Нил Шустерман - Здесь был Шва
Я пригласил Лекси на ужин, она со своей стороны предложила сначала сходить в кино. Я не сообразил вовремя, что смотреть фильм со слепой девушкой — это событие не из рядовых. Поскольку больше мне за услуги провожатого не платили, финансирование предприятия легло на мой карман. Ну и ладно. Я же джентльмен, а положение обязывает.
Я понимал, что если бы Шва узнал о нашем с Лекси свидании, его бы накрыл псих. Нет, его накрыл бы целый дурдом, но я выбросил своего почти незримого приятеля из головы — в кои-то веки раз «эффект Шва» сработал мне на руку. Я забыл о Шва и позволил себе наслаждаться компанией Лекси.
Обычно ты идёшь с девчонкой в кино не затем, чтобы разговаривать — это-то как раз и не нужно, — а затем, чтобы ты мог воспользоваться моментом и положить ей руку на плечо, после чего, глядишь, с Божьего соизволения, можно и… ну, вы понимаете. Но кино с Лекси — это всё равно что посещать урок английского для литературно одарённых учащихся.
— Ну вот… сейчас она идёт к воздушному шлюзу, — сообщил я. Прошло уже десять минут с начала фильма, а рот у меня не закрывался.
— А как она идёт?
— Ну, я не знаю… как все люди.
— Спокойно, размашисто, нерешительно?
— Несётся, как ураган, — сказал я. — Она несётся по коридору к воздушному шлюзу.
Взорвалась закадровая музыка, зашипела открывающаяся дверь шлюза, зрители вскрикнули.
— Там монстр? — спросила Лекси.
— Ага.
— Опиши его!
— Большой и сине-зелёный.
— Без цветов, пожалуйста.
— А… ну да. Покрыт скорлупой, как омар, и весь в шипах, как дикобраз. Ты знаешь, что такое дикобраз?
— Я слепая, а не глупая.
— А… ну да. — Я и забыл про «мир в кончиках пальцев».
— А сейчас что происходит?
— Она пытается убежать, но шлюз закрывается. Монстр прижимает её к двери. Лезет к ней своими клешнями. Она открывает рот, чтобы закричать, но не кричит, потому что понимает: криком делу не поможешь.
— Тс-с! — сказал кто-то, сидящий перед нами.
— Она слепая! Вас что-то не устраивает?
Монстр свершил своё грязное дело, зрители завопили, их гвалт слился с хлюпающими и скрежещущими звуковыми эффектами.
— Что делает монстр? — допытывалась Лекси.
— Лучше тебе этого не знать.
— А я хочу! — Она облизнула губы. — До мельчайших подробностей!
Когда фильм закончился, я чувствовал себя как после госэкзамена по английскому.
— Ты только не волнуйся, — сказала Лекси, когда мы, взявшись за руки, вышли из кинозала, — я не стану просить тебя описывать еду на моей тарелке.
Однако в кафе она попросила у официантки меню, напечатанное шрифтом Брайля.
— Смеёшься? — сказал я. — Это же всего лишь бургер-кафе. У них нет меню на Брайле.
— Он прав, — подтвердила официантка.
— Тогда я попросила бы менеджера прийти и прочитать мне меню, — раскапризничалась Лекси.
— Давай я прочитаю! — вызвался я.
— Нет, я хочу, чтобы менеджер! — заупрямилась моя спутница.
Официантка закрыла блокнот для заказов.
— Конечно, детка, — сказала она и пошла искать менеджера.
— Да ты просто террористка какая-то!
Лекси широко улыбнулась.
— А пусть не будут слепы к слепым!
Через пару минут пришёл менеджер. Нет, не пришёл — принёсся. Кафе было из тех, в меню которых значится примерно четырнадцать тыщ разных бургеров, и Лекси, очаровательно улыбаясь, настояла на том, чтобы менеджер прочитал все названия подряд, как катехизис. Когда список подошёл к концу, Лекси дала менеджеру номер телефона, по которому можно заказать меню на Брайле.
Думаю, именно в этот момент я влюбился окончательно.
— А если бы он отказался читать? — спросил я, когда менеджер ушёл.
— Тогда я бы натравила на него «Клуб 4Ч».
— Это ещё что такое?
— Клуб у нас в школе. Означает «Клуб Четырёх Чувств». У человека ведь помимо зрения есть ещё четыре чувства. У нас прямой контакт с мэрией и с «Нью-Йорк Таймс», и мы устраиваем пикеты против тех, кто игнорирует нужды слепых.
— Тогда вы должны называть себя «Клуб 3 З», — сказал я. — «Занозы в Зрячих Задницах»!
Она рассмеялась.
— Наверняка ты там председатель, — сказал я.
Лекси не стала отрицать.
— Да, я сила, с которой приходится считаться.
— Как твой дедушка.
