Клара Ярункова - Единственная
Домой меня провожает Имро. Иван сначала отпускал шуточки, но ему всегда все быстро надоедает — так и это наконец перестало его развлекать. С катка я теперь ухожу пораньше, чтобы вовремя являться домой. По дороге мы с Имро уговариваемся, как будем летом купаться на озере. Пора мне понемножку обрабатывать родителей, чтобы летом меня никуда не отправляли. Это будет нелегко, ведь я до сих пор всегда так и рвалась в Банска-Бистрицу и прочие страны света.
— Но если тебя все-таки заставят куда-нибудь поехать, — говорит Имро, — не забудь присылать мне много открыток. Знаешь, я их коллекционирую.
— А зачем мне уезжать? Никуда я не поеду! Разве что на пару дней. Специально ради открыток.
У Имро есть девятилетний брат, и он рассказывает о нем всякие истории. Как, например, в прошлом году он поймал на Камзике ужа, принес его домой, и никто в семье не был уверен, не ждет ли его в кровати змея.
— Представь, — говорил Имро, — он выдрессировал ужа, и тот в самом деле его слушался. Он носил его в кармане, обмотав вокруг руки. И как позовет его: «Зуза!»…
— Зуза? — Я-то вспомнила кое-кого другого!
— Ну Зуза, а что?
— Знала я одну Зузу на Хопке. Та была похуже всякой змеи. Так что же делала Зуза, когда ее звали?
— Сейчас скажу, — продолжал Имро. — Только ты потом не забудь рассказать мне о другой Зузе.
— Хорошо. Так что она делала?
— Что? Представь, высовывала из кармана голову.
— Вот это да!
— Тогда Владо протягивал ей палец. Зуза цеплялась за него хвостиком, и так он ее вытягивал из кармана. А когда она повиснет вниз головой, Владо командовал: «Поднимайся!» — и Зуза в самом деле начинала постепенно подниматься, обвиваясь вокруг собственного тела, пока не доставала головой до хвоста. Представляешь?
— Ой, и она ни разу его не укусила?
— Нет. Только когда он принес еще одного ужа, чтобы Зузе было не скучно, она рассердилась и укусила его. Так что Владо пришлось отнести его обратно на Камзик.
— В точности как Чомба у Йожо! Она тоже ревнует ко всем. Странные какие-то эти звери. А что Зуза ела?
— Сырое мясо. А молоко ужи не пьют — это просто поверье такое. Она любит плавать в ванне и тогда, наверное, пьет воду. А молоко и видеть не хотела.
— Ты ее тоже в руки брал? — с восхищением спросила я.
— Ну ясно, — сказал Имро. — Знаешь, какая у нее нежная кожа? Как силоновый свитер с бархатистой стороны.
— Ага, — кивнула я, — у меня тоже есть такой свитер. Желтый.
Потом мы оба посетовали, что Зуза осенью исчезла и мы ее больше не увидим.
— В ней отдался зов леса, — сказал Имро, — и она, наверное, сама отправилась на Камзик. Она ведь понятия не имела, сколько каменных улиц ей придется пройти, и нужно было иметь чертовское везение, чтобы у нее это получилось. Тогда это был бы единственный в мире уж, совершивший такой подвиг, и ни одна змея на Камзике ей бы не поверила.
— И наверняка искусали бы его, если б он туда добрался.
— Может быть, — кивнул Имро. — Укусила же Зуза подругу, когда ей было хорошо.
— Это верно, но если бы уж он одолел столько каменных улиц, где нет ни одного местечка, чтоб отдохнуть, и вернулся бы на Камзик совсем без сил, они бы могли пожалеть его.
— Могли-то бы могли, — возразил Имро, — но змеи есть змеи, а не люди. Понимаешь, Оленька?
Имро иногда поучает меня, как будто ему не пятнадцать, а целых семнадцать лет. Только он — мой лучший друг, и от него я приму даже поучение. А почему бы и нет, раз он умнее? А если в чем-то умнее окажусь я, то и я ему, в свою очередь, дам совет. Без обид.
Если не считать истории с ужом, Имро во всем недоволен братом. Он и помогать дома не хочет, даже за паршивыми дрожжами не сбегает. Все должен покупать сам Имро, и бывает, что набегается, как собака, потому что магазины от них далеко.
Когда я узнала, что у Имро нет отца, я целый час не могла слова вымолвить от сострадания. Его отец жив, но он живет в Праге. Год назад он бросил жену с тремя детьми. Поэтому все заботы ложатся на Имро. Кроме Владо, у них есть еще четырехлетняя Ганечка.
— С ней было хуже всего, — сказал Имро. — Когда отец ушел, то каждый день после обеда, в то время, когда он обычно возвращался домой, Ганечка ждала его в прихожей у двери, и каждые пять минут она всплескивала ручонками и повторяла: «Где же наш папулька?»
