Ирина Шкаровская - Никогда не угаснет
— Цель жизни… — тихо проговорил Стёпка и улыбнулся, — море!
— Капитаном хошь быть? — заинтересовался Костя.
— Не-е, штурманом… Штурманом дальнего плавания.
— Есть предложение в детдом принять, взять на выдержку, — объявил Филя. — Голосую: кто за?
Пять рук поднялось вверх.
Так детдом имени III Интернационала пополнился ещё одним воспитанником.
Зеленый шум, весенний шум
Зима взмахнула белыми крыльями и улетела. И как-то незаметно наступила весна. Небо больше не хмурилось, а плыло над городом — тёплое и голубое. И деревья уже не зябли, не горбились, а распрямились и выставили первые листочки, пускай ещё крохотные, но зелёные-зелёные. Даже улицы стали словно бы светлее и просторнее. Очевидно, потому что люди не держали над головами зонтики, а шли не торопясь, спокойно, радуясь весне и солнцу. Звонко бежали говорливые ручья, а под стенами домов, на нагретых солнцем панелях, были начерчены «классы». Девочки, вспотевшие от волнения, играли в «классы» и громко ссорились. Инке очень хотелось попрыгать с биткой по ровным, расчерченным квадратам, потом пройтись по ним с закрытыми глазами, не наступая на линии и, наконец, отдохнуть в «раю».
Но ученицы шестой группы в «классы» уже не играли. У них были другие интересы. Во-первых, они увлекались «зелёным». Это была нехитрая, довольно примитивная игра, заключавшаяся в том, что играющие имели право в самое неожиданное время требовать друг у друга зелёное. Если при тебе не оказалось чего-нибудь зелёного — листика, ветки, прутика, цветочка — горе тебе, ты проиграл! Некоторые девочки иногда притворялись рассеянными и нарочно проигрывали мальчишкам. Интересно было — что потребует мальчик.
Так, например, Черепок потребовал от Кати, чтобы она купила ему два наполеона, положила их на блюдце и поставила перед ним на парту. Катя обиделась и сказала, что раз она проиграла, то так и быть — пирожные купит. Но она ведь не лакей, а Черепок не тургеневская барыня, чтоб подносить ему пирожные на блюдце.
Но не только «зелёное» занимало учеников шестой группы. С наступлением весны всех — от первой до последней парты — охватило повальное влюбление. Не быть влюблённым считалось признаком плохого тона. После длительных колебаний в ряды влюблённых вступил суровый и принципиальный вождь пионерской массы, сам председатель совета отряда Димка. Его примеру последовал «тишайший» Юра Павлик и житель «камчатки» Вовка Черепок. Правда, последний проявил в этом деле свойственное ему легкомыслие. Под прикрытием голландской печки он строчил на уроках записочки всем девочкам. Липа, Инка, Соня, Катя, Вера получили пламенные, лаконичные и совершенно одинаковые признания: «Я тебя люблю. Срочно телеграфируй, любишь ли ты кого-нибудь». Эти записки стали предметом обсуждения.
— Я его выведу на чистую воду! — негодовала Соня. — Я докажу.
И доказала: все пять записок писались под копирку! Черепок и не думал отказываться от предъявленного ему обвинения. Он прямо заявил, что хотел сориентироваться в обстановке и выяснить, у какой из девочек он может рассчитывать на взаимность.
Дима написал большое письмо Соне. В нём председатель совета высказал свою точку зрения на любовь и требовал, чтобы Соня написала, как она относится к этому вопросу.
«Твоя дорогая подружка Инна, — писал Димка, — защищала на литературном суде Земфиру. Неужели и ты стоишь на её точке зрения? Мне это очень важно знать. Немедленно сообщи свое мнение». Димка озадачил Соню. На уроках она сидела, напряжённо наморщив лоб, сдвинув тонкие брови, и сочиняла ответ.
Катя Динь-Динь тоже была озадачена. Она получила коротенькую записочку от Юры Павлика. Записка звучала загадочно, в ней было только три слова: «У тебя глаза».
Дело в том, что аккуратный и педантичный Юра, у которого в диктовках никогда не было ошибок, вдруг проявил рассеянность. От волнения он пропустил слово «красивые». На переменке Юра ткнул Кате в руку записку, багрово покраснел и отошёл в сторону. И хотя, прочитав записку. Катя пришла в недоумение, но чутьё ей верно подсказало, что Юра по рассеянности пропустил приятное прилагательное.
«У тебя чудесные глаза, — мысленно вставляла Катя недостающее слово, — дивные, изумительные глаза».
Инициатива, бесспорно, принадлежала мальчикам, но девочки тоже не оставались пассивными. На переменках они ходили, взявшись под ручки, шептались друг с другом, а на уроках рисовали в альбомах «секреты».
В один из дней Липа и Соня явились с перебинтованными запястьями. Все поняли, что у одной и у другой написаны инициалы любимых.
