Лия Симонова - Лабиринт
— Владислав Кириллович, если бы я знала заранее, что у нас будет такой замечательный гость, я бы кулебяку испекла. А так у меня только пирог яблочный и кофе я вам сварю…
Отец расплылся.
— Спасибо, — говорит, — Анна Александровна, я бы и от отбивной не отказался. Помнится, вы грозились хорошим куском мяса? — сказал и внушительно посмотрел на старуху. — Накормите нас ужином, пожалуйста, а то на голодный желудок мы не почувствуем вкуса вашего фирменного пирога.
«Ишь пити-мити развели, — враждебно подумал Кирилл. — «Владислав Кириллович»!.. «Анна Александровна»!.. «Замечательный гость»!.. «Пожалуйста, накормите»!..»
— Я не голодный, — пробурчал Кирилл себе под нос.
— Я — голодный, — отозвался отец. — А ты со мной за компанию. Договорились? Коньяк пьешь?
Прикидывая, не расставлена ли ему ловушка, Кирилл не спешил с ответом, сопровождая пасмурным взглядом каждое движение отца. Отец, не дожидаясь его согласия, открыл бар, в котором зажегся свет, и достал оттуда бутылку французского коньяка «Камю». Кирилл знал о таком только понаслышке — классный коньяк, дорогой. Но отец при этом не суетился, не устраивал парадного представления и вообще при встрече не изображал радости, бьющей через край, а вел себя спокойно и обращался с ним как с приятелем — дружелюбно и по-мужски сдержанно. Кириллу это понравилось.
Анна Александровна ходила неслышно. Безмолвно накрыла все для ужина на низеньком журнальном столике тут же, в кабинете отца. Привезла складную тележку на колёсиках со всякой всячиной и, пожелав им приятного аппетита, удалилась.
«В магазинах шаром покати, — с осуждением отметил про себя Кирилл, — а у них отбивные, салаты с крабами и икра! Буржуи хреновы, интеллигенция!..»
Когда за старухой закрылась дверь, отец разлил в рюмки коньяк и предложил:
— Выпьем за встречу!
Они молча выпили, и отец, жестом пригласив Кирилла приступить к еде, сказал совсем буднично:
— Придется нам с тобой заново знакомиться. Расскажи о себе, что можешь и хочешь, ну и я, естественно, готов ответить на все интересующие тебя вопросы.
Так просто и уважительно никто не разговаривал с Кириллом, и он смешался. Возникло и стало мешать странное, противоречивое состояние. Деликатность отца, принимавшего его как равного, возвышала Кирилла, пробуждала дремавшее чувство собственного достоинства, но в то же время его душила горькая обиженность за не прожитые с отцом годы, которые были бы, конечно, не такими погаными, как теперь, и сотворили бы из него иного человека. А так, сколько бы отец ни прикидывался, ровней ему Кирилл все равно не станет и люди, похожие на отца, вроде Линки и ее предков, в свой круг его не примут, не пустят. Для них он навсегда останется сыном подвыпившего водопроводчика, его придурковатого отчима, напоказ соседям лупившего его по голой заднице. Этот люмпен-пролетарий вылепил его по образу и подобию своему, злым на все и на всех, кто умел жить лучше, богаче и интереснее. Недоброе чувство зависти и голоштанной фанаберии зашевелилось сейчас и в нем.
— Мама сказала, ты бросил учиться? — Вопросом отец, должно быть, рассчитывал помочь ему преодолеть неловкость, но от упоминания о матери, к тому же успевшей уже заложить его, у Кирилла вовсе пропало желание говорить. Ему захотелось вскочить и не прощаясь уйти, но отец снова наполнил рюмки коньяком и невозмутимо, как мое не меньшей горечью, чем у сына, сказал: — Ты не думай, что я, через столько лет повстречавшись с тобой, собираюсь читать нотации. Упаси бог! Я не имею на это права. Просто так случилось, что жизнь отобрала у меня сына. Долгие годы я лишен был наслаждения обмениваться мнением с более молодым и близким мне человеком. Мне, разумеется, не безразлична твоя судьба. Но помимо этого, мне любопытна позиция, взгляды, аргументы человека твоего поколения. Я слышал, не ты один — многие юноши и даже подростки не хотят учиться. Почему?
Кирилл скрипнул зубами, но увиливать от ответа не стал; у него вдруг возник азарт доказать отцу, что он не дурак и кое в чем тоже разбирается.
— Почему не хотят учиться? — переспросил Кирилл, пренебрежительно усмехнувшись. — Наверное, потому, что школа не учит, а оболванивает.
