Саадул Кануков - Девочка из Ленинграда
— Слава аллаху, приехал! Что так долго, солнце мое?
— Так надо было, бабушка… — Подойдя поближе к крыльцу, Хабас тихо, торопливо проговорил: — Бабушка, к нам гости… Они русские, бежали от немцев… Им негде ночевать.
Женщина пристально посмотрела на беглецов. Рая и Арина Павловна со страхом ждали, что скажет эта высокая, с густым, почти мужским голосом и суровая на вид женщина. Где они будут ночевать, если откажет? Уже загораются звезды в небе, и, по всему видно, будет очень морозно.
— Проходите в дом, люди добрые, — приветливо сказала хозяйка. — Небогато мы живем, но, чем покормить, найдется. И угол найдется.
Хабас начал распрягать лошадь, а Рая и Арина Павловна вошли в дом. В нем было две комнаты. Одна из них пустовала, в другой жили хозяйка и внук.
— Присядьте пока тут, — сказала женщина. — А Хабас придет, затопим печку в той комнате. Мы ее сейчас не греем: дрова бережем. Да нам с внуком и тут места хватает.
Арине Павловне она подала табуретку, а Рае показала на скамеечку, стоявшую у низенького круглого столика. Как Рая заметила, такие скамеечки и столики на трех ножках были почти в каждом кабардинском доме и в городе.
Рая села, огляделась. Стены и потолок были побелены. Пол промазан глиной. Снизу печка тоже была обмазана глиной, а выше — побелена. В простенке между двух окон висела козья шкура. Рая видела такую шкуру, когда ездила с Фатимат в пригородное селение за кукурузной мукой. Кабардинцы называют ее «намазлык» и совершают на ней намаз — молитву. У правой глухой стены стояла старинная деревянная кровать. Всюду — на стенах, простенках — висело множество фотографий.
Хозяйка была одета в черное платье. На голове — темный шерстяной платок. На ногах — галоши.
Вошел Хабас.
— Принеси, солнце мое, дров и затопи в той комнате печку для гостей. А я пока подогрею чай.
Хабас принес мелко нарубленных дров, затопил печку. Хозяйка приготовила чай. Хотя он не был заправлен ни сливками, ни топленым маслом, а лишь приправлен перцем и посолен, вприкуску с домашним сыром он казался Рае вкусным.
В дороге Арина Павловна и Рая очень устали и после чая сразу легли спать. А когда Рая проснулась, в доме было уже светло. Дверь в соседнюю комнату была открыта, оттуда тянуло теплом: наверное, там затопили печку. Хозяйка совершала утренний намаз.
Рая впервые видела, как молятся мусульмане. Старуха то опускалась на коврик из козьей шкуры, садясь на корточки, то вставала, протягивая вперед руки, разводила их в стороны…
Окончив молиться, старуха поднялась, надела на ноги галоши, взяла коврик, повесила его на место — в простенок между окнами, захлопотала около печки.
— Бабушка, мне надо выйти! — шепнула Рая Арине Павловне.
Она прошла в другую комнату. Хабас, свернувшись калачиком, спал на топчане. Хозяйка готовила завтрак.
— Добрый день, бабушка! — приветствовала ее Рая.
— Добрый день, солнце мое. Да сделает аллах его счастливым для тебя, сын мой, — ответила старуха.
Рая обулась и шагнула к порогу. Раздался голос бабушки:
— Раечка! Дочка! Оденься — простудишься!
Рая побледнела, не мигая, смотрела на старуху. Та подошла к ней, ласково погладила по стриженой голове:
— Не беспокойся, доченька, я никому не расскажу. Вы же мои гости. Сам аллах послал вас ко мне. А что посланники аллаха хотят скрыть от недобрых ушей, то и я должна оставить в тайне. Таков наш обычай.
Вошла Арина Павловна, расстроенная, смятенная.
— Вы добрая женщина, пожалейте ее. Сирота она: мать фашисты убили, отец без вести пропал. Я старая, заступиться и помочь некому. Пропадет девочка, если узнают… — взмолилась Арина Павловна.
— Не беспокойся, сестра моя; о том будем знать я да всемогущий аллах, — сказала старуха. — Ах они звери, ненасытные гиены, кровожадные шакалы! Сколько детей оставили сиротами! Мой сын, отец Хабаса, сложил голову в предгорьях. Мать не пережила горя, аллах принял ее душу на третью неделю после похорон ее джигита. Сколько детей пустили они, изверги, по миру, лишили очага! Да будь проклята та женщина, что породила этого зверя, Гитлера!.. — Она повернулась к намазлыку, что-то пошептала про себя и обратилась к гостям: — Умывайтесь, будем завтракать. — Подошла к Хабасу: — Внучек, вставай пора!
За завтраком Хабас все время посматривал на Раю: она и раньше походила на мальчишку, а сейчас — со стриженой головой, в мальчишеской рубашке — совсем русский паренек Сережа.
