Вадим Фролов - Невероятно насыщенная жизнь
Мне стало ее ужасно жалко, и я не выдержал. Взял у нее поводок, вытянул разок Повидло вдоль спины, ухватил Ольгу за руку и понесся с ней домой. Смазал ей коленки йодом, вымыл мордаху, заставил переодеть передник, помог портфель собрать, опять схватил за руку, и мы вместе понеслись в школу. И по дороге я думал, что опять у меня что-то не так получается. Мишка-то ведь еще дрыхнет. Несправедливо!
Уже совсем неподалеку от школы мне опять подставил ножку тот вчерашний парень с собачьими зубами и черными, как дырки, глазами. На этот раз я не упал — дерево помогло, я в него и врезался. А тип этот ухватил меня за плечо.
— Опять торопишься, Веснушка, — сказал он.
Дались ему мои веснушки!
— Беги, — сказал я Ольге. — Опоздаешь.
— А ты? — спросила она.
— Я сейчас, — сказал я.
Она побежала, но несколько раз оглядывалась. А у самой школы остановилась и некоторое время смотрела на нас. Видно, что-то ей не понравилось. Я махнул ей портфелем, и она нехотя пошла в школу.
— Ну, чего тебе? — спросил я у парня.
— Ты чего же уговор не выполняешь? — спросил он, оскалившись.
— Да ведь ты же сам ушел! — заорал я. — Я в садик вместе с твоим Фуфлой приходил, а тебя уже не было.
— А ты бы подождал, Веснушечка, подождал бы, — пропищал он. — Так вот давай-ка сейчас сгоняй. А я вон на том углу подожду.
— Да пошел ты! — сказал я. — Я в школу опаздываю. И что я тебе, посыльный, что ли?
Он стиснул мне плечо, как вчера, и тут уж я чуть не запищал. И в это время на той стороне улицы я увидел Веньку Жука, а он увидел меня с этим типом. Он остановился как вкопанный, а потом мне показалось, что он хочет драпануть — как-то он странно дернулся взад и вперед. В общем, явно испугался чего-то. Но потом довольно решительно направился к нам. И тут парень тоже заметил его. Он сразу выпустил мое плечо и уставился на Веньку. А Жук подошел как-то боком и стал рядом со мной.
— Приехал? — спросил он мрачно.
— Кто приехал? — пропищал парень. — А ты кто такой? Меня знаешь?
Голос у него был такой, что я вдруг испугался. Но Венька и бровью не повел.
— Чего тебе от него надо? — спросил он и кивнул на меня.
— А ты кто такой, — опять спросил парень, — чтобы меня допрашивать?
— Ладно, кончай, — отрезал Венька зло, повернулся ко мне и сказал: — Ты иди.
Я хотел кое-что спросить, но он так посмотрел на меня, что я пошел. На ступеньках школы я обернулся и подумал, не вернуться ли мне. Уж больно не понравился мне этот тип. Сперва Фуфло, теперь Венька и батя… Венька что-то говорил парню, и тот вроде спокойно слушал. Потом Жук махнул рукой, и парень пошел от него прочь. А Венька, словно раздумывая — идти ему или не идти, — нехотя направился в школу.
Глава третья
В вестибюле я глянул на часы: до звонка еще пять минут, и я решил подождать Веньку «Что-то тут странное, — думал я. — Жук этого парня знает, это уж точно. Может, ему действительно помочь надо. Уж очень он мрачно и расстроенно выглядел». — Венька вошел в вестибюль, и я спросил его:
— Ты этого типа знаешь, что ли?
— Никого я не знаю, — буркнул он и начал подниматься по лестнице.
— Слушай, он Фуфлу знает, — сказал я, шагая за ним.
Венька остановился.
— Чего пристал?! — сказал он сквозь зубы. — Отвали! — И побежал наверх.
А потом на всех переменах он сразу выходил из класса, и я нигде не мог его найти. На последний урок он и совсем не пришел. А в школе, если честно говорить, мне было, в общем-то, не до него, потому что уважаемая Маша Басова выкинула такой номер, что я даже растерялся. И не один, а целых три номера.
Во-первых, она пересела на другую парту. Ушла от меня. Устроила какой-то там обмен, в результате которого со мной рядом оказался ухмыляющийся Аполошка, а сама она уселась на первую парту со своим Герасимом-Германом — Г. А., как она его называет. То, что она пересела и со мной даже не поздоровалась, — это ее дело. А вот то, что я мешал ей заниматься, — это уже не только ее дело. Она сказала об этом Ренате Петровне (литература), когда та спросила ее, почему она пересела.
— Это правда, Половинкин? — строго спросила Рената Петровна.
— Правда, — сказал я. — Наверно, правда. Раз она говорит.
