В. Азаров - Литературно-художественный альманах «Дружба», № 3
— А дальше? — Анисья пристально взглянула на Юшку. — К чему весь этот разговор? Тянешь, тянешь, вытянуть не можешь!
Но Юшка не спешил.
— Так вот о палке и о ногах у нас разговор, — снова начал он издалека.
— Тьфу ты, господи! — рассердилась Анисья. — Брось ты свою палку.
— На собственном огороде свет клином не сошелся. Кто хочет, пусть растит. А нам бы с тобой, Анисья, покупать да продавать. Круглый год урожай!
Анисья боязливо ответила:
— Да ведь чужим, Павел, торговать, — спекуляция. Так говорят.
— Сказать — не доказать! Поди угадай, какой помидор свой, какой чужой.
— Нет, не по мне такое дело, Павел. Свое не продашь — дома пригодится, а чужое?…
— Ничего, — успокоил Юшка. — Я в торговле разбираюсь. Только для начала оборотные средства нужны.
Анисья пристально взглянула на Юшку. Не целится ли он на Оленькину сберкнижку? Ну нет! Даже если одной семьей будут жить, Оленькины деньги не отдаст ему. Юшка продолжал:
— Но в торговле доверие да знакомство важнее денег. И не бойся. Думаешь, каждый день на базар ездить придется? Пусть другие ездят! А мы раз в недельку махнем в район, раз в месяц в область, нам и хватит. Редко да метко. У нас покупатель особый! Ему ящиками товар подавай, целой машиной… Большого полета покупатель…
Они замолчали.
— Так подумай, Анисья, — вновь заговорил Юшка.
— Что люди скажут? — еще сопротивлялась Анисья.
— А что люди! — рассмеялся Юшка: — Люди всегда завидуют: и тому, кто на комбайне лучше всех сработал, и тому, у кого в саду много яблок выросло… — И снова спросил: — Так как, Анисья?
— Не знаю…
Оленька не всё слышала, да и не всё поняла. Но смысл разговора для нее был ясен: спекуляция! Дядя Павел уговаривал мать заняться спекуляцией. Так вот какой дядя Павел! А она-то думала, что он хороший. Ну, а мама? Мама согласилась?
Когда после ухода Юшки Анисья вошла в комнатку дочери, Оленька схватила ее за руки, усадила на кровать и проговорила умоляюще:
— Мама, не надо, не слушай его. Он плохой, дядя Павел…
— Да что с тобой, ласточка моя? Ты успокойся, всё хорошо будет.
— Скорее бы бабушка приезжала! — невольно вырвалось у Оленьки.
Анисья отстранила дочь, поднялась и сурово сказала:
— Надо ужинать да спать!
28Дегтярев приехал поздно вечером, а на другой день, придя в школу задолго до начала уроков, направился не в учительскую, а в дальний конец коридора, где находилась квартира Елизаветы Васильевны.
Она усадила Дегтярева за стол и, наливая чай, спросила:
— Как съездили? Благополучно? — Но ее совсем не интересовала его поездка на опытную станцию; и, не ожидая ответа Дегтярева, сказала: — Надо что-то решить с Копыловым. Мы слишком затянули, а такие поступки оставлять безнаказанными нельзя.
— И всё же придется.
— Только не в моей школе.
— Елизавета Васильевна, не к чести моей, но я должен признать, что в споре с Егором Копыловым прав он, а не я.
— Ничего не понимаю! — воскликнула Елизавета Васильевна. — Откуда вы это взяли?
— Привез с опытной станции, — улыбнулся Дегтярев. — Послушайте меня, и вы поймете. Вы знаете, что я поехал на опытную станцию посоветоваться насчет плана работы нашего школьного поля. И вот во время беседы с директором станции я рассказал ему про живую землю Копылова. Я рассказывал улыбаясь, а всё обернулось против меня. Оказывается, есть живая земля. Земля, насыщенная азотными бактериями. Если ее внести в истощенную почву, то там начнется бурный процесс размножения бактерий, а это способствует повышению урожая.
— Но как же вы не знали этого? — удивилась Елизавета Васильевна. — Ведь вы биолог!
— Что поделаешь! Да и название — «живая земля» — смутило. А в общем всё это подтверждает одну истину. И в средней школе и в вузах нас меньше всего учат приглядываться к многовековому опыту крестьян.
Елизавета Васильевна встала из-за стола, молча прошлась по комнате, потом сказала спокойно и с сочувствием:
— Я понимаю вас, Алексей Константинович, вам, наверное, не легко… Но вы молодой педагог, и поэтому я не считаю нужным делать эту историю предметом широкого обсуждения.
— Меня не это беспокоит.
— Я думаю, вы сами сумеете сделать вывод из собственной ошибки.
