Софья Шиль - История Мурочки
«Степанида пришла и говорит, чтоб я тебе поклон написала, а Машутке родительское благословение, и чтоб она барыни слушалась, а не то мать приедет, уши надерет! Степанида от рук отбилась, зовешь ее, не дозовешься, — все внизу, в кухне сидит. Ты знаешь, мадам Шарпантье за этим не смотрит. Лиза как всегда цветет здоровьем, немного красотою, остроумием, шалостями и ленью.
«Ну, теперь слушай, как живет твоя Эллис и другие.
«Утром занимаемся до 2-х, потом обедаем и идем в сад. У меня там есть любимое местечко над прудом, где мы зимою катались на коньках. Теперь из-за деревьев совсем не видать забора и кажется, будто зелень кругом без конца. Там всегда много народу, и есть одна девочка, которая мне очень нравится и напоминает тебя чем-то, не могу только сказать, чем. Мы подружились и гуляем по большой аллее. Лиза немножко ревнует, но пусть!
«В семь мы возвращаемся и тут успеваем только сыграть партию в крокет. С нами играет Андрюша, Лаврентия сторожа сын.
«Самое главное забыла сказать. В воскресенье (это вчера) Чернышева ушла и Лиза с матерью тоже. Я была одна и хандрила ужасно. Горевала о разных глупостях, а главное, милая Флора, тоска напала и все мне казалось ужасным. Вдруг отворяется дверь, и я вижу Михаила Иваныча! Представь мою радость. А он говорит: «Пойдем к Александру Максимовичу» (это к дедушке). А я говорю: «Боюсь». А Михаил Иваныч: «Да ведь он сам послал меня за тобою». Ну, я вымыла глаза, чтоб незаметно было, что я плакала, причесалась, надела чистую кофточку и пошла. У меня щеки так горели, просто совестно было. Приходим туда. Дедушка сидит у стола и смеется. «Вот, — говорит, — гордая артистка (это про меня), забыла старика, не хочет играть. Ох, — говорит, — я уже старый гриб, все меня забыли, кроме Михаила Иваныча. Ну, да он такая же старая сыроежка». А Михаил Иваныч говорит: «Ну, Александр Максимович, вы-то сыроежка, а для меня слишком большая честь и сыроежкой быть. А вот есть такой гриб черненький, горькушка, он хоть не ядовит, да все равно не проглотишь; так уж лучше я буду горькушкой». Мне стало смешно и весело. Дедушка мне очень нравится. У него длинные седые волосы, вьются локонами, а глаза голубые. Вот я села. Пришел лакей и принес самовар. Тогда дедушка говорит: «Ты думаешь, Марья Николаевна, что мы тебя даром позвали? Э, нет, извольте-ка хозяйничать и чай разливать!» И все меня смешил, так что я просто не могла удержаться. Я не думала, что он такой.
«И вообрази! он с Михаилом Иванычем давно подружился, вместе играют в шахматы, а я и не знала. Окно у него раскрыто во двор, и ветки нашей березы лезут в окошко. «Это мой сад», говорит. А я подошла и вижу, что скворцы у скворечницы дерутся, и говорю: «Подойдите, подойдите сюда скорее! Как смешно они дерутся!» И тут вышло такое неприятное, что я готова была казнить себя.
«Вижу, Михаил Иваныч мне испуганно делает какие-то знаки глазами, а дедушка вздохнул и говорит: «Нет, Мурочка, не подойду. У меня ноги онемели, я только еще сидеть могу да лежать, а ходить уже никогда в жизни не буду…» Тут я сообразила, отчего у него кресло на колесах. И как подумала я, что он не может встать с кресла, мне так жалко его стало, а он подозвал меня и говорит: «Ни чего, хуже бывает!.. Достань-ка мне, Марья. Николаевна, с верхней полки ту большую красную книгу». И я полезла на лесенку…»
XIII
Старое на новый лад
Вскоре после того, как было отправлено Мурочкино письмо, в общежитии все пошло вверх дном.
Во время сильной бури, которая пронеслась с проливным дождем над городом, ветром сорвало железо с крыши общежития. Местами вода подмочила потолки и стены. Приехала начальница, распорядилась, чтобы вынесли все из комнат, и там начали работать штукатуры и маляры.
Михаил Иваныч через дедушку выхлопотал для Мурочки позволение погостить две недели у Дольниковых.
Вместе с Михаилом Иванычем подъехала она к знакомому дому. Каким маленьким показался он ей! Точно врос в землю! По темной, узкой лестнице они поднялись в мезонин. Навстречу им бросилась с яростным лаем большая собака, потом стала визжать и лезть на Мурочку.
Мурочка отбивалась от неё.
— Неужели, — говорила она, — неужели это Кутик?! Пусти, пусти!..
— Того… славный сторож вышел… Многое еще удивило Мурочку. У Дольниковых ей показалось тесно и душно, и даже двор оказался не таким огромным, каким она представляла его себе.
