Айвен Саутолл - А что же завтра?
— Что вам надо? — спросила девочка.
А зачем он, собственно, сюда зашел? Было же что-то, чего он хотел? Не могло не быть.
— Ах, да, — вспомнил Сэм. — Мне нужен пирог.
— Какой пирог? — спросила девочка.
— Мясной, — ответил Сэм, недоумевая, словно ей самой следовало бы это знать. (Как будто бывают еще какие-то пироги, кроме яблочного и вишневого, и с крольчатиной, и с изюмом, и лимонного, и с кремом, и с фаршем, а сверху картошка.)
— Этого здесь не купите, — сказала она.
— А на витрине написано.
— Мало ли что. Это написали миллион лет назад, — объяснила девочка. — Еще когда меня на свете не было. В старые времена, когда все рыли золото. Тетя Фло пекла тогда. А теперь не печет.
— Почему?
— Умерла.
— Что же, больше вам негде заказать, что ли?
— А кому они нужны, даже если б и заказать? Золотоискатели все уехали. Отсюда почти все уехали. Кто бы у нас их стал покупать?
— Я.
— Но кто тебя здесь раньше видел? Я не видела. Держать для тебя пироги, а тебя здесь никто не знает, и ты даже не потрудился зайти ни разу. Что, если бы мы их в прошлом году завезли? Они бы теперь протухли.
— Что за глупости.
— Чего же тут глупого? Забить магазин тухлыми, вонючими пирогами и дожидаться, пока ты надумаешь зайти за ними? Это против правил гигиены. Ты бы сам их не взял тогда. Нюхнул бы раз и убежал за десять миль. Тебе придется купить что-нибудь другое. Может, плитку шоколада?
— Господи, ну разве можно питаться шоколадом? Сама подумай. Кто-нибудь разве питается шоколадом? Мне нужна еда. Что-нибудь настоящее, вроде пирога.
— Пирогов нет. Я же сказала. Пироги не покупают. Кому нужны пироги, те сами их и пекут.
— Ну, а я не могу сам печь.
— Отчего? Ты что, умственно отсталый?
— Вовсе я не умственно отсталый. Просто не умею печь пироги. Даже у моей мамы и то с тестом всегда уйма неприятностей. И потом, у меня нет печки.
— Отчего же у тебя нет печки?
— Нет, потому что нет. Куда бы я ее дел? Что бы с ней делал? Хорош бы я был, если бы тащился по дороге с печкой на спине. И где бы я взял для нее трубу?
— У нас бы купил.
— Трубы не продают.
— Нет, продают. У нас во дворе есть две на продажу. Отличные трубы. Из железа. Папа говорит, они там лежали, еще когда он маленький был. Можешь купить совсем задешево.
— Думаешь, я такой дурак, — сказал Сэм. — Не собираюсь я покупать ваши паршивые старые трубы, которые у вас там сто лет валяются. Что же, я должен носить с собой не только печку, но и трубу? Да и потом, чтобы испечь пирог, нужно много всяких вещей. Это-то я знаю, а у меня нет ничего. Во-первых, дом нужен, куда можно поставить печку с трубой.
— А у тебя что, и дома нет?
— Конечно, нет. Ведь мне только четырнадцать лет. Дом бывает только у женатого человека.
— Кто тебе сказал?
— Все говорят.
— Ну, не знаю, мне не говорили. Я вот незамужняя. А дом у меня есть.
У Сэма в горле что-то пискнуло.
— А у меня нет. У меня только и есть, что десять пенсов, а за десять пенсов дом не купишь.
— Зато можешь купить старого печенья. Ты бы знаешь сколько мог у меня купить печенья на десять пенсов? Миллион. Целый большой мешок. Можно было бы устроить распродажу. И я бы тебе отдала все, сколько осталось. Там есть печенье, которое еще даже не размякло. Есть такое, где еще даже жучки не завелись.
— Господи…
— Тогда купи яблок. Дешево отдам. Гниль с них можно срезать.
— Не нужны мне ваши гнилые яблоки. И ваше гнилое печенье. Не нужно мне вашего гнилья. Я сказал, мне нужен хороший пирог.
— А я сказала, у нас нет пирогов. И они были бы еще гнилее яблок, и гнилее печенья, если бы они лежали и тебя дожидались. Почему бы тебе не купить картофель? Лучший посевной картофель. Цена пустячная. Разведешь где-нибудь костер и спечешь на угольях. Объедение. Только надо выковырять глазки и повыкидывать гнилые картофелины. А может быть, морковь? Счистишь грязь, и можно есть сырую. Или кекс? Поступил к нам только месяц назад. А хочешь масла и булку? Или банку фасоли? Она идет по сниженной цене, потому что банки все время изрываются. Папа говорит, если мы от них не избавимся, они могут убить кого-нибудь. Никто не покупает фасоль с тех пор, как золотоискатели уехали.
Они опять постояли, разглядывая друг друга.
Никто больше не приходил.
Хорошо. Ему хорошо здесь. Хорошо говорить с ней. Хорошо смотреть на нее. Нет, правда. По-настоящему хорошо.
