Лидия Чарская - Южаночка
— Уйдите! — неожиданно в голос крикнула она и почти злобно взглянула глазами на смерть затравленного зверька, на обеих подруг. — Уйдите! Мне не надо вас! Уходите же! Да уходите, ради Бога!
И зажав уши и зажмурив глаза она повернулась лицом к стене и зарылась снова в подушку.
Когда глаза ее открылись снова, ни Щуки ни Гаврик уже не было в комнате.
Ушли! Ушли… И даже не поцеловали меня! Значит, поверили, что я могла сделать эту гадость. Значит!.. Но кто же, кто поймет меня наконец, что я не виновата что я не нарочно сделала это! — почти воплем вырвалось из ее груди.
— Дедушка! Вот кто! Дедушка! Сидоренко! Они поймут, они поверят что их Южаночка не злое, не испорченное существо! — внезапно вспыхнула в голове девочки новая мысль и не помня себя, она закричала вся дрожа от горя и муки, вся трепеща в порыве нестерпимого отчаяния на весь лазарет:
— Дедушка! Сидоренко! Дедушка! Добрый милый! Придите ко мне оба, дедушка, дедушка, Сидоренко! Придите ко мне!
Глава XXIV
Еще мука…
— Ты с ума сошла кричать как безумная! Сейчас молчать! Завтра будет операция Лине… Ей нужно отдохнуть и набраться сил к утру… А ты своим ором того и гляди напугаешь ее!..
— Операция?
Южаночка, как вкопанная, вскочила с кровати и продолжая трястись всем телом, как в лихорадке, стояла теперь лицом к лицу с Бранд, вся белая как стена ее комнаты.
— Операция Лине? Зачем? Что? Ей будут резать глаз? — схватывая словно в забытье руки Эмилии Федоровны и щелкая зубами, шептала она.
— Не всели равно тебе?.. — с убийственной холодностью произнесла ее воспитательница, — резать ли, зашивать ли будут веко Лине, или же вовсе вынут ей…
— Кого вынут? — боясь понять прошептала или вернее простонала Южаночка.
— Кого! Конечно глаз!
— Глаз!
Губы девочки дрогнули и раскрылись… Голос не слушался… Глаза расширились и горели теперь, как факелы на белом-белом, еще более осунувшемся лице.
— Боже, мой! Боже! Что вы говорите! О пощадите, фрейлейн, пощадите меня! — прошептала бедная девочка и в ужасе закрыла лицо руками.
— А ты щадила бедную Лину? — в тот же миг послышался свистящий шепот над ее головой, — ты ее пощадила? Нет! Ты предательски набросилась на нее из-за угла! Ты искалечила бедную девочку… Из-за тебя, может быть, ей всю жизнь придется остаться уродом… Вот что ты наделала! Да! И ни я, ни княгиня никогда не забудем твоего злодейского поступка. Княгиня ужаснулась, когда узнала все… Княгиня не хочет тебя видеть больше… Ты ей стала гадка… Гадка своим мерзким поступком, понимаешь?
И еще долго звучал в белой лазаретной комнате прерывистый свистящий шепот классной дамы… Южаночка слышала и не слышала его… Одна только мысль, ужасная роковая сверлила ее мозг жгла ее маленькую истерзанную душу, потрясая все ее измученное существо.
— Операция Лин?! Завтра утром! И может быть, ей будут вынимать, вырезать глаз! О ужас! Ужас!
Южаночка оцепенела… Не горя ни обиды теперь уже не ощущалось в ее душе… Она забыла все: и то, как оклеветали ее, и то что ей не верят… Одному только потрясающему ужасу оставалось место в ее усиленным боем бьющемся сердечко.
— Операция Лине! Ей вынут глаз!
Она не слышала даже, как прекратился зловещий шепот, как ушла от нее фрейлейн Бранд, не видела как вошла лазаретная сиделка и зажгла на ночь в ее палате ночник…
В ближайшей комнате пробило двенадцать часов ночи, когда она очнулась… Очнулась, устало опустилась на табурет и вперила глаза бесцельно в одну точку.
«Завтра операция, а сегодня… Сегодня надо во что бы то ни стало увидеть Фальк… и ей, только ей одной сказать, поклясться самой страшной клятвой, что она Ина не виновата. Нет! Нет! Она не хотела сделать этого, не нарочно она! Пусть не проклинает ее Лина… Пусть не считает ее преступницей…» — кружился в голове Южаночки рой тревожных мыслей и она бросилась было к двери исполнить свое намерение, как неожиданно вспомнила слова госпожи Бранд: «Завтра операция. Лине нужно набраться сил за ночь».
И с отчаянием в душе она вернулась к своей постели, быстро сбросила с себя платье и белье и забилась в бесслезных рыданиях, тяжелых как камень…
Но недолго оставалась она так…
Легкий стон, заглушенный толстой стеной, достиг ее слуха.
