Оскар Ремез - Четверка в четверти
На следующий день Пенкин получил по физике четверку. Никогда еще он так хорошо не отвечал физику — но странное дело! — Юлия Львовна не была поражена его ответом, наоборот, сказала, что ждала от него большего, рада, что он перестал хрипеть, а ребята на переменке чуть не избили за что-то Зайцева.
Каждый день к Пенкину кто-нибудь являлся.
— Шел мимо, дай, думаю, загляну, — сказал во вторник Прудков.
— А у нас погас свет. А у вас не погас? А можно, у тебя уроки сделаю? — напросилась в среду Шамрочка.
В четверг, ни слова не говоря, заявился Корягин.
Все вели себя по-разному, готовили с Пенкиным разные уроки и только в одном обнаруживали сходство — как только Гена заводил разговор о статье — они замолкали.
Целых два раза за неделю удалось Пенкину побеседовать с папой. И обе беседы были на редкость содержательны!
Илья Иванович, узнав от сослуживцев об успехах сына, познакомился в библиотеке со статьей и в первую же встречу искренно поздравил Геннадия. Надо сказать, что мама, присутствовавшая при этом и ничего до того не знавшая о статье, была сильно смущена и даже перепугана.
Вторая беседа состоялась в тот самый день, когда у Гены находился Корягин.
Илья Иванович любил беседовать со школьниками!
— Мне совершенно чужд догматизм, — говаривал он у себя в институте. — Я не понимаю людей, которые за томами ученых трудов не видят жизни! Каждая беседа с живым школьником! — для меня всегда источник новых впечатлений и свежих мыслей!
— Трудитесь? — поинтересовался Илья Иванович, заглянув в комнату сына.
Корягин встал и познакомился.
— Это хорошо, — продолжал Илья Иванович. — Хорошо, что вы трудитесь. Если понаблюдать — сколько времени молодежь расходует зря. Главное, не допускать самообмана. Бывает — особено часто по статистике встречается это у школьников пятых — седьмых классов, — учащийся решает отложить дело на завтра. Обман! Маленькая ложь! А маленькая влечет за собой большую. Человек должен быть честен! Кстати, теоретически вопрос этот недостаточно освещен! А между тем — это проблема! Посудите сами — некогда ложь скрашивала жизнь скучную, обывательскую. А ныне? Произошли огромные социальные сдвиги, и ложь исчезает из нашего обихода. Если понаблюдать за собой… Ну вот ты, Коля…
— Федя, — извинился Корягин.
— Ответь, Федя, много ли тебе в последнее время приходилось говорить неправду?
— Это… по обстоятельствам, — пробормотал растерявшийся Корягин.
Пенкин пытался замять этот разговор, но не тут-то было.
— Вот видишь, — обрадовался Илья Иванович. — Хорошо! Я сошлюсь на личный пример. Не потому, что он чем-нибудь замечателен и не из хвастовства, мне чуждого, а просто потому, что я лучше его знаю и он, если угодно, мною лучше изучен. Геннадий с детских лет был правдив и честен. Он никогда не лжет. Отсюда — повышенная требовательность к себе. И — налицо результаты. Ты читал, Саша, в газете статью «Всем ребятам пример»?
— Просматривал, — ответил Федя.
— А почему это все могло произойти? Как думаешь? Правильная система воспитания, — сверкнул очками Пенкин-старший. — Семья плюс школа. Но Геннадий — не исключение. Поразительные бывают примеры…
И Илья Иванович привел пять-шесть примеров, живо проиллюстрировавших его мысль. Потом он сообщил ребятам, что, закончив труд о семье и школе, он намерен приняться за разработку проблем лжи и правды в школьной жизни.
— Теоретически этот вопрос разработан мало, — повторил Илья Иванович, еще раз посоветовал понаблюдать за собой и ушел ужинать.
А Корягин с красным, как помидор, Пенкиным продолжали корпеть над уроками.
За вторник — четверг Пенкин получил три четверки. Для самого Геннадия это было огромным достижением. Но ребята остались недовольны. И учителя считали, что успеваемость Пенкина, по сравнению с прошедшей неделей, заметно снизилась.
— Сполз на четверки!
— Головокружение от успехов!
— Успокоился на достигнутом!
— Почил на лаврах! — укоряли бедного Пенкина учителя.
Ребята выбивались из сил, Геннадий старался как никогда и, наконец, в пятницу честь Пенкина была восстановлена — две пятерки появились, наконец, в классном журнале.
Пенкин тоже бы радовался, если бы с каждым часом не приближалась суббота.
Шестой «В» готовился к пионерскому сбору. Уже давно было запланировано на этот сбор пригласить героя войны. Пенкина обходили стороной. Ни о чем, кроме уроков, никто с ним не разговаривал. После занятий ребята оставались, писали кому-то письма, на переменках шептались друг с другом, а когда приближался Пенкин — сразу же замолкали.
