Сильвия Труу - Месяц как взрослая
Силле опять подвинула ногой коврик и не сводила глаз с носка туфли.
— Ну ладно, я пойду, — произнес Индрек и не сдвинулся с места.
— Хорошо, — сказала Силле, повернулась к Индреку боком и принялась стирать пальцем пыль с дверной филенки.
Индрек медлил.
— До свиданья! — Силле ступила в прихожую.
Прежде чем она успела притворить дверь, Индрек сказал:
— Послушай, Силле, почему ты не пошла с нами? Мы…
— Ах да! — быстро перебила его Силле. — Что же это я хотела… Что же это я должна была… Ах да! Спокойной ночи!
Она торопливо захлопнула дверь и прижалась к ней лбом.
Назойливый звон будильника прервал сон как раз на том месте, когда Силле вместе с дельфинами нырнула к затонувшему в Черном море судну и собиралась открыть заросшую морской травой каюту.
С большим усилием открыла Силле тяжелые сонные веки.
Половина пятого! Всего!
Она протянула руку, чтобы нажать кнопку звонка, как вдруг вспомнила, в чем дело. Одеяло было откинуто в сторону, и Силле выскочила из постели.
Накануне вечером Силле решила, что завтра рано утром она попробует рисовать угольными палочками, которые ей дала Юта Пурье.
Из окна их рабочего помещения виднелся кусочек старой городской стены с двумя башенками. Силле еще тогда подумала, что можно нарисовать хорошую картину, если бы только суметь. Теперь она хотела нарисовать углем именно этот вид. Раннее утро она считала самым подходящим временем: не мешают любопытные.
Площадка перед фабричными воротами была пустынной. Силле забеспокоилась: а впустит ли ее вахтер в такую рань?
Рябая, в белом халате, женщина протирала куском скомканной газеты окно, которое отделяло ее каморку от проходной. Молча она взяла у Силле сумку и поставила ее на полку. Лишь бросила беглый взгляд на бумагу для рисования, которую Силле сворачивала в трубку. Продолжая протирать окно, вахтерша крикнула вдогонку Силле:
— В другой раз не делай брака. Недосыпать вредно для здоровья.
«Откуда она знает о браке?» — смутилась Силле и шмыгнула во двор.
Раннее солнце заглянуло в зал и залило его ослепляющим светом. Непривычной была эта яркость, странной необычная тишина.
Пробираясь между ящиками к окну, Силле откашлялась и затянула:
— Когда сияет солнце…
— Уже-е-е! — раздался вдруг чей-то недовольный и хриплый спросонья голос.
Силле застыла на месте. Никого видно не было.
Затем кто-то громко зевнул, чьи-то руки оперлись о край стола, и наконец из-за коробок появилось заспанное лицо Мерле! Она потянулась, еще громче зевнула и посмотрела на часы.
— Что это? — Мерле поднесла часы сперва к одному, затем к другому уху. — Тикают! Сколько на твоих?
— Четверть шестого.
— Чего так рано? — Мерле протерла глаза и снова потянулась.
— А ты чего?
— Я? Я… — смутилась Мерле. — Мама уехала четырехчасовым поездом в командировку. Пошла провожать и…
Мерле не смотрела на Силле. Она терла кулаками глаза, пыталась зевнуть и кончила без запинки:
— А чего туда домой? Еще проспишь…
И тут же Мерле перевела разговор.
— А как ты сюда попала? — спросила она и, дожидаясь ответа, быстро сказала: — Меня не хотели пропускать — ночью, говорят, тут делать нечего, с этими детьми, мол, одни неприятности, и пошло и пошло. Едва вставила, что из-за неприятностей и пришла, что в пятницу допустили брак и вот теперь, до работы, надо исправить его. Так что твой брак даже на пользу пошел.
Мерле усмехнулась.
— Но ты-то почему в такую рань?
— Хотелось порисовать, — неохотно призналась Силле.
— Ночью? — всплеснула руками Мерле.
— А во время работы, по-твоему, лучше? — спросила Силле, подходя к окну и разворачивая бумагу.
— Да не-ет, — зевнула Мерле.
Через некоторое время Силле услышала за спиной ровное, глубокое дыхание. Вскоре и оно исчезло за мягким шорохом угольной палочки.
Силле кончила рисунок и разглядывала его вблизи и издали. «Занятно! — решила она. — Пророк Муз мог бы позволить нам рисовать на занятиях углем. Да и ради собственного удовольствия можно было бы порисовать иногда угольной палочкой. Занятно! Но показывать Юте Пурье тут нечего».
Силле положила поверх рисунка другой лист, как учила художница, и отнесла рисунок на полку.
Когда Силле вернулась, Мерле еще спала. Голову она склонила на руки и так сладко сопела, что и Силле захотелось подремать. Но времени уже не осталось: в любую минуту могли явиться девочки.
