Владимир Кобликов - Берестяга
Прошка слышал, как секретарь райкома шепнул Трунову:
— А мы с тобой лезли к нему с советами, что говорить. Самим у него надо поучиться.
— Это потому, что от сердца слова идут, — тоже шепотом ответил Трунов.
Прохора Берестнякова поразили лица рабочих. Худые, изнуренные работой и полуголодной жизнью, с воспаленными глазами от недосыпания и болезней, с плотно сомкнутыми губами. А некоторые спали стоя. Среди угрюмых рабочих Прохор заметил нескольких подростков. И они были серьезны, как взрослые.
«В деревне у нас еще некоторые плачутся, — подумал Берестяга. — Поглядели бы на рабочих! Вот вернемся в Ягодное, порасскажем, как живут рабочие!»
Их водили по всему заводу. Прошка виду не подавал, но опасался, как бы их не прибило какой-нибудь железкой. Кругом стук, звон, лязг, сверкают огни сварки. Здесь, на своих рабочих местах, ремонтники не показались Берестяге смурыми. Они шутили, радушно объясняли, что к чему, расспрашивали, как живет деревня. Особенно охотно говорили рабочие с дедом Скирлы.
— Туго вам, братцы, — посочувствовал Скирлы небольшой группке дефектовщиков, которые работали в самом холодном цехе.
— Туго, отец, — ответили ему. — А где сейчас легко? А на фронте как? Не расстраивайся, отец. Выдержим. Хлебушка побольше растите. Посытней поел бы, любой мороз нипочем.
И Прохор стал верить, что действительно все выдержат эти уставшие, но сильные духом люди. Вот когда Берестняков по-настоящему почувствовал, что русский народ непобедим.
Такое же на ум пришло и Скирлы, и Тихону Силаеву, и Трунову… И, наверное, чтобы утвердить в их сердцах веру в непобедимость русских, директор завода предложил всем четверым поехать на танках на пристрелочный полигон.
Всем им выдали шлемы, посадили на разные машины и повезли на полигон.
От грохота мотора и лязга гусениц казалось, что танки летят на бешеной скорости куда-то в пропасть. Через полчаса танки остановились в поле и открыли беглый огонь из пушек…
Прохор в эту ночь плохо спал. Ему снилась война. Грохотали орудия, рвались снаряды. Один раз Прохор шел в атаку на немцев. И дед Скирлы, Тихон Силаев и Трунов слышали среди ночи Прошкин победный крик:
— Ура-а-а! Ура-а-а!
— Воюет Берестяга! — вслух сказал Скирлы.
— Воюет, — ответил Василий Николаевич Трунов и со вздохом скомкал пустой рукав нательной солдатской рубашки.
* * *Кончилась вторая четверть. Школьников распустили на каникулы. Но не всех учеников Ягодновской средней школы ждал отдых. Ребята восьмых и девятых классов должны были ехать в лес на заготовку дров для госпиталей. В «команду лесорубов» назначили и некоторых семиклассников, которые посолиднее, поздоровее. Попали в их число и Берестняков с Петькой Нырковым, и Трусов.
Дрова должны были заготавливать возле Лыковского хутора, что в пятнадцати верстах от Ягодного в сторону райцентра. День отправки назначили на утро второго января.
За три дня «лесорубы» должны были отдохнуть, набраться сил, а интернатские за это время успеют побывать дома, запасутся продуктами и снова вернутся в Ягодное.
* * *Таня огорчилась, что в каникулы им не придется быть вместе. Срывалась поездка в Дуденево, где жила старшая сестра Прошкиной матери. Дуденево находилось километрах в тридцати от Ягодного. Прохор так много рассказывал хорошего о своей тетке и двоюродных сестрах, что Таня их заочно полюбила. Все было готово к этой поездке: дед Игнат лошадь выпросил. Прохор заранее написал тетке и сестрам, что приедут к ним в гости, Наталья Александровна дала согласие отпустить Таню. И вот это маленькое путешествие расстраивалось. Но что поделать? Война… А заготовка дров для госпиталей — тоже помощь фронту.
* * *…Тридцать первого декабря в их школе проводился новогодний вечер старшеклассников. И семиклассников позвали.
Прохор зашел за Таней. А она словно и не собиралась идти в школу: украшала маленькую елку самодельными игрушками.
— Ты что такая скучная? — спросил Берестяга.
— Правда, скучная, — согласилась Таня. — Вспомнила, как встречали в Калуге последний довоенный Новый год… Это мой самый любимый праздник.
— На вечер-то пойдем?
— На вечер?.. Учиться танцевать будешь?
— Ладно, буду.
— Тогда пойдем.
* * *И в школе ей не стало веселее. Многие ребята приглашали ее танцевать, но она вежливо отказывала им.