После долгих просьб, настояний и уговоров:
— Нет, ты раньше покажи, в кого ты влюблена…
— Нет, раньше ты…
— Ой, если ты узнаешь — ты умрёшь, — девочки сняли свои повязки.
Оказалось, что у Липы и у Сони были написаны одни и те же инициалы: «Д. Л.», что, естественно, означало — Дима Логвиненко. «Соперницы», однако, нисколько не обиделись друг на друга, а продолжали весело болтать, обе, с двух сторон, заглядывая в Инкин альбом. Цветными карандашами Инка рисовала необыкновенно красивый вензель. Две буквы — С. Г., окружённые цветочками и лепестками, были похожи на настоящую загадочную картинку.
— Это Стёпкины инициалы, правда? — шепнула Инке Соня. Инка ничего не ответила.
В оппозиции находился один человек — Лёня Царенко. Массовое влюбление он считал новым, неоспоримым проявлением мещанства. Лёня написал ещё одну гневную статью в «Красный школьник», в которой научно доказал, что любви нет, существует только так называемая классовая дружба. Статья так и называлась: «Любовь и борьба классов». Группа боялась Лёни Царенко, как огня. Он ходил всё время мрачный, как туча, и возмущённо бормотал:
— Записочки, альбомчики, признания… Так можно до свиданий докатиться. Интересно, куда смотрит совет отряда? Почему не реагирует? — и он бросал грозные взгляды на смущённого Димку.
Если Лёне удавалось перехватить записку, он прочитывал её вслух, демонически хохотал и называл автора мещанином или мещанкой. Все чувствовали себя крайне неловко и Лёне не возражали. Лёня был беспощаден. Заметив на платье у Липы маленький бархатный бантик, он сорвал его, бросил на пол и назвал при этом Липу неисправимой мещанкой. Юра Павлик был награждён эпитетом «буржуазный мещанин» за носовой платочек, торчащий уголком из кармана пиджака. И чем ярче светило весеннее солнце, тем яростнее становился Лёнька. А солнце пекло всё горячее, и лучи его ласково стучались в окна школы.
— Идёт-гудёт зелёный шум. Зелёный шум, весенний шум, — продекламировал, входя в класс, Илько Васильевич, заведующий школы.
— Ух, как у вас жарко. Задохнуться можно. Почему ещё окна заклеены? А ну, окна настежь.
Дети бросились к окнам и стали срывать с них длинные газетные полосы, выставлять рамы. Весёлый ветер ворвался в комнату, зашелестел тетрадками.
С каждым днём становилось всё теплее и теплее; даже нет, жарче. Каждое утро Инка плакала и умоляла маму позволить ей надеть носки, потому что она умирает от жары.
— Вся школа в носках, только я одна, как дура, в чулках, — всхлипывала Инка.
Мама сердилась и отвечала, что она не слепая и не видела ещё никого в носках. К тому же. Инка склонна к простудам. Приходилось терпеть.
Дни стали длинными, — не то, что зимой, успеваешь после школы только уроки сделать — и сразу же нужно спать ложиться. Теперь невозможно было сидеть дома. После школы, захватив с собой учебники, дети отправлялись всей группой или бригадами куда-нибудь на прогулку. Они бродили по аллеям Владимирской горки, усаживались на скамейку у чугунного памятника Владимиру. Но здесь учить было трудно. Тетради разлетались, а мысли и желания тоже летели куда-то вместе с тёплым ветром. Оставив учебники на скамейках, дети подходили к ограде и долго смотрели вниз, на Днепр, по которому плыли тяжёлые пароходы и маленькие яхточки. Потом они взбирались на поросшие свежей травой откосы, гуляли возле Аскольдовой могилы. Но больше всего им нравился Ботанический сад. Ни в одном киевском саду не росла такая высокая, мягкая трава, как в Ботаническом. Нигде не было таких деревьев с узловатыми, раскидистыми ветвями, странных диковинных кустарников, цветов и глубоких, поросших лютиками, оврагов. В Ботаническом саду всегда, даже в самую сильную жару, было прохладно, сумрачно и таинственно. Одну тайну Ботанического знала только Инкина бригада. В овраге, пахнущем сыростью и прелыми листьями, была пещера. Дети ложились на землю и громко кричали в пещеру:
— Мама дома?
— Дома! — отвечали из пещеры.
— Самовар кипит?
— Кипит! — следовал ответ.
Иногда в прогулках по Владимирской горке и по Ботаническому принимал участие и «подшефный» Стёпка. По воскресным дням, когда ему давали отпуск на четыре часа, он приходил к Инке, и они отправлялись в сад. Однажды, когда все ребята разбрелись в разные стороны, Инка и Стёпка очутились в овраге у пещеры вдвоём. Стёпка лёг на землю, пригнул голову и спросил пещеру:
