Виктория Вартан - Арминэ
— Ахчи Машок, ты дома? — громко спросил он, поднимаясь на веранду.
— Да, Аваг-даи[7], дома, — ответила Мец-майрик как можно громче, выходя из комнаты. — Присаживайся на тахту, гостем будешь.
— Некогда, Машок-джан, дома ждут голодные правнуки. Пришел за коркотом, может, поделишься с нами, а? — сказал он и протянул бабушке эмалированную чашу.
— Почему не поделюсь, конечно, поделюсь, — сказала она, доверху наполнив чашу коркотом.
Следом за дедушкой Авагом пришла за коркотом бабушкина подружка Сопан.
Потом сын нашего другого соседа, Завен. Затем пришла жена Настоящего Мужчины — того самого, на чьем осле мы с бабушкой повезли на мельницу пшеницу. Затем Аник — помните? — ну та самая, у которой муж на фронте. Потом еще несколько человек, имен которых я не помнил, но хорошо знал их в лицо.
Когда наконец мы остались одни, я сказал бабушке:
— Мец-майрик, молоко выкипит в казане, скорей сыпь коркот.
— Коркота уже нет, — растерянно ответила бабушка.
— Как нет? — в изумлении спросил я.
— Так… Всё раздала… — виноватым тоном ответила Мец-майрик.
— А нам… нам почему не оставила? — Я чуть не плакал от обиды.
— Не знаю… — с грустью ответила Мец-майрик и, опустив глаза, стала рассматривать свои старые, лежавшие на коленях руки, потом вдруг воздела их к небу и громко, торжественно, будто произносила клятву, сказала: — Проклятый Гитлер, пусть на твою голову обрушатся все беды и несчастья, какие ты принес нам и нашим детям. Аминь!
Я обалдело глядел на Мец-майрик: при чем тут Гитлер? Сама ведь раздала коркот, своими руками…
А она, повернувшись ко мне, сказала как ни в чем не бывало:
— Вот что, Геворг-джан, принеси миски, нальем молока, накрошим туда хлеба и будем ужинать.
Только я хотел войти в дом за мисками, как вдруг из темноты вынырнул Арам, соседский мальчишка. В руках он держал глиняную миску.
— Бабушка Машок! — закричал он, радостно улыбаясь. — Бабушка Машок! Папа прислал письмо! Он, оказывается, жив, только ранен и лежит в госпитале. Мама на радостях велела заколоть барашка и раздать мясо соседям и родственникам! Говорит, пусть все радуются вместе с нами. Вот я принес вашу долю, берите.
— Вай, свет глазам твоей матери, сынок! — воскликнула Мец-майрик, протягивая руку за бараниной. Потом повернулась ко мне и посмотрела долгим-долгим взглядом…
Карас
Все началось с этого треклятого глиняного кувшина, который нани, вычистив, выставила во дворе просушиться, чтобы к вечеру засолить в нем перец, огурцы и все такое. Знаете, огромный такой кувшин — их у нас в Армении называют карасами, — высотой с меня, с широким горлом, в которое, если захотеть, можно просунуть голову.
— Перец и огурцы, — сказала нани и легонько стукнула палкой по пузатому боку караса. — На зиму, — прибавила она, наклонив голову и с удовлетворением слушая мелодичный звон пустого караса, свидетельствующий, что он без единой трещинки. Потом погрозила мне и моему брату Грантику палкой — на всякий случай — и ушла.
Я пожал плечами. Жара так разморила меня и Грантика, что у нас пропала всякая охота не то чтобы проказничать, но даже просто двигаться.
— Привет! — сказал курчавый, как негр, Петрос, соседский мальчишка, возникнув рядом с нами будто из-под земли. Его дом стоял за невысокой каменной оградой, отделяющей владения нани от их двора. Он всегда тут как тут, едва только бабушка уйдет со двора. Ух и боялся же он ее! Как, впрочем, боялись и все окрестные мальчишки.
— Что это? — спросил он, кивнув на карас, прислоненный к каменной ограде.
Я промолчал, потому что терпеть не могу, когда задают праздные вопросы: ведь карас есть в каждом доме на селе.
— Карас, — ответил Грантик.
— И у нас такой есть, — сказал Петрос. — Только в сто раз больше вашего.
Это у него такая привычка была — хвастаться. Если верить ему, все у них в сто раз лучше, больше и красивее.
— А у нас он звенит, — сказал Грантик.
— Как звенит?
— Если ударить палкой. Вот послушай, — сказал Грантик и слегка ударил по глиняному боку.
Послышался тихий звон.
— Дай я, — сказал я, отбирая палку от Грантика, и ударил по карасу сильнее. Звон раздался громче.
— А ты изо всех сил, — предложил Петрос.
Я с сомнением взглянул на него, потом на брата.
— Давай сильнее. Будет слышно на все село! — разом сказали Петрос и Грантик.
Я размахнулся и что было мочи ударил по карасу. Раздался оглушительный треск… и глиняный кувшин со звоном раскололся. Минуту мы стояли, с испугом уставившись на осколки караса.