Сэм чувствовал тепло, которое излучалось ею. На глаз ей красиво упал локон, а голос у нее был совсем особенный, его будто слышишь изнутри. Совсем особенный. Есть, наверно, другие слова, чтобы его описать, но сейчас они не приходят в голову. Она, конечно, смеялась над ним, ну и пускай. Но ни разу не улыбнулась. Ни на секунду. Лицо каменное, как у искусной комедиантки. На других девчонок она ничуть не похожа. Хотя, наверно, всякие бывают девчонки. От этой мысли Сэм ошарашенно мигнул. Подумать только — всякие! Как и мальчишки.
— Как тебя звать? — спросил он.
— Мэри.
Она вдруг скромно опустила глаза.
Об этом он тоже задумался, а она терпеливо ждала. Мэри для нее подходящее имя. В самую точку.
— А тебя? — спросила она наконец.
— Сэм.
Они вдруг оба стали хмуриться неизвестно почему. Странно все это, ох, странно.
— Мне очень жаль, что не нашлось для тебя пирога, Сэм.
— Ничего.
— А почему у тебя нет дома, Сэм?
— Я ушел из дома.
— Поругался?
— Нет.
— А кто-нибудь знает, где ты? Твоя мама знает?
— Я написал ей письмо. Сегодня отправил. То есть Берни отправил.
— Кто это Берни?
— Друг мой, наверно.
— Ты, значит, не уверен, что он твой друг?
Сэм задумался опять и медленно покачал головой. Он думал обо всем.
— Понимаешь, мы с ним не говорили. Он мне ни одного слова не сказал. И Салли тоже. А почему, не знаю. Разве со мной трудно разговаривать?
— А где они теперь?
— Далеко. Очень далеко.
Он неопределенно махнул рукой, указывая куда-то назад, вдаль, словно сам был уже неуверен, происходило ли это все на самом деле. Мэри осталась довольна.
— А теперь ты куда, Сэм?
— Думаю, в Гипсленд.
— А что будешь там делать?
— Не знаю. Может, золото копать. Может, под пальмой сидеть. На лошади скакать. Наймусь на работу, если найдется. По-моему, Гипсленд — прекрасный край. Там еда, знаешь, прямо из земли растет. Я о себе не беспокоюсь нисколечко. Правда, правда.
Нет, она совсем не походила на Салли, и на маленькую Роз, и на взрослую Роз тоже, хотя в чем разница, он бы сказать не мог.
— А почему бы тебе не остаться здесь? — спросила она.
— Вот здесь?
— А чего? Здесь хорошо. Лучше места не найдешь во всем мире.
— Неужели?
— И не надейся. Мой папа где только не побывал. В Египте, и в Галиполи, во Франции, в Англии. Даже на острове Мэн. Он говорит, таких мест, как здесь, больше нигде нет.
— Ну, это совсем другое дело.
— Чем другое?
— У него здесь дом. А если решил податься куда-то, то уж надо двигаться.
Так-то оно так, да придется оставить Мэри. Может, не надо? Остаться поблизости от нее, кажется, было бы совсем не плохо.
— Ты здесь одна? — спросил он.
— Пока папа не вернулся. Он сегодня заказы развозит. Скоро должен быть. Позже пяти он никогда не задерживается.
— А мама твоя где?
— Мама умерла тогда же, когда и тетя Фло. Говорят, тогда почти все поумирали. Инфлуэнца.
— Ух ты. Прости, что я так.
— Да ничего. Мне всего два годика было.
— И ты всю жизнь живешь одна?
— У меня папа.
Сэм не то хотел сказать. (А может, то, он и сам не знал.) Но все равно.
— И не опасно тебе оставаться одной, когда он в отъезде? — спросил Сэм. — Когда он так бросает тебя безо всякого присмотра?
— А чего? Ты ведь не обидишь меня, правда?
— Я-то, конечно, нет. Я бы за тобой смотрел. Я бы тебя защитил в смертельном бою.
— От кого защитил?
— Не знаю. Мало ли что бывает. Миссис Хопгуд, по-моему, беспокоилась за Салли. Кажется, опасалась меня.
— Отчего? Разве ты опасный?
Вон они. На воде. Обнаружены. И теперь должны погибнуть от руки Сэма — того самого пилота Сэмюеля Спенсера Клеменса, командира летающей лодки «Сандерленд В.».
Вон они, там внизу, вдруг открылись глазу, когда расступились облака и мир тумана уступил место серо-зеленому миру воды.
У Сэма в шлемофоне раздался четкий голос стрелка:
— Нос — командиру. Объект на воде. Справа по курсу. Пятнадцать градусов. Шесть миль.
(Это говорит Роберт Сидней Лайонс, девятнадцать лет, вероисповедание — католик, место жительства — Блэквуд, Южная Австралия, двенадцать тысяч миль отсюда вокруг Земли, и там в это время его мать повернулась на постели и широко открыла глаза. Роберт Сидней Лайонс произносит свои последние слова, и его мать считай что услышала.)