Отец держал паузу, продолжая пилить отбивную, и Кириллу ничего не оставалось, как пояснить свое заявление:
— Сначала от нас скрывали проблемы. Не предвидели, наверное, что мы подрастем и сами во всем разберемся. — Кирилл немного дурачился, как прежде в разговорах с учителями, но выглядеть при этом пытался солидно. — Потом… на наши бедные головы опрокинули парашу с дерьмом, накопившимся… за семьдесят лет, чтобы мы похлебали и захлебнулись. — Тут Кирилл спохватился, что сидит за столом с отцом-аристократом и, картинно прикладывая руку к сердцу, принялся извиняться: — Извини, из-з-ви-ни… Дерьмовый запах отбивает вкус к еде, но и к ученью тоже…
Во все глаза наблюдал Кирилл за реакцией отца, но тот никак не выдавал своего отношения к сказанному. Кирилл был уверен, что и отец изучает его и тоже покатил пробный шар, когда небрежно заметил:
— Но есть же и объективные истины, которые не зависят от политики.
— Это про биссектрису, что ли? — не церемонился Кирилл. — Которая, как крыса, бегает по углам и делит угол пополам? — Его интонации приобретали издевательскую ироничность. — Так в нашей отдельно взятой стране все биссектрисы свое место знали. Сидели по углам, куда их определили, и не возникали. Кибернетики, как я слышал, в глубоком подполье, генетики — по лагерям, на лесоповалах наблюдали за природой. А нам с детского сада вдалбливали только одну истину: «Наш паровоз вперед летит, в коммуне остановка». И не учили нас, а вербовали. На службу дохлой идее, от которой теперь открещиваются. Плевать, что ради этой вонючей идеи загубили и исковеркали столько жизней! Вполне хватило бы жмуриков вымостить все площади, на которые торжественно выносят красные флаги…
Кирилл говорил резко, заносчиво, но отец не заводился, лез в бутылку, как многие другие старшие по возрасту умники.
— Честно говоря, — сказал отец без вызова, — я полагал помочь тебе получить образование.
— Образование? — не поблагодарив, явно подначивая отца, переспросил Кирилл. — Образование в нашей стране, где так вольно дышит человек, только мешает дыханию. — Кирилл рвался в бой, напрашивался на ответный удар. — Сам знаешь, чем образованнее были люди, тем больше натерпелись они от властей. Стреляли их, как собак и унижали по-всякому, а они гнули спину, поддакивали да помалкивали. Отчим мой, пролетарий, как и его пролетарская власть, ни в грош не ставил интеллигентиков и презирал их. А мне вас жаль. — Мстительное настроение завладело Кириллом окончательно, и он полосовал по иному. Классная руководительница, помнится, водила в театр смотреть пьесу Чехова «Вишневый сад». Баре там слезки пролили по вишневому саду и уехали, а старого слугу своего, Фирса, в брошенном доме заколотили. Ваши хозяева, — тыча в отца пальцем и все больше хмелея, орал Кирилл, — сдается, вас, интеллигентов, своих прислужников тоже бросили в покинутом доме, который заставляли за ними вылизывать и любить. А слезки вы льете по разные стороны заколоченной двери. Так ведь?!
Отец, как показалось Кириллу, смотрел на него с изумлением и испугом, почти как младшаки в подвале и на улице, и Кирилл вдруг почувствовал, что цепь, на которую и сам себя посадил, переступив порог отцовского дома, ослабла. Сейчас он все выскажет этому фраеру, спохватившемуся с разрешения матери побеспокоиться о его судьбе, даст под дых, все вытряхнет из себя, что наболело и отчего лихорадит. Пусть изучает, изучатель занюханный, его взгляды и аргументы. Наглея от вздорных и ядовитых своих мыслей, Кирилл сам себе налил в рюмку коньяк и пустился в разглагольствование:
— Люди на экзамены намылились, между прочим, на аттестат зрелости, а экзамен отменили, и зрелость тоже. Учебник, говорят, по истории неправильный и сама история тоже неправильная — сплошное вранье. Надо ее переучивать, ну а то, что всю дорогу зубрили, забыть. «Я забыл все, чему поклонялся, поклонился всему, что топтал». Так, что ли? — Кирилл, икнув, через стол потянулся к отцу и кулаком ткнул его в плечо, привлекая к себе особое внимание. — Я стихи — не очень. А ты? Ты ж вроде литературой занимаешься. Правильно я цитирую?..
— Почти, — улыбнулся отец, не желая замечать наглого поведения вновь обретенного сына. — «Я сжигал все, чему поклонялся, поклонялся всему, что сжигал».
Отец не поддавался на его провокации, не опровергал его и не выходил из себя. Не получив ожидаемого ответного удара, Кирилл предпринял новую атаку.
— Вы, умники образованные, швыряли свои жизни — офигеть можно, как вы благородно придумали, — на алтарь всеобщей справедливости, равенства и братства. Где она, ваша справедливость-то? Равенство и братство? Не было их и никогда не будет! А вы уже новые постановления строчите, намыливаетесь загаживать наши мозги новой лажей. Нет, я не дурак, чтобы доверяться вам. Я не позволю учить меня, что я должен думать, я и сам могу думать, что захочу…