Ох! У меня так сжалось горло, что я думала — задохнусь.
— Ну, я мужчина, понимаешь, — сказал Имро, — и вот один раз я ее выдрал. Не сильно, конечно, но это помогло.
Он просто убил меня. Первый раз в жизни я не могла его понять.
— Не мог я смотреть на маму. Понимаешь, Оленька? И на Гану не мог смотреть, как она ждет в прихожей. Разве так не лучше? Получила трепку — и успокоилась.
Успокоилась? А вообще-то кто знает. Может быть, действительно так было лучше. Мне ужасно хотелось сжать Имро руку, но я не сделала этого — пусть не думает, что я его жалею.
— Ах, да что там! — дернул он плечом. — Теперь-то я отношусь к этому по-спортивному. Теперь все довольно сносно. Когда отец приезжает из Праги и зовет нас к дедушке, я стараюсь выжать из него как можно больше. Он мне ни в чем не отказывает, чтобы не говорили, что он плохой отец.
— Но он плохой! — крикнула я.
— Ясно, плохой, — спокойно подтвердил Имро, — но он ужасно хочет, чтоб о нем хорошо думали, — почему же мне этим не воспользоваться?
— Я бы от него ничего не приняла, — сказала я.
— Ну и глупо бы поступила! — засмеялся Имро. — Я делаю так — сижу, пока он разглагольствует, как мы должны уважать его за то, что он известный композитор, и виду не показываю, только поддакиваю. А в душе хохочу. На «известного композитора» уже и Владо не клюет, разве только дурочка Ганечка, она прямо на седьмом небе, когда видит отца.
— Ей-богу, я бы ему сказала, что я о нем думаю! Сказала бы! — перебила я Имро, потому что все, что он говорил, мне нисколечко не нравилось.
— Ну и был бы идиотизм с твоей стороны, — возразил Имро, — потому что, если хочешь знать, я после таких встреч возвращаюсь домой, например, с велосипедом! Или с футбольным мячом и бутсами. Провалиться мне на этом месте, если в следующий раз не вытрясу из него фотоаппарат! И не какой-нибудь! Самый дорогой! Денег у него куры не клюют, так что пускай раскошеливается — разве не так?
Не так! Пусть подавится своими деньгами, если он такой! Я так и сказала Имро, а он смеялся — хочет, мол, хоть какую-то выгоду от отца иметь.
Понятно, Имро ведь тоже всего-навсего мальчишка и от радости готов до неба подскочить, если в руки ему такие богатства лезут.
Потом мы говорили о всякой всячине, но я уже заторопилась домой, потому что меня начала изводить совсем другая мысль…
16
Мы с Евой и Иваном отпросились в школе и пошли получать паспорта. В паспортном отделе смеялись, что мы родились в одну неделю, а все-таки ни чуточки не похожи на тройню.
— Этого только недоставало, — смеялись мы с Евой, косясь на Ивана.
— Будь у меня такие сестры, товарищ капитан, я бы с ходу бросился в Дунай, — петушился Иван.
Паспортисты расхохотались, но вовсе не вредно.
На улице мы долго рассматривали наши фотографии и хохотали как психи. У Ивана на карточке ужасно оттопырились уши, а Ева выглядела словно ее мешком из-за угла ударили. Моя фотография вроде была самой удачной, но мне она совсем не нравилась. Вид у меня на ней как у шестиклассницы. А все из-за косы, я знаю! Если б она так не нравилась Имро, давно бы ее отрезала.
Потом Иван сунул паспорт в нагрудный карман, высунув уголочек, как мужчины носовой платок. И пальто расстегнул, чтобы все видели красную книжечку. На одном заборе мы прочитали афишу кино, но утром, кроме разрешенных для детей, никаких фильмов не дают. Было бы что-нибудь, где «до 16 лет запрещается», — мы пошли бы испробовать действие наших паспортов. У нас набралось вместе семь крон, этого бы на троих хватило. Но поскольку ничего такого не было, мы поскорей вернулись в школу, чтобы потом не говорили, будто мы прогуливаем.
Но мне все равно повезло. Директор освободил меня от географии, и я до конца урока в поте лица рисовала плакат к Международному женскому дню. Я это делаю каждый год и обычно рисую женщин всех цветов кожи, но на этот раз я выдумала нечто новенькое. Женщины там, правда, тоже были, но я их поместила с самого края. Они смотрели в правый угол, где был земной шар, усеянный детишками.
Пришлось немного задержаться с этим и после уроков, чему я, понятно, не так уж радовалась. Стенгазетчики отлично могли справиться сами. Мы ведь, строго говоря, уже не пионеры. За целое полугодие у нас было одно-единственное собрание, да и то вожатая не пришла. На другой день мы узнали (от Вербы), что вожатая должна была сказать, когда нас будут принимать в союз молодежи. И все должны раздобыть синие рубашки. Наконец хоть какая-то перемена.