Я не очень-то хорошо разбираюсь в языке мимики и жестов, но по тому, как Лекси поёжилась, понял, что сравнение ей не очень понравилось.
— Я имел в виду в хорошем смысле, — поспешил я поправиться. — Ну то есть, всех нас снабжают сырьём наши предки, но от нас зависит, построим ли мы из этого сырья мост или бомбу.
— А ты что строишь? — спросила она.
— Не знаю. Может быть, гоночный автомобиль.
— И куда ты на нём поедешь?
Я на секунду смешался. Потом уклончиво ответил:
— Важна дорога, а не пункт назначения.
Должен признаться, я сам себе поражался: как, оказывается, хорошо у меня получается прикидываться умным! Но тут Лекси усмехнулась:
— Ну ты и мастер заливать!
Я заржал так, что кола брызнула из носа.
— Расскажи мне что-нибудь о себе, чего я ещё не знаю, — попросила она.
— Ладно. Ну-ка посмотрим… — Так, и чего же она обо мне не знает? — У меня на каждой ноге есть перепонка между двумя пальцами.
— О! Мутант!
— Ну да. Но если попросишь пощупать — не дамся.
— Ладно, может быть, как-нибудь мы пойдём поплавать — тогда.
— Договорились. Твоя очередь.
— Я расскажу тебе о Мокси, — начала она. — Многие думают, что это от слова moxie, что значит «дерзкий, храбрый», но на самом деле это не так. Понимаешь, в детстве, когда я заболевала, то говорила родителям: «Мокси! Мокси!» — потому что они вечно кормили меня амоксициллином, и я знала, что от него мне станет легче. Поэтому когда они раздобыли мне собаку-поводыря, я назвала его Мокси, потому что с того самого момента сразу почувствовала себя легче.
— Красиво, — сказал я, едва удержавшись, чтобы не ляпнуть «прикольно!» — мне показалось, что её рассказ заслуживает более уважительного слова.
— Знаешь, а я ведь не родилась слепой, — проговорила она. — Я выпала из коляски, когда мне был годик, и ударилась затылком о бордюрный камень.
Я вообразил это и поморщился.
— Затылком?
— Там находится зрительный центр. Что-то вроде экрана в задней части мозга. Экран сломался. То есть глаза работают нормально, вот только показывать фильм не на чем.
— Ух ты, — сказал я и пожалел, что не подобрал более уважительного выражения.
— Мне, можно сказать, повезло. Это случилось достаточно рано, чтобы я смогла хорошо приспособиться. Чем человек старше, тем трудней.
— Ты что-нибудь помнишь… ну про то время, когда была зрячей?
Трудный вопрос. Лекси долго собиралась с мыслями, потом ответила:
— Я помню… помню воспоминание о зрении. К сожалению, это всё.
— Ты жалеешь об этом?
Она пожала плечами:
— Как можно жалеть о том, чего даже вспомнить не можешь?
Нравится ей это или не нравится, а кусочек от дедушки в Лекси всё же есть, когда нужно прогнуть мир под себя. Такое впечатление, что мир действительно обретается на кончике её пальца, но только на ниточке, словно йо-йо, и она может забавляться с ним, сколько ей заблагорассудится. Само собой, со мной она тоже играла, но только потому, что понимала: мне нравится быть её игрушкой.
То же касалось и её замыслов относительно «целительной травмы» для её дедушки. К тому моменту, когда Лекси выработала детальный план, она уже чётко знала, за какие ниточки потянуть.
— Денег на это ушла целая куча, — поделилась она. — А скольких пришлось умасливать, сколько давать обещаний!.. Но оно того стоило, потому что разбить дедулин панцирь просто необходимо. — Она сделала паузу. — Конечно, не могу тебе сказать, что я задумала, но обещаю: когда план будет приведён в действие, ты тоже сыграешь свою роль.
А вот в таких случаях мне вовсе не нравится быть игрушкой. У меня от Лекси секретов нет, кроме, разумеется, тех, что я храню в тайне от всего света; так почему она не может мне рассказать о своих планах?
— Ну пожалуйста! — заканючил я, чувствуя себя совсем по-дурацки. Но чёрт возьми — если она может кинуть лакомство Мокси, когда он просит об этом, то, возможно, её чувство сострадания распространяется и на двуногих?
Но Лекси оказалась не только слепа, но и глуха.
— Не ной! — сказала она, закрыв мне рот ладонью. — Когда придёт пора, тогда и узнаешь. — И потом добавила: — Да, и не пытайся выведать у Кельвина, потому что он тебе тоже не скажет.
Я отодвинул её руку от своего рта, так чтобы было сподручнее разинуть рот в глубокой обиде. Вот теперь меня здорово раздражала её слепота, потому что мой широко обиженный рот пропал втуне.
— Значит, Шва ты рассказала, а мне — молчок?!
