Виктория Вартан - Арминэ
Мне стало жалко ее. Я остановился на безопасном расстоянии.
— Геворг… — переводя с трудом дух, сказала нани. — Геворг…
Что ж, на таком расстоянии можно было начать мирные переговоры.
— Ты… ты разбил мой карас?
— Да.
— Ты обманул меня, сказав, что карас разбил Петрос?
— Да…
— Тогда почему ты не даешь мне пару раз стукнуть тебя так, чтобы мое сердце успокоилось, а?
И тут, после этих слов, сказанных нани чуть-чуть просительным тоном, хотите — верьте, хотите — нет, я подошел к ней, наклонился, упершись руками в колени, и подставил спину.
— Это — за разбитый карас… — сказала она, стукнув меня палкой чуть пониже спины. — А это — за то, что переложил свою вину на Петроса…
Я орал как резаный, хотя боль была терпимой.
Во-первых, я хотел показать нани, что не зря все-таки она сто раз обежала дом, пытаясь поймать меня, а во-вторых — и это главное, — чтобы на соседнем дворе услышали мои крики Петрос и его мамаша.
Клин клином
Приезжая на летние каникулы в деревню, мы с братом с голодухи и вечного недоедания — я уже говорил, что это было в военное время, — набрасывались на фрукты и овощи.
Однажды — это было в августе, — напрасно прождав целое утро Грантика, я отправился в полдень сам к нему.
Захожу в дом и вижу: Грантик лежит в постели, а рядом хлопочет нани.
— Ты чего это? — спрашиваю.
— Заболел… — слабым голосом отвечает он.
— Вот до чего доводит ваша беготня по садам, — говорит ворчливо нани, кладя на лоб брата вчетверо сложенное влажное полотенце, — если жар будет держаться, придется из города вызывать отца.
Лицо Грантика красное от высокой температуры, глаза горят лихорадочным блеском.
— Грантик, хочешь принесу тебе винограду или гранатов? — спрашиваю я.
— Ага…
— Ему нельзя ни то, ни другое, — строго прерывает меня нани. — От них он и заболел, наверное, — ведь дохтур запретил ему есть сырые фрукты и овощи.
То ли мой младший брат действительно ел незрелые фрукты, то ли ел слишком много спелых, но, так или иначе, он заболел, и заболел тяжело.
Болезнь брата очень меня расстроила. Я так любил везде и всюду бывать вместе с ним! И потом, еще несколько дней — и начнется самое увлекательное — сбор урожая в садах.
— Почему ты без Грантика? — спросила Мец-майрик, когда я вернулся от нани.
— Он заболел.
— А жар есть? — с тревогой спросила Мец-майрик.
— Да…
— Вай, ослепнуть бы мне! — И она хлопнула себя по бедрам. — Не знаешь, от чего он заболел? Лучше б я заболела! Да буду я его жертвой!
— Нани говорит, что от незрелых фруктов.
— Так я и поверила! За ребенком надо уметь смотреть, — проворчала Мец-майрик. — Бедный мальчик у нее вовремя не ест, вовремя не пьет — ну как тут не заболеть?
Я был тоже уверен, что от фруктов заболеть нельзя, поскольку ел их наравне с братом.
* * *— У вас виноград поспел? — крикнул я Тутушу с улицы, не входя к ним во двор. Тутуш стоял, прислонившись спиной к дереву.
— Нет! Еще зеленый, — прокричал он мне в ответ и медленно, вразвалку направился к ограде, за которой стоял я.
— A y Вагана?
— И у них еще не созрел. А тебе захотелось винограду, что ли?
— Да нет же, не мне, а Грантику. Он заболел.
— Слушай, — вдруг оживившись, тоном заговорщика сказал Тутуш, — я знаю, где уже поспел виноград. В колхозных садах. Там у них есть ранние сорта. Давай сходим туда и нарвем для Грантика, а?
— А если нас поймает сторож? Что мы ему скажем? Скажем, пришли воровать виноград? — усмехнулся я. Мне было хорошо известно, что колхозный сторож Саркис днюет и ночует со своей собакой в садах.
— Не бойся, пошли, — настаивал Тутуш. — Если нас поймает сторож, скажем ему, что вернем, когда наш поспеет. А правда, во время сбора урожая отнесем полную корзину винограда и скажем: «Вот, мы у вас брали, а теперь возвращаем». Им ведь все равно, из какого винограда делать вино, верно?
В конце концов я, лопоухий Тутуш и Ваган решили отправиться в колхозные сады за виноградом для Грантика.
Одна была надежда, что сторожа свалила с ног изнуряющая жара и он где-нибудь под деревом уснул, надвинув на глаза мохнатую шапку.
Через полчаса мы были у виноградников, что начинались там, где горы постепенно переходят в долину. С великими предосторожностями пролезали мы через отверстия в оградах, переходя из одного виноградника в другой.