— Вы правы. Я об этом думал всю дорогу, думал о живой земле и о том, что любознательный ум мальчика заметил то, мимо чего прошел учитель биологии. Я проявил свое незнание и назвал глупостью то, что было проявлением пытливости. Что же теперь делать? Конечно, учитель может ошибаться. Но ошибка ошибке рознь. Я настаивал на ней. И сам толкнул Копылова на резкий ответ. Теперь речь может идти не о наказании ученика, а о признании учителем своей ошибки!
Елизавета Васильевна перебила:
— Вы хотите сказать в классе, что прав Копылов, а не вы?
— Я хочу, чтобы мои ученики уважали меня не только в школьном возрасте, но и тогда, когда они станут взрослыми.
— Я запрещаю вам это делать. Слышите, запрещаю! — крикнула Елизавета Васильевна. — Вы можете не дорожить личным авторитетом, но обязаны беречь престиж школы. Да ведь завтра вся Шереметевка будет говорить о том, что Егор Копылов учителям нос утер. — Елизавета Васильевна остановилась около Дегтярева, положила руку на его плечо и спросила дружелюбно: — Скажите, Алексей Константинович, разве я не помогла вам создать школьный опытный участок? А скажите, разве я не пошла вам навстречу, когда вы подняли вопрос об изучении орошения в старших классах? Пошла, несмотря на грозящие мне неприятности. Ведь всё это самостийно, без согласования. Ради школы я готова на всё. Для меня нет ничего дороже, чем престиж, доброе имя моей школы. И за эти годы я добилась, что о ней говорят не только в районе, но и в области. А вы хотите, чтобы она стала посмешищем.
Дегтярев поднялся.
— Я понимаю, вам дорога школа. Но неужели вам не дороже те, кто в ней учатся?
Елизавета Васильевна не ответила и встала. Разговор окончен.
Этот школьный день начался в седьмом классе уроком геометрии. В Ладоге этот предмет Оленька не то, что не любила, — он просто не особенно интересовал ее, и часто, решая теоремы равенства сторон или подобия треугольников, думала: да зачем всё это доказывать, когда и без доказательства видно, что стороны равны, а треугольники подобны! Но в Шереметевке она увлеклась геометрией и нередко дома до глубокой ночи решала заданные Антоном Антоновичем задачи.
Умел Антон Антонович такую, казалось бы, отвлеченную науку, как математика, так подать ребятам, что часто при взгляде на дом, полевые участки, скирды хлеба, — куда бы ни обратился их взор, — они вспоминали какую-нибудь теорему и начинали мысленно измерять углы и устанавливать равенство сторон. Часто на уроках, как бы по пути, Антон Антонович решал с классом головоломки, рассказывал о жизни известных математиков, и это не только не отвлекало от урока, наоборот, углубляло и оживляло его, делало увлекательным и вызывало у ребят большой интерес к математике.
Но сейчас Оленьку не интересовала геометрия. Мучило, не давало покоя одно: согласилась ли мать с дядей Павлом? Надо было прямо спросить у нее, спросить, ничего не боясь. Но, может быть, лучше самой проследить? Не показывать виду и проследить. Тогда всё будет наверняка. Если сомнения напрасны, она своими подозрениями не обидит мать, а если нет, ну что ж, она увидит всё своими глазами. И снова тревожная и беспокойная мысль: «Согласилась или нет?»
Так прошла математика, а за ней литература. Третьим уроком в седьмом классе была история. Класс подтянулся. Ждали Елизавету Васильевну. Она вошла в класс; еще не доходя до стола, успела сделать несколько замечаний и, приказав дежурной собрать домашние работы, приступила к уроку. Оленька обошла класс, собрала тетради и положила их на стол.
— Елизавета Васильевна, я забыла дома свою тетрадь.
— Я верю тебе. Но я не могу тебе верить больше, чем другим. И если я взяла тетради у всех, то должна видеть перед собой и твою…
— Я завтра принесу.
— Не завтра, а сегодня. Если у тебя, как ты говоришь, домашняя работа выполнена.
Едва прозвенел звонок, Оленька бросилась из класса и что было духу побежала домой. Дверь в сени была на замке. Достав из потайного места ключ, Оленька открыла дверь. И сразу на нее дохнул запах яблок, и каких яблок — антоновки! От них так и повеяло Ладогой. Но где яблоки? Не уйдет же она, не попробовав ну хотя бы самого маленького яблочка! Ух ты! Да тут не какая-нибудь корзиночка, а целых два ящика. Оленька взяла яблоко. А может быть, взять пару — угостить Володю? Тогда придется выбрать самое большое. Оленька протянула к ящику руку, но тут же испуганно отпрянула назад и бросилась прочь из сеней. Где мама? Куда она ушла? Пусть она скажет, — откуда у нее эти яблоки? И увидела у калитки мать. Та шла, осторожно неся большую, полную яиц корзину… Оленька крикнула:
