Эсфирь Цюрупа - Жил-был Пышта
И ушёл. А Пышта не сразу лёг спать. Он задумал важное дело. Он — Непроходимим и должен бороться с непорядками.
Потому он утащил у тракториста газету, разложил на столе, поверх положил картонку с вырезанными буквами и чёрным угольном зачернил все прорези. На газете крупно и черно отпечаталось:
МОЛНЕЯ! ДАЛОЙ ВИНО!
Пышта прилепил плакат к двери снаружи и лёг спать. Он задул лампу. Он ничуть не боялся темноты. Он же не один. В широком поле с ним тракторист.
Утром, когда он проснулся, было светло, издалека нёсся хлопотливый говор трактора. Ура! Отремонтировал, значит! Пышта сунул в рот картофелину (глядящие остыла с вечера!), плеснул в кружку чаю (и чайник тёплый! Вон как печка-бочка держит тепло!) и выскочил вон.
«Молнии» на двери не было. Вот жалость-то! Наверно, ветер ночью сорвал…
Тракторист увидал Пышту, затормозил:
— Залазь.
Он был угрюмый. А Пыште было весело, он мигом забрался в кабину. Нос его покраснел от холода, щёки блестели, как налакированные, до бровей натянут новый берет. Хорошо! Он ведь не просто так катается! Нет, у него задание! Обернувшись, он глядит за плугом, чтобы ровно ложился пласт, чтобы вывороченными корнями не забило ножи-лемеха и чтоб не перевернулись бороны.
Бороны не переворачиваются. Пласт ложится ровно. И тогда Пышта глядит ещё на грачей. Они не расхаживают спокойно по борозде, как весной, — они чёрной тучей носятся над головами Пышты и тракториста, машут крыльями и кричат, наверно, о скором отлёте. И вдруг все, как один, накренив крыло, круто поворачивают и бесшумно, словно чёрные планёры, садятся на пашню. И чёрная земля сразу кажется светлой рядом с угольной чернотой птиц.
Трактор вылезает на дорогу, подняв вверх стальные ножи. Земля начистила их до серебряного блеска, в них отражается голубизна неба. Поворот, снова въехали на поле. Р-раз! — и ножи упали на землю, прокладывают новую борозду. И опять валятся вслед репейники и злые осоты.
А в другой раз не доехали до края, повернули раньше.
— Там ещё, наверно, три метра не допахали, — сказал Пышта.
— Кустарник, — коротко пояснил тракторист.
— А мы бы его выдрали из земли!
— Шут с ним, пусть растёт, — сказал тракторист.
Пышта вспомнил председателя Коробова и сказал:
— А если по всем полям три метра не допахивать…
Но тракторист не стал его слушать, засвистал какую-то песню.
Когда же попахали долго и осмотрелись, они увидали, что за ними из края в край лежит тёмная вспаханная земля. Тракторист повеселел.
— Ну, вот что, — сказал тракторист. — Имей в виду: машина любит грамотных. Без грамоты механизатором тебе не бывать никогда.
— А я и сам знаю, — охотно ответил Пышта.
— Знаешь, а сам «молнию» через «е» пишешь, а «долой» через «а»?
А, вон что! Значит, не ветер её унес…
— Пышто у меня букв не хватило… — стал оправдываться Пышта.
Но тракториста не проведёшь: буквы на отдельных картонках, их можно перекладывать и печатать много раз.
— А она всё равно подействует, пышто она не простая бумага, а «молния»! — упрямо сказал Пышта.
— Уже подействовала, — ответил Непейвода. — Я ею сегодня утром печку разжёг и, пока ты спал, завтрак тебе сварил.
Глава 17. Кашевар
Пышта сидит в вагончике и чистит картошку. Тракторист сказал: каждый мужчина и боец в походных условиях должен уметь начистить котелок картошки. Пышта чистит. Потом он сам разожжёт печку-бочку, поставит варить. А в обед вернётся тракторист, скажет: «Здорово, кашевар!» — и откроет ножом банку с кильками. И кильки они будут есть, не как Майка велит, а безо всяких вилок и ножей. Просто взял за хвост — и в рот! Не жизнь — малина! — как говорит тракторист.
Пышта чистит картошку. Самая первая после чистки сильно поуменьшилась. Вторая получилась побольше… Наловчился. И печку разжёг здорово, с первой лучины. Она загудела, подрагивая горячими боками, будто покатилась в далёкий путь. И засвистел длинным носом чайник, и забулькала картошка в котелке. Вот бы сейчас кто-нибудь взглянул, как складно всё получается у Пышты!
И только так подумал, как что-то толкнулось в стену, звякнуло. Кто-то на воле прислонил к вагончику велосипед. Дверь, откройся!
Открылась. Шнырин, в шляпе на оттопыренных ушах, с портфелем, вошёл, осмотрелся и сел, расставив ноги в грязных сапогах.
— Хозяин где? — спросил он без всякого «здравствуй».
— Пашет, — ответил Пышта. — Не слышите, трактор в поле работает? — прибавил он не очень вежливо.
— А я вижу — дым из трубы валит, ну, думаю, отдыхает Непейвода, гость кстати.
«Некстати», — подумал Пышта. А вслух сказал:
— Ему некогда отдыхать, самая работа.
Шнырин щёлкнул крышкой блестящего портсигара.
— А ну, парень, достань огонька из печки!
Пышта не посмел ослушаться, поджёг лучину. Шнырин прикурил.
— И долго ты тут будешь околачиваться? — спросил Шнырин.
— Я не околачиваюсь. И за мной скоро автобус придёт.
— Важно! За такой мелюзгой автобус снаряжают. Порядочки!
Шнырин прикрыл глаза, втянул и надул щёки и выпустил из себя столько дыма, что весь вагончик задымил. Пышта закашлялся и рассердился.
— Да, важно! — сказал он. — За мной двадцать пять человек приедут. Бригада! И все до одного Непроходимимы! Взрослые!
Насчёт двадцати пяти Пышта приврал, чтоб выглядеть поважнее. Шнырин словно и не слушал; задумчиво прикрыв глаза, он пожёвывал папиросу. И вдруг Пышта заметил: из-под опущенных век за ним, за Пыштой, зорко наблюдают колючие зрачки.
— И куда они путь держат, твои двадцать пять? — Шнырин зевнул, будто его и не интересовал ответ. А зрачки ждали ответа.
— Всюду поедем! Мы ведь Непроходимимы! — сказал Пышта твёрдо.
Шнырин засмеялся:
— Уж ты-то самый ответственный…
Он вдруг заторопился, поглядел на огромные, как блюдце, часы на руке:
— Ладно, мне в ожидалки играть некогда. Передай — скоро заеду. Дело будет. Неотложное. Понятно? — Он вынул из портфеля свёрток. В свёртке что-то булькнуло. Сунул под подушку на полатях: — Передашь. Гостинец от Шнырина.
Пышта вскочил. Он сжал кулаки. Он покраснел.
— Не передам! — сказал он громко, хотя ему было страшно так говорить: этот дядька с такой толстой шеей, и руки у него огромные, как грабли. — Не передам! — повторил он, чуть не плача от страха. — Дяденька Непейвода не пьёт вина ни капли. Он всё равно не станет пить. Пышто у него ответственное задание, пышто на него Советская власть надеется!
Шнырин от неожиданности вылупил на Пышту белёсые глаза.
— Ты что, одурел? Расныхтелся тут: «Пышто, пышто, пышто…» — Внимательно поглядел, ухмыльнулся: нет, противник ему попался не очень страшный. — Ду-урочка… — протянул Шнырин противным, сладким голосом, словно Пышта ещё дошкольник, несмышлёныш. — Кто тебе сказал, что там вино? Это ж горючее! Без него трактор не пойдёт!
Пышта растерялся. Там, оказывается, не вино?
Шнырин вынул бутылку, взболтнул прозрачную жидкость.
— А я… я думал, трактор только на солярке ходит, — сказал Пышта неуверенно. — А солярка тёмная…
Шнырин ласково заулыбался, показав прокуренные, жёлтые клыки — длинные, как у волка.
— Очищенная, высший сорт! — объяснил он. — Небось собираешься космонавтом стать, понимать надо в технике.
— Я немножко понимаю, ещё не всё, конечно, — сказал Пышта смущённо. Всё-таки ему было неудобно, что он расшумелся понапрасну.
— То-то… Ну, бывай здоров. Так передай: заеду.
Шнырин ушёл. А чайник вскипел и стал плеваться на печку-бочку, и котелок стал бурлить и подбрасывать крышку. А вскорости трактор стал слышен громче, скоро стёкла в вагончике задребезжали от его весёлого тарахтения, и — стоп! Вагончик качнулся, тракторист взобрался по лестнице.
— Кашевар, живой-здоровый?
— Живой-здоровый! — обрадовался ему Пышта. — Обед готов!
— Порядок!
Тракторист не улыбнулся Пыште, не приласкал его взглядом, не было у него такой привычки. Но Пышта уже знал: он не злой, а просто хмурый.
Тракторист распоясался, сбросил в угол замасленную телогрейку и солдатский ремень и снова спустился вниз. На воле он долго мылся, фыркал под рукомойником, прибитым снаружи к стене вагончика. Вернувшись, откинул подушку, чтоб взять сложенное под ней полотенце. Увидал бутылку.
— Приходил кто? Шнырин, что ли?
— Ага. На велосипеде приезжал.
— Делать ему нечего… — проворчал тракторист.
— Нет, он сказал — дело есть, срочное. Ещё приедет.
Непейвода растирал полотенцем лицо и шею.
— Там горючее для трактора, — объяснил Пышта. — Высший сорт.
— Вон что… — удивился тракторист. — Скажи на милость, а я бы и не угадал. — Он усмехнулся. Редко он всё-таки усмехался. Набросил на бутылку подушку. — Давай обедать, кашевар!
