Алки Зеи - Леопард за стеклом
Мы спустились по лестнице и вошли в столовую, где все уже собрались, даже папа! Он не пошел на работу.
— Мирто! — все пришли в ужас, и было от чего — Мирто очень бледная, в пижаме…
Она встала в дверях и дрожащим голосом произнесла:
— В чертову школу я больше не пойду! И пусть даже мне никогда больше не удастся заглянуть в учебник и я останусь неграмотной, чурбаном неотесанным, как говорит дедушка!
Она побледнела еще больше; я даже испугалась, как бы она не упала в обморок. Мама взяла ее на руки, а дедушка произнес:
— Успокойся, Миртула. В эту «чертову», как ты ее называешь, школу ходить больше не надо. Мы возьмем у врачей справки, что ты больна, и ты будешь заниматься дома со мной.
— Тогда и я буду заниматься с тобой, и Алексис! — обрадовалась я.
— Нет, Мелисса, — сказал дедушка очень серьезно. — Тебе придется закончить этот год в школе, чтобы господин Каранасис не устроил твоему папе проблемы на работе. А в следующем году вы втроем — и Алексис тоже — пойдете в государственную школу. Ну и что, что там сто человек в классе. Я буду помогать вам с уроками. И, если они сделают эту мерзость всеобщей повинностью и мы не придумаем, как от нее избавиться, вы пойдете в фаланги, но в душе останетесь нормальными людьми.
Тут дедушка улыбнулся и посмотрел так радостно, как будто ничего не случилось.
— Кстати, в воскресенье обещают отличную погоду! Мы возьмем с собой Алексиса, наймем катер и отправимся на целый день в Ламагари — надо же проверить, как там без нас!
— Стаматина, пожалуйста, дай мне те яйца, от которых я отказалась утром! — вдруг закричала Мирто, и все засмеялись.
С этих ужасных событий прошло пять дней, а Никос уехал навсегда. Я пошла к кире Ангелике купить игрушечные «цельнозолотые» часики, чтобы подарить их Артеми, если мы и вправду выберемся в Ламагари. Интересно, знала ли кира Ангелика про «подвиг» Мирто? Увидев меня, она заулыбалась и поманила пальцем:
— Иди-ка сюда.
— Она твоя, — протянула мне клетку кира Ангелика. — Твоя и Мирто.
Я растерялась и не смела взять ее в руки.
— Ну бери же! — настаивала она. Затем понизила голос почти до шепота: — Это вам Никос оставил подарок.
Я иду по узким, вымощенным плитами переулкам, а в руке у меня — большая зеленая клетка, в которой прыгает желтая канарейка.
— Не бойся, не бойся, — утешаю я ее. — Скоро ты познакомишься со всей нашей семьей и будешь с нами ОЧСЧА, ОЧСЧА. Я придумаю тебе красивое, очень красивое имя. Мы будем говорить с тобой про Никоса, ты же его знаешь, и про леопарда. Смотри, как трудно не наступать на линии, когда держишь клетку. Но я не наступлю. Загадай и ты желание: пусть Никос благополучно доберется до Испании верхом на леопарде.
Стаматина, увидев меня с клеткой в руках, позвала Мирто и велела ждать ее на застекленной террасе, пока она принесет крючок, чтобы повесить клетку. Можно подумать, она знала, что я вернусь домой с канарейкой!
— Ну вот, теперь у нас вместо леопарда канарейка, — грустно сказала Мирто.
— Может, и она будет приносить нам весточки от Никоса?
Однако на этот раз письмо принесла Стаматина. Покопалась у себя в кармане и вытащила конверт.
— Прочитайте и верните мне, я его сожгу.
От Никоса!
«Дорогие мои кузины, — писал он. — Я сел верхом на леопарда и направляюсь в Испанию. Помните, я рассказывал вам, что там сейчас война? Я иду воевать вместе с теми, кто поет песню. Однажды я вернусь, мы снова поедем в нашу Ламагари, лучшее место на земле, и я буду рассказывать вам об удивительных и необычайных приключениях, в которые попадем мы с леопардом. Мы будем сражаться за демократию. Мы победим и привезем ее на наш остров. Тогда никто не сможет испортить наши игры. Тогда и Нолис пойдет в школу и станет музыкантом. Никогда не забывайте ваших друзей из Ламагари. Прощайте, мои дорогие девочки!»
— Может, назовем канарейку Испанией?
— Чушь какая! — фыркнула Мирто. — Совершенно не птичье имя.
В воскресенье и вправду была прекрасная погода! Море шелковое, гладкое. Можно подумать, лето настало. Я так радовалась, что Алексис увидит Ламагари. Подумать только: жить в городе, быть так рядом — и ни разу не выбраться в лучшее место в мире!
Но Алексис вообще никогда не ездил за город летом. Его отец приезжал из Афин, и они всё время сидели дома. С этого года, сказал дедушка, мы будем брать его с собой в Ламагари. А его мама в это время сможет навещать папу на том дальнем острове.
