? — и повернулся к учительнице. — А у нас, глядите, в нашей лесной школе: я — эвенк, Мурга — ороч, Котька Соколов русский. Все мы дружки! Приехал бы в Уську негритянский мальчик, был бы тоже дружком нашим. Нет нигде лучше, чем у нас. Верно?
4
Школьные годы бежали быстро. Кирилл с круглыми пятерками перешел в шестой класс.
Он вырос, стал шире в плечах, лицо обрело мужественные, строгие черты. Его черные как смоль волосы были зачесаны на пробор. Некрупные, узко поставленные глаза глядели остро, проницательно.
В эту пору в жизни Кирилла Батума произошло большое событие.
Школьники Приморского края собирались ехать в Москву. Предложили и директору орочской школы выделить в число экскурсантов лучшего ученика.
Телеграмму принесли ночью. На улице лил дождь. Ветер гнал по небу черные тучи. Шумела тайга. В такую погоду никто из дому не выходит, но Николаю Павловичу не сиделось.
Надел брезентовый плащ с капюшоном, высокие резиновые сапоги и пошел на почту выяснить расписание пароходов. Узнав, что пароход «Сима» грузится и отойдет во Владивосток через два дня, Николай Павлович встревожился. Еще предстояло на учительском совете выбрать достойного кандидата для поездки в Москву. Ведь никто из местных жителей никогда не был в большом городе, не то что в столице. И он решил зайти к председателю сельского Совета.
Шлепая в темноте по лужам, Сидоров еле добрался до квартиры Михаила Намунки. Разбудил его.
— Что за дело у тебя, Николай Павлович? Или большая вода к Уське подошла?
Как раз в эти дождливые дни ждали наводнения.
— Какая там большая вода, Михаил Петрович! Tyт дело большое решить надо. — И показал ему телеграмму.
Намунка оживился.
— Вопрос серьезный, Михаил Петрович, надо обдумать вместе.
— Давай вместе, чего там. Намунка закурил трубку.
Когда после недолгого молчания учитель назвал Кирилла Батума, Михаил Петрович возражать не стал.
— Что ж, он мальчик грамотный. Озорной, правда. Как бы кое-чего не натворил.
— Как раз это меня не волнует. Кирилл в последнее время стал дисциплинированным, толковым. Учится на пятерки. Но и другие ученики не хуже.
Подумав, Намунка сказал:
— Ладно, пускай Кирилл!
Утром на первом уроке Николай Павлович рассказал ребятам о телеграмме и о решении послать в Москву Батума.
— Тебе, Кирилл, выпала большая честь: ты первым из жителей Уськи-Орочской побываешь в Москве. Все, что увидишь в столице, старайся хорошо запомнить. Веди дневник. По возвращении придется обо всем, что увидел, рассказать народу.
— Спасибо, Николай Павлович, — только и мог ответить Кирилл.
Уже изрядно поредевший осенний лес, промытый долгими дождями, дышал прохладой. Вода в Тумнине за эти дни сильно поднялась, а местами, где был низкий берег, подошла к самым — домам. В другое время никто бы не решился гнать ульмагду в Усть-Датту, но случай был особенный, и об опасности не думали. Тем более, что с Кириллом будет такой опытный и смелый человек, как Тихон Иванович. Да и сам Кирилл не из робкого десятка.
Провожали его все жители Уськи-Орочской. Даже древние старушки — Акунка и Адьян — пришли на берег в праздничных халатах.
Последним явился Мишка Батум. Спотыкаясь на скользких кочках, он гордо нес на плече чемодан брата. Положил его на дно ульмагды.
— Пэдэм нэйво! — сказала бабушка Акунка, когда ульмагду сдвинули на воду и Тихон взялся за весло.
Лодка скрылась за поворотом, народ все еще стоял на берегу.
Девочки, сойдясь в кружок, громко запели:
Москва моя,
Страна моя,
Ты самая любимая…
Теперь ждали возвращения Кирилла.
* * *Многое повидал Кирилл Батум. Будто целых сто книг прочитал. И самая замечательная из всех книг — Москва. Ходил по ней и не верил, что видит ее наяву. Все казалось ему, что чудный сон снится. Потом привык.
Три вечера собирались орочи в клуб слушать его. В первый вечер Кирилл читал по тетрадке — сколько городов проехал и что в городах видал. А когда дошел до Москвы, отложил тетрадку в сторону.
— В Москве такие дома есть, что прямо в облако крышей упираются. Наверно, раза в два или в три выше нашей Орлиной сопки.
В зале возник шум. А кто-то спросил удивленно:
— И на самой верхушке люди живут?
— Живут!
— Сказку нам говоришь!
— Почему сказку? — обиделся Кирилл. — Сам с ребятами на верхушке такого большого дома жил.
— Что же, вы на крыльях туда летали?
— Почему на крыльях? — засмеялся Батум. — Внизу ящик такой есть: заходишь в него, кнопку, какую надо, нажмешь и на верхний этаж мигом взлетаешь.
— Это называется лифт! — подсказал Николай Павлович.
Кирилл быстро заглянул в тетрадку.
— Верно, лифт! — Отпив воды из стакана, Кирилл продолжал: — Много очень людей в Москве. Что днем, что вечером, что ночью — все одинаково. В другой раз пройти трудно. В тайге, думаю, деревьев меньше, чем в Москве людей.
— Однако не потерялся! — крикнул кто-то с задней скамейки.
— Видишь, не потерялся, — улыбнулся Кирилл, — обратно в Уську живой-здоровый вернулся.
У Кирилла, казалось, не хватало слов, чтобы обо всем рассказать, и он стал изображать жестами, мимикой. Так он изобразил, как ехал в автобусе на Красную площадь, как стоят часовые у ленинского мавзолея.
— Ровно живой, товарищ Ленин в мавзолее лежит. Мимо него длинной цепочкой прошли. Потом за нами другие потянулись. А когда из мавзолея на Красную площадь вышли, там еще тьма народу очереди своей ждала…
— В Кремль тоже заходил, конечно? — спросил БомбА.
— Наверно, заходил, — сказал Копинка.
— Зачем подгонять мальчишку! — сердито глянув на БомбУ, говорит Тихон. — Его до Кремля дойдет еще!
Передохнув, Кирилл признался:
— В самОм[24] Кремле не был…
— Вот видишь, — разочарованно и в то же время с упреком опять сказал БомбА. — Хитэ, потому и не был там. Если бы в Москву взрослый человек ехал, сходил бы в Кремль, наверно!
Кто-то из друзей Кирилла крикнул:
— Вот и поезжай, БомбА, там тебя давно дожидаются…
В зале раздался смех. Когда успокоились, Кирилл продолжал.
— Около Кремля много раз близко ходили. Там тоже есть чего посмотреть. На высокой башне, что Спасской называется, большие часы видел. — Он хотел показать, какого размера эти часы, и описал в воздухе круг, но сделал он это слишком быстро, и люди попросили показать еще раз. — Вот такие они, часы. Когда отбивают время, слышно по всей стране. И в нашей Уське-Орочской тоже слышно. Вот в Москве полночь будет, двенадцать ровно, а у нас утро будет, семь ровно. Каждый по радио услышать может те большие часы.