Лидия Чарская - Волшебная сказка
И опять искренне сожалеет Анна Ивановна, что нельзя снять с ее Нади этого черного печального платья и заменить его более изысканным светлым туалетом, в котором еще рельефнее, по ее мнению, выступила бы красота девочки. Но пока приходится только скрасить, оживить это черное платье живыми цветами и свежим кружевным воротником. Зато стройные маленькие ножки Нади ничто не мешает обуть по своему усмотрению. На них дорогие шелковые чулки и щегольские туфельки. На тонких руках девочки — изящные перчатки. Черный прелестный веер и живые белые розы довершают туалет Нади.
Счастливая, сияющая входит она в ложу бельэтажа рядом со своей благодетельницей. За ними робко прокрадывается Лизанька с Ненилой Васильевной или Кленушка с Домной Арсеньевной по очереди. Надя плохо слушает то, что говорится или поется на сцене. Она больше занимается самой собою: заметив устремленные на нее из других лож взгляды, она начинает принимать самые эффектные, по ее мнению, позы. Ей так приятно быть центром всеобщего внимания, так удивительно интересно. А позади нее Лизанька и Ненила Васильевна шепчут ей на ушко:
— Королевна наша, поглядите, вон барышни из ложи напротив глаз с вас не сводят. Небось лопаются от зависти, на красоту вашу глядя.
— Ангел нетленный… Томная принцесса наша, — приводит совсем уже неосновательное и бессмысленное сравнение Лизанька и с деланной восторженностью чмокает Надю в плечо.
Когда вместо них в театре «дежурят» Кленушка и Домна Арсеньевна, восторгов бывает меньше со стороны этих двух. Кленушка вытаращенными глазами смотрит на сцену. Ее рот открыт; брови подняты. Игра актеров, а особенно пение действуют на нее изумительно. Под звуки голосов, раздающихся с эстрады, Кленушка забывает весь мир и погружается в мечты о деревне. Никогда ей так не хочется, как в эти часы, вернуться туда. А Домна Арсеньевна клюет носом и дремлет все время спектакля…
И снова действительность исчезает для Нади, и снова она погружается в мир грез, центром которого является она, конечно, сама Надя, и не Надя Таирова, а новая Надя — сказочная принцесса Нэд.
Но гораздо более театра любит Надя кинематограф. Еще бы! Там всегда бывают такие мало действительные комбинации, такие захватывающие неожиданности, такие страшные приключения! Там она часто видит своего любимца Шерлока Холмса или Рокамболя. Там получается такой богатый материал для фантазии. Девочка еще слишком молода, слишком легкомысленна, чтобы уметь отличать истинную красоту искусства от грубой фальсификации.
Но больше всего Надя любит ездить со своею благодетельницею в гости. Теперь редкую неделю она не бывает у Ратмировых, Ртищевых, Стеблинских. Анну Ивановну уважают все и дорожат ее знакомством, а чтобы сделать удовольствие Поярцевой, все очень любезны и предупредительны к ее любимице. Но Надя принимает такие знаки внимания к себе исключительно ради своих собственных достоинств и гордо поднимает голову и надменно задирает свой крошечный носик, видя расточаемое ей любезное гостеприимство. Она усвоила даже особую манеру говорить с равными ей, особую — с высшими и с низшими. Ее тон приобрел в разговоре с прислугою неприятную резкость, зато в своем отношении к Поярцевой и девочкам-аристократкам мало чем отличается от приторно льстивой Лизаньки и ее мамаши. С Наточкой Ртищевой она «раздружилась», зато старшая княжна Ратмирова, Ася, занимает теперь Надины мысли. Ее тянет к Асе, чтобы иметь право говорить: «Я подруга старшей Ратмировой. Мы с Асей закадычные друзья».
Но Ася уклоняется от этой дружбы. Она всегда держится как-то сама собою в стороне, да и старше она Нади почти на три года.
Тогда Надя меняет тактику и притягивает к себе хохотушку Лоло. Эта проще и доступнее и скоро попадает целиком под влияние Нади.
Желание последней исполняется: у нее теперь есть закадычная подруга-княжна.
Глава III
Неприятный визит. 17-е сентября
— Батюшки мои! Неужто Надя? Вот-то не узнала! Нарядная какая, скажите, пожалуйста! — и Клавденька, только что стиравшая белье на кухне, обтирает мыльные руки о передник и обнимает Надю.
— Тетя Таша! Шурка! Надя приехала! Идите скорее!
— Я ненадолго, — говорит Надя, — там внизу ждет Лизанька в автомобиле. А Сережа дома? — оглядываясь с некоторой опаской, спрашивает она, хотя и знает отлично, что в эти часы Сережа ежедневно в гимназии. Но все же излишняя предосторожность никогда не мешает, тем более что Сережа, наверно, отравил бы всю радость ей, Наде, если бы увидел ее новую, очень нарядную, чересчур нарядную даже для маленькой четырнадцатилетней девочки шляпу и модное дорогое пальто. Опять бы пришлось выслушивать выговоры о том, что Надя не должна позволять Анне Ивановне тратить на себя столько денег, которые ему — Сереже — будет трудно отдавать ей впоследствии. Слава Богу, его нет, значит, можно поболтать без помехи о своем житье-бытье в поярцевском доме.
