Раиса Торбан - Заколдованная палата
— Нет, никто меня не обижает…
Фредику стало легче. Он даже хотел уйти, но вдруг услышал:
— Ты помнишь, я писал тебе про одну девочку из детского дома.
— Да… Припоминаю…
— Если бы ты знала, какая она необыкновенная.
— Как ее зовут?
— Марксида…
— Что за странное имя?
— Это мы так называем ее шутя, она Ида. Я хочу, чтобы она всегда была с нами.
— Сашенька, — ласково сказала мама, — так ведь ты мальчик, а она — девочка.
— Это, я думаю, не сейчас, — мечтательно сказал Саша. — Когда я вырасту, окончу медицинский… и, конечно, когда я стану ходить…
— Тогда можно, — согласилась мама. — Ну, а если? — сын закрыл ладонью ее рот.
— Ты хочешь сказать: если я не буду ходить?
— Нет, нет, я не то хотела сказать…
— Если даже я не буду ходить, то такая девушка, как Марксида, на это не посмотрит.
— А ты ей говорил о своих чувствах?
— Ну, что ты, разве можно? Она ничего, ничего не знает.
— Ах, Сашенька, Сашенька, какой ты у меня мечтатель…
— И совсем я не мечтатель! — возразил Саша. — Если я не буду ходить, я все равно буду учиться и работать. Ну, ноги не двигаются, руки… Их можно сделать… А голова-то моя, мозг работают. Я ведь отличник. По всем предметам — пятерки…
— Молодец…
— Ты знаешь, мама, я решил найти этот вирус неясной этиологии. Ты подумай только, как это будет замечательно. У всех ребят во всем мире будут здоровые суставы. И все, все, и я… смогут играть в футбол, в волейбол, в баскетбол, бегать, танцевать, скакать, прыгать до потолка…
— Зачем же до потолка? — смеялась мама.
— От радости…
Фредик снова заглянул в дверь.
Мать смотрела на сына с нежностью и жалостью… Наверное, так смотрят на своих очень больных детей только матери.
— Мама, а, может быть, мне лучше умереть? — вдруг спросил Саша.
— Что ты, мой дорогой?! Разве я смогу жить без тебя. И что это тебе взбрело в голову? Ты будешь ходить и бегать и прыгать… до потолка…
Саша потянулся к матери.
…В этот вечер Фредик никак не мог сосредоточиться над книгою, хотя было очень тихо. Ребята готовили уроки, взрослые двигались неслышно. Фредик смотрел в окно, деревья тонули в синеве весенних сумерек. Он пытался вспомнить хоть один случай, когда бы мать сказала ему что-нибудь вроде Сашиной мамы. И не мог вспомнить.
Зато в его ушах отчетливо звенело: «Чтоб ты провалился, окаянный», «И откуда ты взялся на мою голову?! «Связал ты меня по рукам и ногам», «Когда только я от тебя отвяжусь, отмучаюсь?»
И в санаторий, скоро уже три месяца пройдет, только раз заглянула. «Мамка ты моя, мамка!»
…Первый раз после приглашения дежурных на ужин Фредик не ринулся в столовую, сбивая всех с ног.
Он вошел медленно, сидел тихо и даже не доел котлету.
Глава тридцать пятая. Порошинки не пропало!
После праздника в кабинет директора курорта явилась Анна Тихоновна.
— Вы что же это из меня «собаку на сене» сделали? «Сам — не гам, и другому — не дам», — грозно напустилась она на директора.
Он вопросительно уставился на нее.
— Не понимаю…
— Не понимаете? Дети без колес ходят, железки ржавые в мусорниках собирают, а у меня в складе за двадцать лет накопилось этого железного хлама на десять тракторов. И все лежит, ржавеет, а вам и дела нет до государственного добра?! — наступала на него кладовщица.
— Но, помилуйте, Анна Тихоновна, — изумленно ставился на нее директор, — мы же только из-за вас…
— Нечего валить с больной головы на здоровую, — оборвала его Анна Тихоновна. — Чтобы в три дня очистили у меня склад… И баста!
— Транспорта нет, — начал директор.
— Будет! — прервала его Анна Тихоновна и величественно покинула кабинет.
…Совет дружины во главе с Марксидой и Светланой Ивановной заседал в кабинете главного врача. Она поддержала ребят и разрешила звонить на завод.
Через полчаса с тракторного прибыли три пятитонки с ребятами и взрослыми рабочими. С веселым гомоном, криками и смехом они вытаскивали из склада ржавые кровати, измятые рукомойники, треснувшие чугунные плиты и прочее.
Анна Тихоновна в каком-то особом, торжественном настроении, испытывая одновременно печаль и радость, расчищала склад. Захар Нилыч, наоборот, был удручен. Мрачно сидя за колченогим столиком и счетами, он аккуратно ставил «птички» возле каждого наименования.
