Марк Твен - Похождения Тома Соуэра
«Я есмь воскресеніе и жизнь».
Во время проповѣди пасторъ описалъ такими живыми красками всю прелесть, симпатичность и рѣдкія, много обѣщавшія способности погибшихъ мальчиковъ, что многіе, соглашаясь съ правдивостью картины, упрекнули себя въ томъ, что были такъ слѣпы къ этимъ качествамъ и видѣли постоянно лишь одни недостатки въ бѣдняжкахъ. Пасторъ привелъ нѣсколько трогательныхъ эпизодовъ изъ жизни покойныхъ, явно свидѣтельствовавшихъ о ихъ прирожденномъ великодушіи и нѣжности, и слушатели должны были убѣждаться, сколько умилительнаго было въ упоминаемыхъ случаяхъ, и терзаться той мыслью, что они, въ упоминаемое время, считали именно эти самыя дѣянія за мерзкія выходки, достойныя плетки. По мѣрѣ продолженія трогательной рѣчи, всѣ чувствовали большее и большее умиленіе, такъ что, наконецъ, не выдержали и присоединились къ рыданіямъ осиротѣлыхъ семей; самъ пасторъ, изнемогая подъ бременемъ чувствъ, плакалъ тоже на своей каѳедрѣ.
Что-то шелохнулось въ притворѣ, но это не было замѣчено; потомъ церковная дверь скрипнула; пасторъ отнялъ носовой платокъ отъ своихъ глазъ, залитыхъ слезами, и оцѣпенѣлъ! Сначала одинъ человѣкъ, потомъ два-три другихъ взглянули по направленію глазъ пастора; потомъ, какъ-то разомъ, все собраніе поднялось и стало смотрѣть: три умершіе мальчика подвигались по приходу, впереди всѣхъ Томъ, за нимъ Джо, въ хвостѣ угрюмо плелся Гекъ въ своихъ жалкихъ лохмотьяхъ. Они находились въ пустомъ притворѣ, слушая свое надгробное слово!
Тетя Полли, Мэри и всѣ Гарперы бросились ко вновь обрѣтеннымъ чадамъ своимъ, осыпая ихъ поцѣлуями и благодарственными возгласами, между тѣмъ какъ бѣдный Гекъ стоялъ въ смущеніи, стыдясь и желая провалиться сквозь землю, чтобы уйти отъ непріязненныхъ взглядовъ. Онъ поколебался немного еще и хотѣлъ уже скрыться тихонько, по Томъ удержалъ его и сказалъ:
— Тетя Полли, это нечестно! Это-нибудь долженъ радоваться и тому, что видитъ Гека.
— И вправду! Я рада, что вижу его, бѣднаго сироту безъ матери! — Но ласки, которыми тетя Полли осыпала Гека, были единственной вещью, которая могла еще болѣе усилить его желаніе провалиться.
Но пасторъ громогласно провозгласилъ:
— Восхвалимъ Господа Подателя всѣхъ благъ!.. Пойте! Отъ всего сердца вашего пойте!
Запѣли. И пока мощный гимнъ вылеталъ торжественно изъ груди бывшей «Старой Сотни», потрясая кровельныя стропила, пиратъ Томъ Соуеръ поглядывалъ на завидовавшихъ ему ребятъ и сознавалъ, въ душѣ своей, что это было самымъ величественнымъ моментомъ въ его жизни.
Выходя изъ церкви, люди солидные толковали между собою, что они готовы, пожалуй, позволить одурачить себя еще разъ, лишь бы послушать опять такое пѣніе «Старой Сотни».
Тому досталось въ этотъ день болѣе поцѣлуевъ и щелчковъ, — смотря по перемѣнѣ въ настроеній тети Полли, — чѣмъ оно выпадало ему на долю въ теченіе цѣлаго года; и онъ не зналъ хорошенько, которое изъ этихъ двухъ дѣйствій выражало болѣе благодарности тети Богу и ея привязанности къ нему самому.
