Анвер Бикчентаев - Прощайте, серебристые дожди...
Безмолвие — оно существует лишь в твоём воображении, а лес, между прочим, никогда не замирает…
Рано-рано поутру, хотя даже слабенький ветерок не шелохнёт листочек, не пошевелит веточку, и всё же стоит настойчиво, до боли в ушах прислушаться, как до тебя донесётся робкое гудение, тихий стрекот и звон, а то и таинственный шорох.
Лесной бог, ежели он существует на самом деле, не смыкает глаз круглые сутки, не давая никому покоя вроде старшины отряда. Дело его такое — поддерживать бдение!
В эту ночь к пустующему командирскому шалашу подошёл лишь старшина Сундуков. Он ещё раз — который по счёту! — напомнил юному партизану, что случайный шорох — не шорох, нечаянный вздох — не вздох, неожиданный крик птицы — не стрекот сороки или ворчание филина, а всё это сигналы, полные глубоких значений. Лесные звуки в самом прямом смысле — военный телеграф!
Мальчишка передёрнул плечами, давая понять, что сам знает, не маленький! Обидно, когда тебя опекают да опекают, поучают да поучают, забывая при этом, что Азат Байгужин вот уж, сколько времени в адъютантах ходит!
Кроме всех остальных достоинств, адъютанту командира партизанского отряда полагается быть самой осведомлённой личностью. Он связной и посыльный, одним словом, правая рука командира, не может ходить и выспрашивать встречного да поперечного: где в данное время находится первая рота или взвод разведчиков? Ему в его положении полагается понимать командира с полуслова, с полувзгляда. В любой обстановке у него немедленно должна сработать интуиция. Без шестого чувства адъютант — не адъютант.
…Опытные партизаны вроде Нура или Махмута за версту чуют топот чужих ног, читают следы на тропинке словно азбуку; иначе невозможно выжить и победить. Такую науку бывалого бойца в школах и на курсах не проходят, ею овладевают в сражениях. Она даётся не сразу и не вдруг. Если к тому же отсутствует у тебя внутренняя дисциплина, то боевая твоя малограмотность кое-кому может стоить жизни… Вот ещё на что намекнул старшина Сундуков перед тем, как отправиться восвояси.
И без его намёков ясно: рискуешь головой!
Сколько времени прошло с той поры? Час или два?
На этот вопрос Азат не может ответить достоверно; к тому же его не на шутку стал беспокоить всё нарастающий шорох. Зверь приближается осторожно, прислушиваясь и принюхиваясь. Враг тоже.
Похоже на то, что это человек. Пробирается сквозь чащобу и нисколько не таится. Азат даже подумал, не кликнуть ли старшину? Но, поразмыслив, решил, что подать сигнал всегда успеет. Кругом засады и заслоны, заяц и тот не проскочит, не то что вражеский лазутчик. Однако карабин следует держать наготове — мало ли что!
Человек вынырнул из-за стволов всё-таки неожиданно.
Ба! Ростом бог не обидел, пожалуй, два метра вытянет, а худущий, точно целый месяц ничего не жевал, кроме заячьей капусты! Подумать только, одна половина головы чёрная, другая совершенно белая. А не старый ещё — от силы тридцать лет…
Азат молча продолжал его разглядывать. Одет по партизанской моде: брюки военные БУ, пальто с чужого плеча, на голове картуз неизвестной масти. Сам чёрт не разберёт, что это за человек!
Пошарив глазами вокруг и не разглядев замаскировавшегося часового, незнакомец шагнул к командирскому шалашу. А вот этого Азат никак не мог позволить. На то он и поставлен, чтобы охранять и оберегать КП Оксаны Белокурой.
— Куда попёр? — строго остановил он непрошенного гостя, пытаясь говорить басом, чтобы тот не догадался, что перед ним всего-навсего мальчишка.
Незнакомец тут же отступил, стараясь определить на слух, где укрылся часовой.
— Эй, где ты? — спросил он наконец. — Мне нужен командир отряда!
«Вон чего захотел!» — снисходительно улыбнулся Азат.
А где он, кстати, возьмёт командира, ежели Оксана Белокурая задержалась во второй роте, готовящей посадочную площадку для самолёта? Не может же он доложить незнакомому человеку, что строится партизанский аэродром. За такие разговорчики полагается по меньшей мере трибунал!
— Нет его, командира… Стой, говорят!
Азат наблюдал, что дальше предпримет пришелец. Не может же он вечно стоять вот так! А про себя твёрдо решил: не пущу в шалаш! И пожалуй, нельзя его отпустить в глубь леса — потом ищи!
Длинный плюхнулся рядом с раскидистым дубом, затем не спеша извлёк из брючного кармана пожелтевшую от времени газету для самокрутки и насыпал из зелёного кисета махорки.