Все, все до самого последнего гвоздя было в целости и сохранности.
Выгрузив склад полностью, Анна Тихоновна и ребята взялись за веники и вымели мусор. Марксида принесла из фонтана воды и побрызгала пол. Склад оказался вдруг большим, просторным и даже светлым.
— Вот вам и мастерская готова, — сказала Анна Тихоновна Ивану Ивановичу.
Ему почему-то было неловко. Когда все вышли, Анна Тихоновна заперла помещение на замок, а ключ вручила Захару Нилычу.
— Мы с вами — в расчете.
— Я преклоняюсь перед вами, Анна Тихоновна, — склонил голову бухгалтер, — за такую честную работу вас надо бы премировать.
— За это — не премируют. Все должно быть честными. Меня с малых лет учили чужого не брать.
— Отработалась? — съехидничала «Химия», высунувшись из окна. Анна Тихоновна взглянула на нее, но ответом не удостоила.
А «Химия» продолжала разглагольствовать:
— Дура непрактичная! Сидела бы да сидела в своем складе потихоньку, а копеечка казенная все бы шла да шла… А теперь, на старости лет, походи-ка поищи работы. Кому она нужна со своей честностью?
— «Жабища» — ругал про себя «Химию» Фредик. Он только сейчас понял, что Анна Тихоновна осталась без работы. И Фредику стало жаль Анну Тихоновну. Может быть потому, что она громче всех аплодировала ему на концерте? А скорее всего по какой-то другой причине.
— Ну, что расквакались? — напустился он вдруг на ребят. — Чего радуетесь? Человек, может, из-за нас без куска хлеба остался.
Ребята притихли.
— Не волнуйтесь, для честных людей у нас всегда найдется работа, — успокоила ребят Екатерина Павловна. — Пойдемте-ка лучше на экскурсию к Петровскому пруду. Посмотрите, где добывают целебную грязь, которой вас лечили.
Ребята обрадовались и начали собираться.
Глава тридцать шестая. Пруд без воды
Когда строились в пары, Ляля первая очутилась возле Мити и схватила его за руку. Это ревниво отметили три пары глаз.
Екатерина Павловна в черной «шляпочке» с вуалеткой и в белом халате, надетом поверх жакета, вывела длинную колонну ребят в парк.
— В парке всегда хорошо, но сегодня — особенно. Воздух вкусный, как газировочка, — говорит Леня. — Пьешь, пьешь и не напьешься…
Центральная аллея посыпана ярким желтым песком. По обочинам — густая поросль весенних трав и первых майских цветов.
Празднично светятся вазы на постаментах. Они четко выделяются на фоне темных стволов вековых деревьев. Вершины тополей и старых дуплистых лип окутаны нежней зеленью новой листвы. Звенят трели пеночек-трещоток. Девочки за спиной Екатерины Павловны потихоньку выбегают из строя и собирают в букетики простенькие белые цветы.
— Как они называются? — спрашивают девочки у Мити.
— Пастушья сумка, — отвечает Митя и старается шагать с Лялей рядом.
— Почему? — спрашивает Марксида, косясь на Лялину руку, вцепившуюся в Митину. Он смущенно высвобождает руку и сбивчиво объясняет Марксиде:
— Потому что… из-за стручков… Вот видишь, он уже отцветает и получились стрючки с семенами… И они — точь-в-точь, как пастушья сумка.
Ляля почти с корнем вырвала из земли какое-то растение.
— А это что за цветок? — кокетливо спрашивает она и снова берет Митину руку.
— Это «Мать и мачеха»…
— А почему? — она заглядывает ему в глаза.
Митя берет из Лялиных рук желтый цветок с большими резными листьями у корня и проводит по Лялиной руке одной стороной листа, мягкой, пушистой.
— Это — мать. — Затем другой — гладкой, холодном. — А это мачеха! Вот и получается: — «Мать и мачеха».
Ляля смеется. Она пытается пушистой стороной листа провести по Митиному лицу. Он слабо сопротивляется и смеется тоже. Он почему-то не может на нее сердиться и сегодня — она такая хорошая… ласковая…
Марксида берет Митю за другую руку. Они идут втроем и молчат.
— Ну сколько раз я должна говорить вам, чтобы вы шли парами? — обратилась к ребятам Екатерина Павловна.
— Я иду с ним в паре еще из санатория, — звонко отвечает Ляля. — Это Ида к нам привязалась. Не понимаю, что ей надо? — И она вызывающе смотрит на соперницу.
— Ида! Ты же председатель совета дружины, — устало говорит Екатерина Павловна. — А сама нарушаешь правила.
Ида выпускает Митину руку и огорченно идет вперед, к голове колонны.
Ляля довольно смеется ей вслед.