Хотела она поучить танцевать Прохора. Подошла к нему, а он так засмущался, что Тане стало его жаль, и она отпустила Берестягу «подпирать стенку» с другими нетанцующими мальчишками.
В перерыве между танцами, когда все стали играть в «ручеек», Таня позвала Прохора домой.
— Куда так рано? — спросила их в раздевалке техничка Феня, спросила и сладко зевнула.
— Мороз стеречь, — ответил Берестяга.
— Чего? — не поняла Феня, хотя ей самой принадлежала эта фраза. Каждого прогульщика она непременно спрашивала: «Ну, что? Опять мороз стерег?»
— Мороз идем стеречь, — повторил Прохор.
— Смотри, барышню свою не заморозь, Берестяга. Тебе-то не привыкать мороз стеречь. А она ягодиночка городская, квелая.
* * *Это были последние часы тысяча девятьсот сорок первого года. Луна висела над селом.
Холодный усталый лунный свет превращал Ягодное в какое-то сказочное поселение, жителей которого усыпил злой волшебник. И потому не светятся огнями окна домов, и потому так тихо и морозно.
Таня почувствовала это:
— Красиво. Правда?
— Красиво, — согласился Прохор.
— И немного страшно… Мне сейчас подумалось, что мы идем по заколдованной земле. И нам надо спасти зачарованных жителей… Ты любишь стихи?
Прохор пожал плечами.
— Хочешь, я тебе почитаю что-нибудь?
— Почитай.
Стихи были незнакомые. Прохор никогда не читал их и не слышал, но они нравились ему. Если бы он сочинял стихи, то, пожалуй, они были бы именно такими, немножечко грустными и в то же время светлыми, зовущими куда-то в неведомое… И о войне он обязательно бы так же написал бы.
Таня перестала читать и ждала, что скажет Прохор, а он ждал, что она прочтет еще что-нибудь. Так они и шли молча…
— Тебе не нравятся стихи? — спросила Таня.
— Нравятся.
…Подошли к Марьюшкиному дому. Снег и лунный свет приукрасили старенький дом. И в нем сейчас не чувствовалось ветхости.
— Проша, — позвала Таня.
— Что?
— В двенадцать часов я подумаю о тебе. А ты?
— А я всегда о тебе думаю.
— До свиданья. Теперь мы с тобою встретимся только в новом году.
— Может, ночью на салазках кататься пойдем? Позовем ребят и на горку?
— Нет, Проша. Мне надо побыть с мамой. Мы никогда с нею не расстаемся в новогоднюю ночь… Иди.
Она стояла на крыльце и смотрела на уходящего Прохора, слушала его шаги. И вдруг окликнула его:
— Постой, Прохор.
Он остановился.
— А стихи эти я сама написала…
Берестяга слышал, как закрылась за нею дверь.
В полночь на краю села, где жили Берестняковы, раздалась ружейная пальба. Но никто с других улиц не рискнул пойти проверять, в чем дело. Только берестняковские шабры повыскакивали на улицу.
Палили из ружей Прошка и Петька Нырков. Палили и во всю глотку кричали:
— Ура-а-а!!!
— Ур-р-ра-а-а!!!
— Чего беситесь? — заругалась на приятелей перепуганная мать сестер Нырчих.
— Калугу освободили! — и Прохор опять закричал: — Ур-р-ра-а-а!
— Ур-р-ра-а-а! — поддержал друга Петька.
— Полоумные какие-то, — заворчала Нырчиха и поспешила в дом, в тепло.
— Прошка, айда к Самариным!
— Спятил ты, что ли?
— А чего такого-то? Ведь не спят они, чай. С Новым годом поздравим и новость сообщим. Может, они радио-то не слушали.
— Как же так, ночью-то?
— Ну и дубина ты, Берестяга! Кто же в Новый год ложится в такую рань. Пошли… Зайдем домой… слямзим еды и пир у них устроим. Да не бойся ты! Идем, со мной не пропадешь.
Стук испугал Марьюшку. Только что кто-то стрелял недалеко от ее дома, а теперь вот кто-то стучит.
— Стучат, — сказала Таня. — Открыть?
— Я сама выйду.
— Кто? — спросила Марьюшка, не подходя к двери.
— Мы. Петька Нырков со своим шабром Прохором Берестняковым.
Марьюшка еще больше испугалась.
— Чего случилось-то? Говорите! — И она все не могла открыть засов. У нее тряслись руки.
— Ничего не случилось, тетка Марья, — успокоил ее Петька. — В гости к вам пришли.
— Ох, а я подумала… — Марьюшка прислонилась к стене.
— Чего подумала? — потребовал уточнения Петька Нырков.
— Да так… Блажь всякая в голову идет. Заходите в хату…
Таня, увидев ребят, просияла. И Наталья Александровна очень им обрадовалась.
— Какие вы умники. Раздевайтесь!