ГЛАВА XIX
Вотъ въ чемъ и состояла великая тайна Тома: пираты должны были воротиться на родину и выслушать надъ собою надгробную рѣчь. Они переплыли черезъ рѣку на бревнѣ, въ субботу, когда стемнѣло, вышли на беретъ въ пяти или шести миляхъ отъ поселка, переночевали въ сосѣднемъ съ нимъ лѣсу, а на разсвѣтѣ, пробрались разными закоулками въ церковный притворъ и поспали тамъ еще среди нагроможденныхъ въ немъ старыхъ скамеекъ.
Утромъ въ понедѣльникъ, за завтракомъ, тетя Полли и Мэри были очень ласковы съ Томомъ, предупреждали всѣ его желанія. Разговоръ не прекращался. Между прочимъ, тетя Полли сказала:
— Я не скажу, Томъ, чтобы это была уже такая дурная выходка съ вашей стороны, пропадать цѣлую недѣлю и заставлять всѣхъ тревожиться, если уже вамъ самимъ было весело… Но мнѣ больно, что ты такой жестокосердный и не жалѣлъ меня… Если ты съумѣешь переплыть на бревнѣ, чтобы послушать свою надгробную рѣчь, то могъ бы тоже подать мнѣ какую-нибудь вѣсточку о себѣ, чтобы я знала, что ты не погибъ, а только сбѣжалъ.
— Да, тебѣ не помѣшало бы сдѣлать это, Томъ, — прибавила Мэри. — И я знаю, что ты сдѣлалъ бы это, если бы тебѣ только пришло на умъ.
— Такъ-ли, Томъ? — спросила тетя Полли и все лицо ея оживилось вниманіемъ. — Скажи, готовъ-ли былъ бы ты сдѣлать это, если бы тебѣ пришло на умъ?…
— Я… не знаю. Это испортило бы всю штуку.
— А я надѣялась, что ты любишь меня немножко, Томъ, — произнесла тетя Полли печальнымъ голосомъ, который смутилъ мальчика. — Мнѣ было бы пріятно хотя только то, что ты желалъ бы меня утѣшить… если даже и не сдѣлалъ самъ этого.
— Ну, тетя, — заступилась Мэри, — вы знаете, какой Томъ вѣтрогонъ. Онъ вѣчно такъ мечется, что ему некогда о чемъ-нибудь и подумать.
— Тѣмъ хуже. Сидъ подумалъ бы, навѣрное. И подумалъ бы, и сдѣлалъ. Да, Томъ, оглянешься когда-нибудь, да поздно уже будетъ, и тогда пожалѣешь, что не относился ко мнѣ съ большей любовью, и когда это тебѣ стоило бы такъ мало!
— Тетя, вы знаете, что я васъ люблю, — отвѣчалъ Томъ.
— По твоимъ дѣламъ не замѣтно.
— Ну, я теперь очень жалѣю, что не подумалъ, — сказалъ Томъ кающимся голосомъ, — Но, какъ бы тамъ ни было, а я видалъ васъ во снѣ. Вѣдь и это что-нибудь значитъ?
— Немного… Кошки тоже видятъ сны… Но все же это лучше, чѣмъ ничего. Что же тебѣ снилось?
— Вотъ, въ среду ночью, вижу я, что вы сидите по ту сторону кровати, и Сидъ у ящика съ дровами, и Мэри возлѣ него.
— Да, мы такъ сидѣли. Да и всегда сидимъ. Я рада, что хотя твои сны потрудились напомнить тебѣ о насъ.
— И еще, сидитъ у васъ мать Джо Гарпера.
— Она была у насъ, въ самомъ дѣлѣ! Снилось еще что-нибудь?
— О, много… Только все уже такъ смутно теперь.
— Попытайся припомнить… Можешь?
— Кажется мнѣ, что вѣтеръ сталъ задувать…
— Постарайся хорошенько, Томъ! вѣтеръ сталъ задувать… Задувать, что?..
Томъ прижалъ пальцы ко лбу, напрягая память въ теченіе минуты и воскликнулъ:
— Припомнилъ! Припомнилъ! Онъ задувалъ свѣчку!