— Это она! Это Фальк стонет!.. Непременно она! — мучительным сознанием проникло в душу Ины и она снова вскочила с кровати и, не соображая, не думая не о чем бросилась к дверям, как была босая в одной рубашонке… Слава Богу, дверь оказалась не запертой… Одно движение руки… легкий скрип и Ина очутилась в лазаретной прихожей, чуть освещенной мерцающим светом ночника. Она смутно сознавала куда надо идти, что сделать…
Желание если не увидеть Фальк, не испросить у нее прощения, в невольно причиненном зле, то хотя бы быть близко, где-нибудь около бедной страдалицы и вместе с ней переживать ее боли и пуки.
Еще стон, жалобный протяжный…
Он вырывался из соседней комнаты, куда вела закрытая теперь дверь…
Не помня себя, стремительно, в одной рубашонке, быстро перебирая босыми ножками Южаночка бросилась к этой двери… Схватилась за ручку ее… Нажала ее… Увы! Дверь не поддалась… Дверь была заперта изнутри на задвижку… Но Фальк находилась там, за ней… Теперь Ина, была в этом убеждена. Стоны неслись оттуда, слабые, болезненные, заставлявшие Южаночку вздрагивать с головы до ног. Теперь она уже не отходила от двери… Она опустилась на холодный каменный пол прихожей, и не замечая его ледяного прикосновения к своему полуобнаженному телу, так и замерла прислонившись к дверям курчавой головкой…
— Фальк, милая, бедная! — шептала в исступлении отчаяния несчастная девочка — простишь ли ты мне! О, я не нарочно, клянусь тебе не нарочно Лина! Голубушка! Милая, прости! Разве я знала! Этот осколок… Это ужасно, я и не думала и не подозревала о нем… А как ты страдаешь, какая мука! Какое горе! Лина! Линочка, бедняжечка! О если бы ты снова могла быть здоровой как прежде! Бедная моя! Но я не нарочно, клянусь тебе не нарочно! Верь мне хоть ты Лина, верь, верь, верь!
Беспорядочно, взволнованно срывались фразы с запекшихся от волнения губ Южаночки… Ее глаза расширенные донельзя, впивались в дверь, как бы видя перед собой ту, которая страдала и мучилась там за ней. Ее слух, напряженный до последнего предела, ловил каждый стон, каждый вздох, слышавшийся за стеной…
Она не чувствовала холода, от которого застыло ее онемелое тело… Напротив какие-то острая жгучая теплота все больше и больше разливалась по всем ее членам… Зубы не стучали больше… Мысли беспорядочно путаясь, теряли всю свою ясность… Голова работала все сбивчивее, все туманней и наконец напряженные детские нервы не вынесли, Южаночка уронила голову на каменный пол прихожей и в тот же миг лихорадочное забытье, сковало все ее существо.
* * *Ее нашла ранним утром дежурная фельдшерица, когда делала второй «ночной» обход, лежащей без движения на каменном полу прихожей у порога палаты Лины Фальк…
Она вся горела, как в огне… И в бреду повторяла:
— Я не виновата! Клянусь не виновата! Лина Фальк! Я не хотела калечить тебя, верь мне! этот осколок попался случайно! Я не виновата! Верьте мне! Верьте же!
Ее тотчас подняли, отнесли в палату, положили в постель, дали знать начальнице, доктору. Когда княгиня спешно вошла, в ее комнату, Южаночка лежала с пылающим лицом, и глядя на всех лихорадочно блестящими глазами, ни кого не узнавая твердила одно:
— Я не виновата! О клянусь, вам я не виновата! Я не хотела зла Фальк! Не хотела никогда, никогда…
Глава XXV
На волосок от смерти
— Скажите доктор, она очень опасна больна?
— Сегодня должен быть кризис, генерал.
— Послушайте. Этот ребенок мне дороже жизни… Спасите ее!
— Один Бог может спасать!
— Так она при смерти, да?
— Она опасно больна, я не хочу скрывать этого, но… Будем надеяться на счастливый исход покамест!
— Южаночка! Дитя мое единственное! Что ты сделала со мной! — И Аркадий Павлович Мансуров припал к изголовью постели больной. Доктор торопливо продолжал свое дело по другую сторону лазаретной койки. Он вспрыскивал что-то маленьким острым шприцем в руку девочки и внимательно следил в то же время за выражением ее исхудалого до неузнаваемости лица. Трудно бы признать в этом худеньком, изнуренном и заострившемся личике прежнюю красотку Ину. Огромные глаза ее провалились и глубоко запали в орбитах, кожа стянулась и пожелтела, ссохшиеся от жара губки широко, судорожно раскрывались с трудом глотая воздух…
Порой пожелтевшие веки приподнимаются и глаза огромные, тусклые, смотрят на всех, никого не узнавая… Порой запекшийся ротик шепчет беззвучно.
— Не виновата я! Клянусь я не виновата! Не хотела калечить Фальк! Не хотела! Не хотела! Не хотела!