Еще вчера, по дороге, Рая и Хабас договорились, что гости поживут в Буруне денька два-три. Им надо походить с сумой по селению, пусть люди убедятся, что они действительно побираются.
— Спасибо, бабушка, — поблагодарила Рая хозяйку, вылезая из-за стола.
— На здоровье, мое солнце, — сказала старуха и добавила: — Меня зовут Нахшир, так что можешь называть меня по имени.
Арина Павловна и Рая надели нищенские сумки и вышли из дому. До калитки их провожал Хабас.
— Да! — сказав он Рае. — У нас в селении много собак. Сейчас я дам тебе палку: они палок боятся.
Он исчез во дворе и вернулся с тонким гибким прутом.
— Палки не нашел, возьми вот этот хлыст. Наши мальчишки любят ходить с хлыстом… — Он оглянулся и тихо добавил: — Далеко очень не ходите: там у нас управа, — кивнул он в центр селения, — староста, полицай…
Рая кивнула.
В первом же доме молодая кабардинка подала им миску кукурузной муки; во втором — вынесли полкаравая печеного хлеба; в третьем — старушка дала два чурека и кусок домашнего сыра…
Они не прошли, наверное, и четверти селения, как сумки их были уже полны.
Время только подходило к полудню, когда они вернулись к Нахшир. Хабас очень обрадовался этому. Сказал Рае:
— Я сейчас поведу Орла поить, пойдешь со мной?
— Ага! — кивнула Рая.
— Иди пообедай и выходи во двор, а я пока почищу его.
— Я только сумку положу и попью, а есть мне не хочется.
И все же заботливая Нахшир заставила ее съесть миску супа. Когда она вышла во двор, Хабас уже вывел своего любимца из хлева и охорашивал: чистил жесткой щеткой, расправлял гриву, чёлку. Тут же стояли два мальчика, не без зависти смотревшие на своего товарища. Они даже не заметили, как подошла Рая, и оглянулись только тогда, когда Рая поздоровалась с ними по-кабардински.
Как показалось Рае, ребята совсем не удивились ни самому русскому «мальчику», ни тому, что он знает кабардинский язык. Наверное, Хабас уже успел осведомить их о своих гостях — о побирающихся русских, бабушке и внуке. Они лишь взглянули на русского и снова уставились на лошадь.
— Все! — воскликнул Хабас и обратился к Рае: — Ты когда ездил верхом?
Рая не знала, что ответить. И, боясь, как бы не выдать своего секрета, протянула:
— Не-е…
— Ничего, ты будешь держаться за меня… — Он отнес в сарай щетку. — Давай я подсажу тебя. Держись за холку.
Рая схватилась за гриву. Хабас взял ее за ногу, приподнял, и — к великому удивлению кабардинских мальчишек — русский тотчас оказался на коне, взял в руки повод и сидел так уверенно и смело, будто он джигит и готов рвануться с места полным карьером.
— Сядь вот сюда, поближе к крупу, — сказал Рае Хабас. Он вскинул ногу и, опираясь о повод, вскочил на лошадь. — Держись за меня.
Рая взяла его за плечи.
— Поехали! — крикнул Хабас, трогая лошадь.
Сначала Орел шел шагом, потом рысью. Хабас, чувствуя, что Рая держится уверенно, пустил коня в галоп. Хромоногий Орел скакал ужасно неуклюже: Раю так качало и подбрасывало, что ей казалось, она сидит в шлюпке, а на море бушует шторм. И она невольно расхохоталась.
Хабас глянул на нее через плечо:
— А ты молодец! Отчаянная!
Товарищи Хабаса сначала бежали за ними, потом отстали и вернулись в селение.
Всадники подъехали к ручью. Хабас не успел остановить Орла, как Рая с ловкостью джигита спрыгнула с лошади мягко, на носки, чем снова удивила Хабаса. Девчонка, а их горским мальчишкам, пожалуй, не уступит. Говорят, русские мало ездят верхом, а они, горцы, как только начинают ходить, уже садятся на коня. А если бы она была мальчишкой, наверное, и ему, Хабасу, лучшему из всех бурунских ребят джигиту, не уступила бы!
Он сказал об этом Рае. Та рассмеялась.
— Хабо, я же в конноспортивной школе занималась!
— А, вон что! Тогда понятно. — Он разнуздал лошадь. — Иди пей.
Орел спустился к ручью и долго цедил сквозь зубы студеную влагу. А Хабас срезал небольшим кинжалом палку и начал вырезать на ней узоры. Рая невольно залюбовалась его работой: из-под кончика кинжала беспрерывным ручейком вытекал затейливый орнамент — то цветок, то колечко, то клеточка…
А вокруг стояла такая тишина, даже слышно было, как тоненько посвистывает на ветру надломленная камышинка. И не верилось, что не так уж далеко отсюда идут ожесточенные бои — стреляют пушки, грохочут танки, гудят самолеты, умирают люди…
![Алексей Рюриков - 10 июня 1941 года [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