Откуда-то из дальнего угла квартирки выходят тетя Таша к Шурка. Первая со слезами на глазах обнимает Надю и ласково пеняет свою любимицу.
— Забыла ты нас, Наденька, забыла совсем.
А Шурка сразу впивается в элегантный костюм Нади, в ее щегольской зонтик и сумочку.
— Неужто серебряная? — пожирая взглядом последнюю, замирающим голосом шепчет Шурка.
— Конечно, — небрежным тоном роняет Надя. — Ну, как поживаете без меня? — тем же тоном, прищуривая глаза (манера, заимствованная ею у кого-то из ее знакомых взрослых барышен), осведомляется она у сестер и тетки и оглядывает критическим взглядом окружающую, более нежели скромную, обстановку комнаты.
Боже, до чего все ничтожно и нищенски жалко все кругом! И как только могла она здесь жить столько времени! Эта поломанная разношерстная мебель, эти крохотные клетушки, эта убогая лампа! О, она не вернется никогда к этой жизни, никогда! И эти будничные серые интересы семьи! Удивительно забавно слушать про то, что теперь дела как будто чуточку получше стали, потому что Клавденька получила определенный, постоянный заказ на магазин, а у Сережи появились вечерние занятия в конторе одного купца-мебельщика, и он будет получать жалованье каждый месяц да два урока вдобавок ко всему. А Шурку в профессиональное решено отдать нынче.
Все это тетя Таша с Клавденькой говорят по очереди, стараясь как можно скорее посвятить во все Надю.
Последняя слушает одним краешком уха. Какое ей, в сущности, дело до всего этого! Ее волнует и тревожит совсем другая мысль.
— В это воскресенье мои именины, — улучив удобный момент и перебивая сестру, говорит Надя, — и вот…
— Ах, Боже мой! Конечно, конечно, помним, — волнуется тетя Таша. Ведь 17-е уже послезавтра. А я тебе подарок приготовила, Наденька. Уж какой — не взыщи, не поярцевским чета, мы — бедняки, не можем тратить столько, сколько тратит Анна Ивановна.
— Она мне часы обещала подарить на именины, — не слушая слов тетки, небрежно роняет Надя.
— Золотые? — вся вспыхивает любопытством Шурка.
— Понятно, — не никелевые, — усмехается Надя.
— Неужели с цепочкой? — почти стонет от восторга и нетерпения узнать Шурка.
— Понятно, с цепочкой. Не на шнурке же носить их, — пожимая плечами, отвечает Надя.
— А я тебе дюжину платков наметила, — говорит Клавденька. — В воскресенье после обедни и принесу.
— И я принесу мой подарочек, — кивая и улыбаясь, говорит тетя Таша.
— А я тебе пастилы рябиновой, твоей любимой куплю. Ты ведь позволишь принести мне, Наденька? — трогательно просит сестру Шурка.
Надя молчит. Ее брови сдвигаются; ее лоб хмурится. Она неприятно поражена. В день ее именин позваны гости. Будут Ратмировы, Стеблинские, Ртищевы, даже Софи Голубеву позвала Анна Ивановна, предварительно посоветовавшись с Надей и заручившись ее согласием. (Пусть Софи полюбуется теперь на ее новую жизнь. Пусть попробует теперь съязвить или затронуть ее, Надю. Небось не посмеет задеть ее теперь!)
И вот, при всех этих богатых детях из лучших домов Петрограда ей придется принять своих бедных, обносившихся родных. Придется подчеркнуть свое ничтожество, свое незнатное происхождение, свою прежнюю, полную нужды и бедности, жизнь дома. Нет, слуга покорный, на это она, Надя, не пойдет ни за что.
— Тетя Таша… Клавдия… Что, если вы заглянете ко мне в другой раз когда-нибудь?.. Я буду очень рада… — мямлит Надя, избегая смотреть на тетку и сестру.
Тетя Таша теряется. Ее милое морщинистое лицо покрывается багровой краской густого старческого румянца. Она боится, не хочет поверить своим ушам. А между тем, где-то в мыслях мелькает смутная догадка: «Неужели она стыдится нас, своих близких? Неужели стесняется показать нас своим новым друзьям?» И сама испугавшись своих мыслей, уходит поспешно за подарком для своей ненаглядной Надюши.
Чтобы приобрести этот подарок, полдюжины настоящих тонких фильдекосовых чулок (тетя Таша знает, что грубых, бумажных, не выносит ее Наденька), она отказывала себе во всем самом необходимом за эти две последние недели: ходила пешком с Песков на Сенную за провизией каждое утро, вместо того, чтобы ехать в трамвае, пила по утрам кофе без булки, не покупала «Петербургской Газеты», которую так любит читать; словом, урезывала себя во всем. И вот, вместо того, чтобы вручить этот с такой любовью купленный ею подарок в день ангела имениннице, что особенно ценится тетей Ташей, она передает его ей сейчас.
