Зоя Воскресенская - Девочка в бурном море. Часть 1. Антошка
Из второго подъезда выбежала Ева. В брюках и свитере она была похожа на мальчишку.
Антошка пригласила Еву к себе на санки. Ледяная горка спускается прямо со двора к шоссейной дороге, а за дорогой — железнодорожная станция.
Полозья завизжали по льду, и санки помчались вниз так, что дух захватывало; струи холодного воздуха выбивали из глаз слезы. У самого шоссе Антошка затормозила: к станции подходил длинный товарный поезд. На платформах под брезентовыми чехлами, присыпанными снегом, топорщились, выступали железные фермы, дула пушек, крылья самолетов. Через каждые две-три платформы вагон с солдатами.
— Пришел немецкий поезд, — сказала Ева, — пойдем посмотрим.
Вдоль железнодорожной насыпи уже выстроились мальчишки и девчонки с санками, лыжами.
Заскрежетали железные засовы, раскрылись вагоны. Через поперечные балясины, расталкивая друг друга, выглядывали солдаты в серо-зеленых шинелях.
— Гутен таг! — кричали немцы, осматривая завистливыми глазами выстроившихся ребят — крепких, розовощеких, веселых.
— Гутен таг! — ответил мальчишка в толстом синем свитере.
Остальные ребята промолчали.
Мальчишка с лыжами на плече, из которых одна была красной, а другая голубой, со знанием дела рассматривал платформы.
— В Финляндию везут, на русский фронт… Самолеты «Фокке-Вулъф-190», а на той платформе танки «тигр»… шестиствольные минометы… полевые пушки, калибр сто пять миллиметров, — определял он спрятанные под покрышками орудия. Может быть, он ошибался, но мальчишки верили ему и повторяли: «Ого! Сто пять миллиметров!»
Антошка широко раскрытыми глазами смотрела на солдат. Перед ней были враги. На платформах закутанные пушки и самолеты, которые через несколько дней будут обстреливать и бомбить советские города и деревни, убивать советских людей.
Антошка — лицом к лицу с врагом, с санками в руках стоит и смотрит.
— Каждый день немцы везут оружие в Финляндию, — сказала Ева. — Из нашего окна видно. Но большей частью они проезжают Стокгольм ночью.
Два ефрейтора шли вдоль состава с ведрами, в которые солдаты выгребали из котелков остатки пищи. От ведер шел пар и разносил запах прелой капусты, картошки.
В хвостовом вагоне раздвинулись двери, и сквозь щели деревянного щита просунулись пятачки свиных морд. Свиньи нетерпеливо повизгивали в ожидании обеда.
Германское командование к каждому воинскому эшелону прикомандировывало для откорма свиней. Пусть отбросы зря не пропадают, решили расчетливые фрицы. И каждый немецкий поезд, останавливающийся на шведских станциях, жители опознавали по громкому хрюканью полуголодных свиней — остатков от солдатских обедов и ужинов было не так уж много.
— Свинур! Свинур! Швейне! Швейне! — весело закричали мальчишки, как только раздвинулись двери хвостового вагона.
Фрицы приняли это на свой счет. Так их встречали французские мальчишки. Это прозвище бросали им в лицо поляки, чехи, сербы. Все народы в Европе определяли этим словом степень благородства гитлеровских солдат, отказывая им тем самым в праве называть себя людьми.
Пожилой гитлеровский солдат, прошедший по всем странам Европы и чудом уцелевший, слышал эту кличку больше других.
Он выставил вперед руку и, составив из большого и указательного пальцев нечто вроде пистолета, целился в мальчишек и грозно кричал:
— Пиф! Паф!
Град снежков был ответом на угрозы фашиста.
— Хайль Гитлер! — крикнул грозно гитлеровский солдат, крикнул так, словно посылал проклятия на этих белоголовых и синеглазых мальчишек и девчонок.
— Гитлер капут! — что есть мочи крикнула Антошка.
— Гитлер капут! — хором поддержали мальчишки.
— Гитлер капут! — озорно крикнула Ева.
Мальчишки срывали с рук варежки и, раздвинув указательный и средний пальцы, поджав остальные, стали грозить фашистам.
Это был международный знак антифашистов, означающий букву «V», или «Виктори» — «Победа». Этот знак все чаще и чаще встречали гитлеровские солдаты начертанным на стенах: домов и на дорогах и каждое утро стирали эти знаки со стен вагонов. Этот знак преследовал их всюду, и теперь слухи, проникая в Германию через все заграждения и трещотки, о готовящемся мощном контрнаступлении советских войск приобретали особую силу, пугали, заставляли думать о будущем.