— Вай! Что мы наделали! — ужаснулся Грантик, обеими руками закрывая рот.
— Ну, теперь вам попадет от бабушки, — сказал Петрос, качая головой и закусив нижнюю губу.
Тут из-за ограды Петроса позвала тетя Ануш, его мамаша, и он ушел.
Я не на шутку струсил. Но не показывать же этим мальцам, что и у меня от страха перед нани трясутся поджилки?
— Вай! Что мы наделали! — повторял без конца Грантик.
— Да ладно. Будет тебе хныкать, — сказал я, сунув руки в карманы.
— Нани теперь не пустит тебя сюда играть со мной, — ныл братишка.
— Я сказал, хватит скулить…
Я уже говорил, что в то лето я жил у одной бабушки, а брат — у другой, но мы и дня не могли прожить друг без друга.
— Геворг, — вдруг оживился Грантик, — давай скажем нани, что карас разбил Петрос, а? Не побьет же она его. Нажалуется его матери, покричит-покричит и успокоится. И потом, разве не он все время подначивал: сильнее да сильнее…
— Да, если бы не он… — задумчиво согласился я. — Но ударил по карасу все-таки я…
Тут калитка скрипнула и во двор вошла нани.
— Вы что это притихли? — Бабушка подозрительно посмотрела на нас с братом. — Натворили что-нибудь? — Оглядев двор, она вдруг заметила осколки караса. Не знаю, что у Грантика было на душе, но я почувствовал себя так, будто в эту минуту в груди у меня что-то оборвалось.
— Мой карас! — завопила нани, схватившись за голову. — Мой карас, который я получила в приданое от отца! Вай, чтобы вас змеи укусили! Где моя большая палка? Сейчас я вас обоих так поколочу, что не забудете до конца дней своих!
— Вай, нани, не бей нас! Не бей! — И Грантик поднял обе руки, прикрывая ими голову.
Увидев занесенную палку, я неожиданно для себя вдруг крикнул:
— Нани! Это Петрос разбил карас!
Сам не знаю, как это вырвалось у меня, честное слово. Как будто не я, а кто-то другой крикнул.
— Говоришь, этот негодник Петрос разбил?
Нани на секунду застыла на месте, как бы прикидывая, на чью голову раньше обрушить свой гнев, и, по-видимому, решив, что мы с братом тут под рукой и всегда сумеем получить свое, ринулась с поднятой палкой в соседний двор.
Нам было видно все, что делалось во дворе у Петроса. Я и Грантик стояли не двигаясь, словно приросли к земле.
— Ахчи Ануш, выйди-ка во двор! — закричала нани.
— Что такое, тетушка Сона? — вышла мамаша Петроса. Руки у нее были в тесте.
— Твой негодный сын разбил мой карас! Мое приданое!
— Мой сын?
— Я?! — Петрос, стоявший рядом с матерью, изумленно вытаращил глаза.
— Вы посмотрите на него: у него еще хватает нахальства отказываться! — кричала нани. — В чем теперь солить мне овощи, а? А ты, Ануш, что стоишь? Бить его надо, негодника! Вай, господи, в чем я провинилась перед тобой, за что ты послал мне таких соседей?
— Я не разбивал, мама! Не разбивал! — трясущимися губами проговорил Петрос, становясь за спину своей мамаши.
Мне вдруг стало ужасно не по себе. На душе сделалось скверно, противно… Будто проглотил какую-то гадость. Я посмотрел на Грантика. Он отвел взгляд, избегая смотреть мне в глаза.
— Что ты стоишь, Ануш? Почему не ломаешь палку о спину своего негодника? — не унималась нани.
Видно было, что тете Ануш не хотелось наказывать сына. Понимаете, очень уж она любила своего оболтуса. Он у нее был единственный.
— Я поговорю с ним, тетушка Сона, — сказала виновато она.
— Не говорить с ним надо, а бить! Как в старое доброе время!
Тетя Ануш, нехотя повернувшись к Петросу, замахнулась на сына:
— Ты почему это?!..
У Петроса вид стал такой, будто его ударили под ложечку. Рот открылся, лицо побелело.
Я рванулся вперед.
— Это я разбил карас. Не бейте его, тетя Ануш!
В первую секунду нани и тетя Ануш удивленно уставились на меня. Но в следующую… В глазах нани я прочел нечто такое, отчего бросился бежать. За мной с палкой в руке — бабушка:
— Вай, чтобы тебя лягнул ишак! Я тебе сейчас покажу, как обманывать меня! Я тебе!..
Слов нет, нани самая боевая, самая резвая бабушка на селе, но все равно — куда ей до меня. Понимаете, я — за дом, а она еще только перед верандой. Я уже перед верандой, а ее крики еще только раздаются за домом. Сто раз обежав дом, она, тяжело дыша, наконец остановилась. Мелкие капельки пота стекали у нее из-под серебряных монет, украшавших лоб.