Азат не стал задираться. Пусть себе курит, там видно будет. Только бы не вздумал удирать или баловаться с оружием. Автомата у него нет. Пистолет, судя по всему, тоже отсутствует. Во всяком случае, из кармана рукоятка его не торчит, из-под пальто не выпирает.
После того как часовой на него прикрикнул, незнакомец, видать, твёрдо решил воздержаться от разговора, пока не явится командир. Сперва и самого Байгужина устраивала подобная ситуация — ведь ему не положено вступать в беседу со случайным человеком. Для этого в отряде имеются другие чины и должности. А между тем ему вдруг очень захотелось расспросить незнакомца: откуда он да по какому делу вдруг явился? Возможно, он земляк, ежели с Урала, — ничего невозможного в этом нет. Нынче воюет вся Россия! Пусть даже он из Сибири, всё равно в тутошних краях он почти что земляк…
«Будь на моём месте Микола, он, ей-ей, не стал бы себя мучить неподобающими вопросами, — подумал Азат. — Помощнику фельдшера цепы нет, молчать может целую неделю, ежели надо. Такая уж у него отличная человеческая черта!»
Время, между прочим, шло. Долговязого, наверное, стало беспокоить долгое отсутствие командира…
— Поиграли в прятушки, пожалуй, хватит! — не то потребовал, не то попросил он. — Выходи из-за дерева, хочу на тебя посмотреть да кое о чём спросить. Сам видишь, по делу явился.
Часовой мог бы и дальше отмалчиваться, его никто не может неволить. Он даже мог позволить себе такую роскошь и крепко осадить незнакомца. Будь на его месте Микола Фёдорович, тот, скорее всего так бы и поступил.
«Однако чего же упираться? — подумал Азат. — Партизану отсиживаться в кустах даже некрасиво!»
Нарочито медленно он выпрямился, словно говоря: «Коль захотел, нате, пожалуйста, глядите на здоровье. Вот мы тут какие!»
— Ты не скажешь, где твой командир? — спросил незнакомец, внимательно оглядев часового.
— Стало, быть, это военная тайна! — с достоинством ответил Байгужин.
— Тогда может, скажешь, когда он вернется?
— Не знаю.
— Не знаешь или не полагается знать?
Другой бы, возможно, уловил иронию в этом вопросе, но Азат не заметил или не захотел её заметить.
— Не знаю! — подтвердил он.
Казалось, на этом можно было поставить точку, но незнакомец спросил:
— Давно партизанишь?
Азат пораскинул умом: никакой военной тайны он не раскроет, ежели скажет правду, но всё же лучше дать неопределённый ответ.
— Давненько!
— Не трудно?
— А как ты думал? — глянул исподлобья Азат, задетый вопросом. Все они, взрослые, на один манер. Все они вот так покровительственно, и снисходительно позволяют себе разговаривать с мальчишками. Он чуть не поддался соблазну надерзить.
Во всяком случае, у Азата Байгужина пропала всякая охота продолжать разговор. «Помолчим-ка до возвращения командира, — твёрдо решил он. — А тем временем я тебя хорошенько посторожу». От наблюдательного собеседника не ускользнула внезапная перемена, происшедшая в поведении подростка. «Похоже, самолюбивый и гордый не в меру. Интересно, а как ты отреагируешь на самую обыкновенную шутку? Испытаем тебя, так сказать, на сопромат. Выведем средний коэффициент твоей сопротивляемости на уколы…»
— Скажи на милость, неужели вам, мужикам, не обидно воевать под начальством бабы, а?
Сперва Азату подумалось, что он ослышался. Затем, увидев, как скорчился и согнулся пополам от смеха Долговязый, он оторопел. Как этот чужак смеет?! Часовой побледнел. Его гордость была уязвлена. Гнев мешал ему подбирать соответствующие выражения.
— За подобные разговорчики знаешь что полагается? — овладев собой, ответил Азат. — За оскорбление командира в боевой обстановке я могу отвести тебя самым прямым ходом в партизанский трибунал… Понял?
— Ты что, шутки не понимаешь?
— Я тебе вот пошучу! Встать!
Долговязый, видно, растерялся, поднялся, не стал упираться.
— Ну прости, — промолвил он, поскольку видел, что мальчишка кипит от негодования. — Ты истолковал мои слова превратно, хотя я и думать не думал обижать тебя, тем более товарища Белокурую.
— Коли пошутил, тогда другое дело.
У Азата отходчивое сердце. Понемногу потеплели его глаза, только что не обещавшие ничего хорошего. Чувство гордости за своё человеческое достоинство, явная запальчивость на этой почве, утончённая восприимчивость к обидам — национальная черта Азата Байгужина.