Фрицы готовы были выскочить из вагонов и растерзать дерзких мальчишек и девчонок и особенно ту, которая первая крикнула «Гитлер капут». Но приказ был строгий: из вагонов при следовании по территории нейтральной Швеции выходить нельзя.
Мальчишки усилили бомбардировку вагонов снежками.
Антошка забыла обо всем на свете. Она метила снежком в этого противного солдата, чем-то напоминающего тощую свинью. Она метала снежки в вагоны, как гранаты, и, разгоряченная, выбежала вперед, поднялась на бугорок и на виду всего эшелона подняла крепко сжатый кулак вверх: «Рот Фронт!»
Это действительно было похоже на взрыв бомбы. Солдаты заметались в вагонах, затопали башмаками. Это было неслыханной дерзостью. За этот коммунистический салют они вздернули бы на виселицу эту девчонку, будь то в оккупированных районах России! Антошка не опускала руки. Горящим взглядом она обводила солдат, высунувшихся из вагонов. Солдаты ругались, грозили кулаками. И только один солдат, перевесившись через перекладину, медленно свел пальцы в кулак и стал осторожно поднимать руку. Антошка встретилась с ним взглядом. Это были не вражеские глаза. Грустная усмешка тронула губы солдата, а глаза, глаза его, до этого погасшие и безразличные, вдруг засветились.
Со стороны станции уже бежали шведские полицейские, подхватив полы шинелей. Впереди, яростно размахивая руками, спешил эсэсовец.
Завидев полицейских и эсэсовца, солдат поник, рука его повисла, пальцы разжались, а глаза все еще сияли и говорили, что он не с ними, не с фашистами, а с этой худенькой шведской девчонкой с посиневшим носом и выбившейся из-под шапочки косой… Откуда этому солдату было знать, что перед ним советская пионерка?
Ева дергала Антошку за рукав:
— Бежим, полицейские идут. Не забывай, что ты русская, тебе достанется больше всех.
Антошка оглянулась. Мальчишки и девчонки, подхватив санки и лыжи, что есть духу мчались наверх, а рядом стоял парнишка с разноцветными лыжами на плече. Одна лыжа была голубая, другая красная. Он держал руку, сжатую в кулак.
— Чего стоишь? Беги! — крикнула ему Ева.
Полицейские и эсэсовец приближались.
Девочки потащили санки наверх, полозья цеплялись за кусты жимолости, вылезавшие из сугробов. Останавливаясь, чтобы высвободить санки, Антошка видела мальчика с разноцветными лыжами на плече. Шведские полицейские с эсэсовцем во главе, тяжело дыша, проваливаясь в сугробы, бежали за ним.
— Брось лыжи, тебя нагонят полицейские! — кричала Антошка.
Но мальчишка не мог расстаться с лыжами. Это были отличные лыжи, пусть и разноцветные.
Во дворе дома Антошка и Ева еле-еле отдышались. Выглянули вниз — ни полицейских, ни мальчишки не было видно. Перед глазами Антошки маячила фигура немецкого солдата, перегнувшегося через перекладину, медленно сводившего пальцы в кулак. Один на весь эшелон, один человеческий немец на весь состав. А может быть, среди них были и другие, но только не решились, как тот, сжать пальцы в кулак?
На следующее утро Елизавета Карповна развернула газету и прочитала сообщение о том, что накануне шведская полиция арестовала мальчишку, кидавшего камни в солдат из эшелона, следовавшего через Швецию с военной техникой на северный фронт. А коммунистическая газета «Ню Даг» к этому сообщению добавила, что мальчишка был арестован по требованию немцев за враждебный акт в отношении германских солдат. «Ню Даг» выражала свое возмущение действиями шведской полиции, ее угодливостью перед немцами.
— Немцы даже на шведских мальчишек ополчились, — сказала Елизавета Карповна, — видно, дела на нашем фронте идут не так уж плохо. — И, посмотрев на дочь, строго сказала: — Не вздумай ты ходить на станцию, попадешь в какую-нибудь историю.
Антошка вздохнула. Ей так хотелось рассказать о солдате, сжавшем пальцы в кулак, но мама рассердится и будет говорить о том, какой неисправимый характер у ее дочери… Ну, а если у Антошки нет никаких других возможностей участвовать в общей борьбе своего народа?
Правильно ли, что Антошка должна чувствовать себя в шапке-невидимке и разделять шведский нейтралитет, иными словами, равнодушие к судьбе своей родины? Почему она должна молчать, когда уже многие шведы молчать не могут? Нет, не может Антошка спокойно смотреть на гитлеровских солдат, на пушки, на самолеты, которые будут завтра-послезавтра стрелять в советских людей. Она советская пионерка. Сейчас расскажет все, и мама ее поймет.