И Пенкин понял, что в субботу будет плохо!
Глава восьмая. Без героя
Вторая четверть — самая короткая четверть на свете. Не успеет начаться — уже и кончается. Всего-навсего шесть с половиной недель.
Но сколько же иногда вмещает она событий! Самых разных, заранее непредусмотренных!
Люди быстро растут. Если в первой четверти девчонки озабочены тем, чтобы укоротить юбки, то к концу второй — юбки коротятся сами. Время идет быстро.
Заранее разве все предусмотришь! Разве же все распланируешь!
Вот по плану внеклассной работы на конец четверти был намечен пионерский сбор, посвященный итогам соревнования, и встреча на этом сборе с героем войны. Но разве мог кто-нибудь предположить, что сбор этот будет посвящен Пенкину и всему тому, что приключилось в последние три недели!
Героя пришлось потеснить на вторую половину сбора!
Сначала слово взял Зайцев и сказал фальшивым голосом, что, мол, за это время Пенкин исправился, все, мол, распрекрасно и что обсуждать здесь особенно нечего и следует перейти к подведению итогов.
Тогда Нина Григорьевна вышла на середину и спросила:
— Значит, нечего? И вы ничего де хотите мне рассказать?
Молчание длилось недолго, потому что встал Корягин и рассказал все как есть. А Галя Кудрявцева вышла в коридор и привела Мирона Сергеевича. Она, оказывается, пригласила его на сбор как свидетеля.
— Вы можете, Нина Григорьевна — сказал Корягин, — применять самые строгие меры. И главное — по отношению ко мне. Я это все затеял. И значит — я виноват.
Многие тут же вызвались взять вину на себя, но Нина Григорьевна остановила шум.
— Виновата и я, ребята. Я все знала.
За окном дворник тупой деревянной лопатой сгребал снег.
— Откуда? — спросила звенящим шепотом Шамрочка.
— Во-первых, мне сказал один человек. Но это неважно. Я догадалась и без этого. И скрыла. И я буду нести за все ответственность перед руководством школы.
И тогда только все поняли, насколько это серьезно. И набросились на Пенкина.
Он стоял посреди класса бледный и молчал. Не врал, не хвастался, не усмехался. Он только долго молчал перед тем, как сказать очень тихо:
— Вы мне имеете право не верить. Вполне. Я знаю. Но я пересдам все, за что выставлены отметки. И я пойду к директору и все объясню. Потому что виноват я один. Только я. И никто больше.
А героя не оказалось. То ли Андреев, которому он был поручен, неточно с ним договорился, то ли герой пообещал, а его куда-то вызвали в другое место. Герои — народ занятой.
В общем, героя не оказалось.
И Замошина навалилась на Андреева.
— Неужели нельзя было держать в резерве хоть какого-нибудь участника войны? Хотя бы из числа родителей?
Оля была несправедлива. Таких старых родителей, которые воевали, у шестого «В» не было, а дедушки жили далеко не у всех. Воевала щукинская бабушка, но она, как назло, гостила у подруги в Курске.
— Я не знаю, смогу ли вам пригодиться, — сказал тогда Мирон Сергеевич, — но мне приходилось бывать на войне.
Все очень обрадовались, что Мирон Сергеевич бывал на войне, и вывели его на середину.
— Только я никакой не герой, заранее предупреждаю, чтобы не было потом недоразумений.
И Мирон Сергеевич рассказал примерно следующее:
— Когда я был комсомольцем, а это было страшно давно, в городе Екатеринославе, теперь Днепропетровске, шла гражданская война, и мы с друзьями оказались в подполье. Мне поручили печатать боевые листовки и издавать комсомольский журнал. Журнал назывался «Навстречу заре». Так я и пристрастился к печатному слову. У меня был закадычный друг. Мы вместе с ним писали стихи и помещали их в комсомольском журнале.
А когда война кончилась, мы отправились сперва в Харьков, а потом в Москву — становиться поэтами. Тогда республика нуждалась в поэтах. Но поэта из меня не получилось. Чтобы стать поэтом, нужно иметь свой голос. А у меня голоса не было. А отстать от печатного слова я уже не смог. Тогда я выбрал себе другую специальность, которая тоже нужна была республике. Я стал продавцом новостей. Я продавал газеты, журналы, книги. Я предлагал людям печатное слово. И я полюбил свою работу. Но война, новая война, заставила меня ее оставить. Я ушел на фронт. Я воевал и был ранен. Нет, никакого особенного подвига я не совершил. Но воевал добросовестно. Вернулся домой. Это было в первый год войны. Время — трудное. Люди нуждались в тепле, в хлебе и в добрых вестях с фронта. И я снова стал предлагать им печатное слово. Трудно было сделать так, чтобы каждый день в девять утра у меня в киоске лежали свежие газеты. Но они лежали всегда, каждый день, все эти военные годы.