— Мерле, проснись! — негромко позвала Силле.
Сопение на какое-то время прервалось и продолжалось снова.
— Мерле! Сейчас придут на работу!
Силле положила руку ей на плечо. Мерле испуганно вскрикнула, вскочила, наткнулась на стул Хийе и с грохотом опрокинула его. Она испуганно оглядывалась. Ее трясло, будто от холода. Увидев Силле, попыталась улыбнуться.
— Ты? Ой, как я испугалась.
Мерле подняла стул, снова посмотрела на Силле и опять улыбнулась.
— И тебя испугала. Прости! Но я… даже не знаю, чего я испугалась. Твоя рука просто… Может, подумала, что крыса. Однажды у бабушки…
Силле остановила ее:
— Сейчас придут девочки. Причешись.
Мерле поблагодарила. Другим действительно незачем знать, что она тут спала, и вообще…
— Кому какое дело, что мы пришли так рано, — сказала Силле.
— Ну да!
Мерле уже смеялась. И тут же спросила: не согласилась бы Силле ночевать у нее?
— Родителей у тебя дома нет, все равно, где спать, — объяснила она. — У меня просто непробудный сон. Будильника я вообще не слышу, и если меня не разбудить, то просплю до обеда. Стыдно опаздывать.
В голосе Мерле не было искренности. Силле внимательно глядела на нее.
— Чего смотришь? Не веришь, что ли?
— А разве отец не может разбудить? Его что, нет дома?
Мерле ответила, что мамин муж уходит на работу к шести. Тут явились девочки и разговор прервался.
В течение получаса Мерле еще нескольких девочек звала ночевать.
Никто не соглашался. Хийе сказала, что скорее солнышко взойдет с запада, чем отец позволит ей ночевать у чужих. Нийда отказалась, третья девочка сказала, что не уснет в незнакомом месте, четвертая приняла за шутку предложение Мерле, так как не могла поверить, чтобы человек не слышал будильника.
Силле вспомнила, что и она сама после отъезда родителей не могла проснуться по будильнику. До сих пор боится проспать и каждый вечер ставит будильник на перевернутое ведро.
— И Тийю в Карпатах! — вздохнула Мерле. — Первое опоздание мне, может, и простится, но когда они пойдут косяком, тогда — прощайте, девочки!
Силле вновь уловила в ее голосе фальшь и не поверила.
28
Эндла Курма остановилась в конце стола.
Силле с интересом ожидала ее слов: бригадир обязательно выскажется по поводу распавшегося квартета. Вчера она этого не сделала. Сегодня же сновала как челнок и только сейчас внесла последние результаты вчерашнего дня в график.
Силле посмотрела на стену, цифры были слишком мелкими, чтобы увидеть издали, сколько вчера Мерле уложила коробок. Сама Мерле об этом не говорила.
Эндла была суровой. Она проследила, как Мерле складывает коробку, затем — как то же самое делает Хийе, и выпалила:
— Снова перестроились! Вы не в песочнице играете. Без разрешения бригадира нельзя ничего предпринимать. Думаете, если о вас написали в газете, то вам уже не нужен бригадир, что вы все знаете и умеете сами?.. Нет, дорогие мои, порядок есть порядок.
Мерле примирительно улыбнулась бригадиру и спросила:
— Вы довольны нашей работой?
— Смотрите, какие колоссальные цифры вы вписали в табель, — сказала Хийе.
— Надо делать столько, сколько от вас требуется, — сухо отрезала бригадир.
— Как это понимать? — удивилась Силле. — А если мы сделаем больше, чем требуется? Сделаем столько, сколько можем?
— Кому нужна ваша спешка? Она приводит к браку. Ясно. Главное, не делайте меньше положенной нормы. Чтобы не было нареканий. Ясно?
Кивая, Силле повторяла:
— Главное, делать такую малость, какую требуют. Ясно. Чтобы не было нареканий. Ясно.
Эндла Курма вроде бы хотела еще сказать что-то, но тут за ней явилась Вейнике.
Силле подошла к графику, увидела цифру 102 рядом с именем Мерле, скользнула по цифре 82 — столько коробок уложила Ингел — и вернулась на свое рабочее место. Работу она делала нехотя, медленно.
Значит, главное, чтобы не было нареканий. И ни одного доброго слова за вчерашние сто четырнадцать коробок. Неужели верить своим глазам и ушам? Бригадиру нет никакого дела до того, что Ингел расфасовала только восемьдесят две коробки, а они здесь — по сто четырнадцать.
Если перевести в проценты, то это будет… Сто двадцать шесть процентов — вот что такое их сто четырнадцать коробок. Великолепно! Просто замечательно! Если бы Эндла Курма хоть словом обмолвилась об этом, тогда бы можно было понять, что она ценит их усилия. Похвалы не надо. Спасибо, проживем. Но заслуженную оценку дать нужно.