— Но разве это не слишком большая ответственность — чужой мальчик в доме? — испугалась тетя Деспина, услышав, что дедушка пригласил Алексиса.
— Деспина, прекрати молоть чепуху! — прикрикнул на нее дедушка — в третий раз с тех пор, как объявили диктатуру.
Мы словно летели к Ламагари на катере. Еще причалить не успели, а уже подняли крик:
— Но-о-о-о-оли-и-ис! Артеми-и-и-и! Одиссе-е-е-е-а-а-ас! Авги-и-и-и!
Наши друзья сбегались на мол один за другим — кто из сосен, кто из-за камней, кто с пляжа.
— А этот тихоня кто? — фыркнула Артеми, увидев Алексиса, скромно стоящего в стороне.
— Мой лучший друг в городе, — отвечаю.
— Вы всё еще держите постояльцев? — спросил дедушка у Нолиса.
— Их забрали, — огорченно отозвался тот. — И увезли на другой остров.
— А почему ты перестал приходить заниматься? — в шутку побранил его дедушка. — Уже сколько дней стоит отличная погода, а тебя нет как нет…
— Я нашел работу в дальней деревне. У военных… Мою лошадей.
Дедушка потрепал его по голове и пошел искать кир Андониса.
Нолис все тянул меня в сторону — ему не терпелось узнать про Никоса.
— Уехал, — прошептала я. — Мы вам потом расскажем. Чтобы все сразу услышали.
Мы носились по всей Ламагари. И какая же она странная зимой! Башни и амбары стоят закрытыми, а лачуги выглядят еще беднее. И только прибрежная галька, отмытая и оттертая морем и дождями добела, по-прежнему сияет под солнечными лучами. В одном углу пляжа сиротливо притулился позабытый всеми «Арион», бочка Пипицы. С выбитым днищем, покореженными ржавыми обручами, бедный «Арион» заставил нас вспомнить о Больших неприятностях.
— «Чтоб мне поцеловать мою мамочку и папочку в гробу, вольно или невольно». «Пусть меня разрежут на кусочки и побросают в торбу», — передразнила ее Артеми, и мы покатились со смеху.
Мы пошли к нашим камням, и я сказала Нолису:
— Теперь ты садись на трон. Ты самый старший. Нолис сел. Все молчали. Вокруг нас царило такое безмолвие и покой, что слышно было, как тикают часы Никоса на запястье у Нолиса. Мы даже нашли гнездо краба. Подняли несколько камней, а там — гигантский краб-мама с детенышами, и они давай от нас пятиться в ужасе. Мирто что-то держала в руке, потом разжала пальцы — и послышался тихий всплеск. Три золотые звездочки поблескивали в море посреди разноцветных камешков. Артеми кинулась доставать.
— Нет! — крикнула Мирто, и Артеми отпрянула.
В воде снова появилась мама-краб, схватила одну звездочку клешнями и поволокла к себе в гнездо. Маленькие крабики позади нее пытались ухватить оставшиеся.
— Ах, но они же заберут, заберут звездочки, а они такие хорошенькие! — в отчаянии крикнула Артеми. — Такие прекрасные, блестящие звездочки!
— Они мерзкие! — процедила Мирто. — Оставь их, пусть крабы спрячут их глубоко-глубоко, чтобы никогда больше эти звезды не появились на белом свете.
— Может, пойдем на Мельницу со сломанным крылом? — предложил Нолис, и мы помчались.
Толкнули полуоткрытую дверь, она снова, как и тогда, заскрипела, снова показалась винтовая лестница, только больше не слышно было ничьих шагов и никто не выходил нам навстречу. Здесь больше не было Никоса, который бы нам улыбнулся. Мы поднялись в его каморку. Там в углу все еще стоял кувшин.
— Друзья, — вдвоем заговорили мы с Мирто, — Никос уехал в Испанию.
И повторили ребятам его письмо, которое выучили наизусть.
Так Алексис впервые услышал про Никоса и леопарда.
Если бы я родилась писателем, я бы написала совсем другую историю — радостную. Я бы рассказала про Никоса и леопарда. Нет, не про то, как он прятался на Мельнице со сломанным крылом и в каморке с птичьими клетками. И не про то, как леопард лежал израненный в большой гостиной. Я бы написала, как Никос вернулся верхом на леопарде, у которого теперь новые глаза — оба голубые. А может быть, я написала бы про то, что они вернулись по небу, научившись летать. Я бы написала про то, что сначала они навестили нас в Ламагари. А потом стали летать по всему миру, и везде, куда бы они ни заглядывали, все дети становились ОЧСЧА, ОЧСЧА!
— Ну, и где же эта Испания? — спросил Одиссеас, когда мы присели на каком-то камне отдышаться после беготни.