И вот мы в колхозных садах. Толстые шесты, глубоко воткнутые в землю, обвитые виноградными лозами, стоят неровно, накренившись, готовые свалиться под тяжестью упругих гроздьев. Лозы стелются прямо по горячей земле. Это очень удобно: можно лечь и зубами отделять кисти от лозы и при этом не опасаться, что тебя увидит сторож. Я отделил несколько самых тугих виноградных гроздьев от лозы, перевязал плодоножки сухой травой — и вот уже у меня готова связка кистей винограда для Грантика. То же самое сделали мои приятели.
Вдруг послышался лай собаки. Мы все трое вскочили и пустились бежать. Лай приближался. Не знаю, как у Тутуша и Вагана, а у меня сердце готово было выскочить из груди.
— Эй, остановитесь! — кричал сторож за спиной.
Остановиться? Как бы не так! Впереди высокая изгородь — частокол, обвитый зеленью дикого винограда. Тутуш и Ваган благополучно перескочили через нее, а я зацепился рубахой за торчащий кол и повис. Ваган и Тутуш уже исчезли из виду где-то в густой зелени.
— Ну, негодник, попался? — тяжело дыша, сказал прибежавший сторож.
Я ничего не ответил, поскольку от страха язык у меня прилип к гортани, и потом, что я мог ответить на это? Конечно, попался, да еще с поличным: тяжелая связка винограда оттягивала мне правую руку. Я висел на колу, нелепо болтая в воздухе ногами. Рукава больно врезались мне под мышками.
— Попался, значит, как в капкан? Вот и виси тут целый день, — сказал сторож, переведя дух и вытирая пот с лица. — Будешь знать, как воровать колхозный виноград. А чтобы ты не убежал, собаку оставлю тебя сторожить. Пожалуй, оставим его висеть всю ночь, а, Арцив? Так оно будет лучше, правда? — спросил сторож свою огромную собаку. Та только свирепо зарычала в ответ.
Такая перспектива совсем меня не радовала.
— Саркис-даи… — начал я.
— Не проси, ни за что не отпущу!
— Саркис-даи, если бы тебе было одиннадцать…
— Но мне не одиннадцать, а пятьдесят шесть, — прервал он меня и опустился на пень. Огромный пес уселся у его ног.
— Если бы тебе было одиннадцать, — продолжал я, — а твоему младшему брату — девять…
— При чем тут младший брат? — возмутился он. — Что ты чепуху мелешь? Полез воровать — вот и виси тут в наказание всю ночь на колу!
Он положил на землю палку, достал из кармана кисет с табаком и не спеша стал крутить самокрутку.
— …А твоему младшему брату было бы девять, и твои папа и мама поссорились бы между собой…
— Что ты городишь? Мои родители давно уже спят в могилах.
— …И ты жил бы у доброй бабушки, а твой младший брат — у сердитой…
Рука Саркис-даи, дрогнув, перестала крутить самокрутку.
— …И если бы твой младший брат тяжело заболел и захотел бы винограду… — Тут я сделал паузу.
Саркис-даи положил самокрутку на колено и задумчиво почесал в затылке левой рукой.
— …И если бы ты ради своего больного брата полез в колхозный сад за виноградом…
Молчание.
— …И если бы тебя поймал в садах колхозный сторож…
Саркис-даи глубоко задумался, вздохнул и уставился в землю.
— …И если бы этим колхозным сторожем оказался я, то, честное слово, я бы тебя отпустил, — закончил я и посмотрел ему в лицо.
По коричневой щеке Саркис-даи — не верите? — покатилась крупная слеза, а у его собаки брови стали домиком. Саркис-даи встал с пня, подошел ко мне, взял меня под мышки, опустил на землю и, не говоря ни слова, зашагал прочь. Пес его, печально опустив морду и поджав хвост, медленно побрел за хозяином. Минуту или две я смотрел им вслед, потом зашагал, только в другую сторону.
* * *Когда я, лопоухий Тутуш и Ваган подходили к дому нани, было уже около пяти или шести вечера. Солнце клонилось к западу, в воздухе стало чуточку прохладнее, и было не так больно ступать босыми пятками по нагретой земле.
Мы поднялись на веранду и заглянули в окно: нани дома не было. Увидев нас, Грантик приподнялся в постели, лицо его по-прежнему было красное, как огонь.
— Смотри, Грантик, я тебе принес ранний виноград, — сказал я и опустил тяжелые грозди на стоявший рядом с тахтой табурет.
— Мне нельзя, — пролепетал Грантик и слабо улыбнулся пересохшими губами.
— Нельзя зеленый, а этот посмотри, какой спелый, — сказал я. — Правда, спелый, Тутуш?