— Хорошо, что ты признался, но плохо, что ты, едва придя в нашу школу, уже начинаешь мешать. Учти, наша школа… — И минут пять она говорила о том, какая это замечательная школа, и как надо дорожить ее честью, и каким надо быть, чтобы стать достойным этой чести, и что она надеется — коллектив возьмет меня в работу.
— Я его возьму в работу, — сказал Апологий.
Все заржали, а Рената сказала, что ничего смешного нет и Феофилактов, хотя тоже новенький, но, кажется, серьезный человек.
— Я серьезный, — сказал Аполошка, — и я беру обязательство исправить Половинкина к концу первой четверти.
— Надо раньше, — сказала Рената Петровна.
— Я хотел сказать, — Аполошка поднял палец, — до конца первой четверти. До!
— Правильно! — сказала Рената Петровна.
У меня аж скулы свело от злости. Я стоял, как болван, и даже влепить этому трясучке не мог. А все ухмылялись, и Машка, по-моему, даже хихикала.
— Уис-с-с-с-тити! — прошипел я сквозь зубы.
Аполошка вначале сделал круглые глаза, а потом вдруг изо всей силы хлопнул меня по спине.
— Ты чего?
— В чем дело? — спросила Рената.
— Он подавился, — сказал этот змей.
У Ренаты от удивления брови спрятались под прическу.
— Чем подавился? — спросила она.
— Яблоком, — сказала уистити.
Тут уж Машка захохотала, а Рената Петровна еще минут пять читала мне мораль о том, как нехорошо есть яблоки на уроках.
«Ну, погоди, обезьяна лопоухая, — думал я, — ты у меня еще не так трястись будешь». И строил всякие планы и, конечно, ничего не слышал, что было на уроке, и схватил еще одно замечание. Но, несмотря на это, я твердо решил по шее этому змею больше не давать, а, наоборот, делать вид, что мне тоже очень весело.
Как только прозвенел звонок и Рената Петровна вышла из класса, ребята окружили нас с Аполошкой — думали, наверно, что будет небольшая драчка. Но я сказал Апологию:
— А ты ничего парень, веселый. Давай пять.
Аполошка здорово удивился.
— Ты молодец, — продолжал я, — остроумный. Вот бы мне так. А то я ненаходчивый какой-то. Вот ты бы меня и поучил — раз уж взял шефство, а? А то я совсем тюфяк какой-то.
Апологий полупал глазами, а потом захихикал от удовольствия. Поверил. Он похлопал меня по плечу и сказал очень важно:
— Положись на меня, Половинка. Со мной ты станешь человеком!
И я пожал его руку, а ребята смотрели на меня с сожалением. Решили, наверно, что я дурачок какой-то. А Машка даже кулаком по парте стукнула со злости и опять назвала меня не то Караваевым, не то Каратаевым. Она второй раз меня так называет — первый, когда я пришел к ней насчет Веньки Балашова поговорить, а второй — сейчас. Надо будет узнать у кого-нибудь, кто такой этот Караваев-Каратаев. Спрошу у дяди Саши, пожалуй. А уистити-Аполошку я и сам пе-ре-вос-пи-таю. И думаю, не я с ним, а он со мной человеком станет. А Маша… Маша… ну, что ж Маша…
Немножко меня утешило, что Татьяна на перемене подошла ко мне и сказала, что я вел себя совершенно правильно.
— Игон… игно-рируй, — сказала она.
— Что, что?
— Не обращай внимания, значит. Будь выше.
— Ага, — сказал я.
— С такими — так и надо. Тогда они отлипнут.
Я хотел ей сказать, что еще сделаю из этой уистити человека, но ее зачем-то позвал наш Великий Староста — Герасим-Герман-Герка — Г. А., и она отошла. Интересно, почему это я, кажется, начинаю злиться на этого Г. А.? Он ведь ничего мне не сделал, наоборот, даже и внимания на меня не обращает, будто меня и в классе совсем нет. Мне, конечно, на его внимание начихать, но почему-то я все-таки злюсь.
Я не успел про это додумать, как Маша Басова выкинула второй номер. Ко мне вдруг подошли Зоенька и Юлька — есть у нас такие волнистые попугайчики-неразлучники: все время парой ходят и чирикают.
— Сеня, — прочирикали они хором, — мы тебе что-то хотим сказать.
— Валяйте, — сказал я.
— Ты нам нравишься, Сеня, — сказали они и опустили глазки.
— Вот еще… — сказал я.
— Правда, правда, — сказали они, — ты очень, — они хихикнули, — очень-очень-очень… мужественный и добрый. И ты нам нравишься.
— Очень приятно, — сказал я.
— Мы тебя приглашаем в кафе-мороженое, — сказали они.
— Спасибо, — сказал я вежливо, — но я занят.
— Ах-ах-ах, — прочирикали они, — какая-какая-какая жалость! А мы так-так-так надеялись.
— Он стесняется, — услышал я за спиной чей-то ехидный голос.