— Господи помилуй!.. Дальше, Томъ!
— Дайте мнѣ собраться съ мысляни… минуточку только… одну минуту. Мнѣ кажется, вы сказали: «Что это, какъ будто дверь»…
— Говори дальше, Томъ!
— Да, вы сказали: какъ будто дверь не заперта.
— Такъ вѣрно, какъ я здѣсь сижу, я это сказала! Не такъ-ли, Мэри?.. Говори дальше, Томъ!
— И тогда… тогда… не помню въ точности, но вы какъ будто приказали Сиду пойти и… и…
— Что же?.. Что же?.. Что я ему приказала?.. Говори. Томъ, что я велѣла сдѣлать?..
— Велѣли… да, да! — велѣли ему запереть дверь.
— Ну, что вы скажете! Во всю жизнь мою не слыхивала я подобнаго! И говорите, послѣ этого, что вѣщихъ сновъ не бываетъ! Побѣгу сообщить это тотчасъ-же Сиринѣ Гарперъ. Посмотрю, понесетъ-ли она теперь свою чепуху о суевѣріяхъ! Говори еще, Томъ.
— О, теперь я ясно припоминаю все остальное. Вы стали говорить, что я не злой, только шалить люблю и готовъ на головѣ ходить; только взыскивать съ меня, все равно что… что… кажется, все равно, что съ жеребенка… или что-то въ этомъ родѣ.
— Именно такъ. Господи, милостивый!.. Еще что, Томъ?
— И вы стали плакать.
— Да, заплакала. Заплакала, это точно. И не въ первый разъ!.. А потомъ?..
— А потомъ и мистриссъ Гарперъ начала плакать и говорить, что и ея Джо такой же, и она жалѣетъ, что выдрала его за сливки, тогда какъ сама выплеснула ихъ…
— Томъ, это духъ сошелъ на тебя! Ты пророчествовалъ, вотъ, что ты дѣлалъ!.. Господи!.. Разсказывай еще, Томъ!
— Потомъ, Сидъ сказалъ… онъ сказалъ…
— Я ничего не говорилъ, кажется, — перебилъ Сидъ.
— Нѣтъ, Сидъ, ты сказалъ… — начала Мэри.
— Заткните себѣ ротъ и дайте разсказывать Тому! Что онъ сказалъ, Томъ?
— Онъ сказалъ, помнится, что мнѣ теперь лучше тамъ, гдѣ я, но если бы я велъ себя получше…
— Слышите, слышите? Вѣдь это слово въ слово, что онъ говорилъ!
— И вы его перебили очень строго…
— Вѣрно это!.. О, какой-то ангелъ былъ тутъ!.. Ангелъ передалъ ему!..
— И мистриссъ Гарперъ говорила, какъ Джо испугалъ ее хлопушкой, а вы разсказали про Питера и лекарство…
— Вѣрно, какъ то, что я живой человѣкъ!
— А потомъ, всѣ вы много толковали о томъ, какъ надо искать насъ въ рѣкѣ… и какъ будутъ читать намъ надгробное слово въ воскресенье… А потомъ вы съ мистриссъ Гарперъ обнялись и она пошла домой.
— Какъ разъ, какъ разъ, все совершенно какъ было!.. Вѣрно какъ то, что я здѣсь на мѣстѣ! Томъ, ты не могъ бы разсказать этого лучше, если бы присутствовалъ здѣсь! Но послѣ что, Томъ? Разсказывай!
— Потомъ, вы стали молиться… И я могъ видѣть васъ и слышать каждое ваше слово. Вы легли въ постель и мнѣ стало такъ грустно, что я написалъ на кусочкѣ коры: «Мы не умерли, — мы только убѣжали, чтобы сдѣлаться пиратами», и я положилъ эту кору подлѣ вашей свѣчи… И вы мнѣ показались такою добренькою, когда лежали и спали, что я подошелъ, нагнулся къ вамъ и поцѣловалъ васъ въ губы.