Ее встретили радушно, а она сидела на диване и не знала, о чем говорить. Все ей показалось чужим и новым.
Леля выросла, носила длинное платье и волосы зачесала наверх; Аня выходила замуж за студента. Потом пришел Гриша. Мурочка видела его зимою только на катке и раза три в гимназии; теперь она даже не узнала его в его синей рубашке, подпоясанной ремнем. Он так вырос, что тетя Лиза была ему только по плечо. Все переменились, только Марья Васильевна и тетя остались такие, какие были. Даже платье у Марьи Васильевны было старое, синее с полосками, и Мурочка почти обрадовалась ему.
Мурочка стеснялась и скучала. Все говорили о женихе, об Аниной свадьбе, и ей приходи лось молчать о своей жизни. Вечером пришел черноволосый студент, с большой черной бородой, и все окружили его, говорили наперерыв, расспрашивали его о каких-то людях и смеялись над каким-то Яковом Петровичем.
У Мурочки разболелась голова от духоты в низких комнатах, от этого крика и смеха. Она сидела в уголке и улыбалась, но ей было не весело.
Наконец все решили, что в комнатах душно, и отправились на зеленый двор. Пошла беготня вверх и вниз: тащили стулья, самовар, чашки на подносе, — бегали взад и вперед, смеялись и шутили.
Всем было весело; погода была такая хорошая, теплая. На дворе, на зеленой травке, кувыркался Кутик, — большой, черный, лохматый!
Мурочка с Лелей подошли к решетке сада. Там было запустение; цветы не росли, дорожки покрылись травою. В доме окна были замазаны белой краской.
— Уехали, — сказала Леля. — До осени. А мы рады. Хочешь, пойдем в сад?
— Разве можно! — вскричала Мурочка. — Ни за что.
Лелю позвали к столу. Мурочка оторвала ветку черной смородины, которая выбилась из-за решетки, потом поднялась по лесенке, ведущей на чердак, и уселась высоко на ступеньке. Она была рада, что осталась одна.
Даже неприятно было, что через некоторое время пришел Гриша и сел на ступеньке по ниже. Мурочке неловко было говорить ему «ты», и она молча вертела смородинную ветку. Гриша тоже помолчал.
Вдруг он улыбнулся, взглянул на Мурочку и вытащил из-за ворота серебряную цепочку с крестиком. И Мурочка улыбнулась и тоже вытащила и показала ему свой.
— Я тогда был уверен, что Дима «умрет», сказал он.
Мурочка вздохнула. Она рассказала Грише про последнее свое прощанье с братом. Гриша рассмеялся.
— Будет белоподкладочник, — ты уж извини меня, а правду нужно сказать! Недолго он был под моим влиянием. Эх! может быть, и я виноват! Мне бы забрать его в руки да держать его под началом! Да вот беда: я с виду человек суровый, а других в ежовых рукавицах держать не умею.
— Что значит белоподкладочник?
— Ну, знаешь, студент, а у него мундир белым атласом подбит. Ты извини: терпеть не могу франтов! Мы, русские, народ бедный, и студенты у нас бедняки; и надо гордиться, что столько бедных людей в нужде бьются, а все-таки учатся и науку любят страстно! И богатый, который порядочный человек, не лезет показывать свой портсигар или атласную под кладку, а лучше сам поскромнее оденется да товарищу-бедняку поможет. Вот это я понимаю.
Мурочка вздохнула.
— Дима не такой, — проговорила она и вся вспыхнула стыдом за брата.
— Ну, может быть, еще переменится, сойдет эта дурь, — сказал Гриша, улыбаясь и морща брови. — Но только, знаешь, по-моему, это недостойно. Какое тут! У нас нужны рабочие люди, у нас столько дела, столько работы везде! Вот Константин Яковлевич, — это он жених Ани, — он уже через год кончает, в земство уходит, будет крестьян лечить, а я жду не дождусь, когда кончу эту канитель в гимназии…. Господи Боже мой! Только бы скорее в университет! Я тоже хочу быть врачом. У нас, ты понимаешь, Мурочка, люди мрут сотнями оттого, что некому их лечить! Ты понимаешь?!. И ничего-ничего еще нет. И учителей мало и всего! Сколько людей нужно везде-везде!
— И я буду учительницей, — сказала Мурочка вспыхнув. — Только мне самой еще нужно ужасно, много учиться.
Гриша взглянул на нее.
— Всем нужно учиться, — горячо продолжал он. — Каждый человек нужен там (он показал рукой куда-то вдаль), и я и всякий, только надо припасать знаний, знаний, да любить их, которые там сидят, в глуши, по деревням и ничего-то не знают.
— А я никогда деревни не видела, — смущенно сказала Мурочка.
В эту минуту подошли тетя Лиза с Лелей.
— Опять проповедуешь? — сказала Лизавета Васильевна, с улыбкой глядя на раскрасневшееся лицо Гриши.
