Альфред Вельм - Пуговица, или серебряные часы с ключиком
Подъехав к первой деревне, Генрих увидел советского часового. Он стоял, прислонясь к старому вязу, — немолодой уже солдат с рыжими усами. Рядом в траве лежал другой солдат, маленький и толстый. Прикрыв фуражкой лицо, он спал…
Усатый давно уже приметил Генриха. Приметил он, и что на мальчишке была солдатская фуражка, и что лошадь под ним обозная, не верховая. Но что бы это все могло означать, он не понимал. Выйдя на дорогу, постовой подал знак остановиться. Поднялся и толстый солдат, поправил фуражку и тоже вышел на дорогу.
Генрих поздоровался по-русски.
Он не все понимал, что говорили солдаты, но догадывался, что они спрашивали, откуда у него лошадь. Генрих достал «документ», выписанный Мишкой, и подал усатому.
Оба солдата одновременно читали бумагу, и Генрих следил за тем, какое впечатление она произведет. Старший вытер усы, аккуратно сложил «документ» и отдал Генриху, назвав его товарищем. Толстый солдат, улыбаясь, достал из кармана газету, каждый оторвал себе по клочку, а усатый насыпал всем табаку.
— Спасибо! — поблагодарил Генрих.
Покурили, поговорили. Генрих спросил, не видели ли они здесь «старого человека», совсем дедушку, в телогрейке из кошачьих шкурок. Солдаты никак не могли понять, о чем это он. Потом они вдруг увидели, как кошка перелезала через забор, и мальчик сразу же объяснил, какую он телогрейку имеет в виду. Солдаты покачали головой — нет, человека в такой телогрейке они в этих местах не встречали.
Генрих пожал им руки, солдаты пожелали ему доброго пути и еще долго смотрели вслед.
Ни ветерка. Душный будет день.
25Шлагбаумы встречались редко.
Когда стало смеркаться, Генрих подъезжал уже к седьмой деревне. Дорога спускалась вниз; вдоль нее росли подрезанные ивы, кругом простирались картофельные поля.
Генриху было дурно — уж очень много выкурил он цигарок! «Хороший мне Мишка документ выдал!» — думал он. Некоторые постовые поначалу резко окликали его, но он показывал бумагу и, покуда они читали, следил, как менялось у них выражение лица, как солдаты делались приветливыми, разговорчивыми, и каждый раз кто-нибудь доставал газету, табак — и… опять дымили.
Но никто ничего не знал о дедушке Комареке. Генрих расспрашивал и детей и женщин…
Иной раз трудно было решить, куда идти; впереди дороги расходились. Уже сгущались сумерки, и Генрих начал терять надежду — нет, не найти ему дедушку Комарека.
— Спасибо, спасибо! — говорил он часовому, выкурив десятую цигарку.
И отказываться неловко — солдаты ведь так хорошо встретили мальчика. Он был смущен. «Спасибо», — только пролепетал он, все поплыло перед глазами, завертелись лица, дома. Совсем стало плохо. «Вы сказать мне, — услышал он свой собственный голос, — вы сказать…» — и почувствовал, как щекой коснулся гривы Орлика. Он силился приподняться, хотел объяснить солдатам, что ищет дедушку Комарека, но тут же подумал, что кошачью телогрейку ему без кошки не описать — кошки ведь нигде не видно. Сил, чтобы выпрямиться, у него уже не было. «Хоть бы кошка откуда-нибудь выскочила! — думал он. — Нет, никогда мне не найти дедушку Комарека!»
Генрих почувствовал, как чьи-то сильные руки подхватили его и подняли с седла. Словно издали, доносилось: «Давай, давай!» Его положили на прохладную землю.
— …Часы с ключиком… с ключиком у него были… а когда сало себе резал… — слышал он свой голос. — … Скажите, где кошка?
Солдаты вносили его в дом; запахло жареной картошкой.
До чего ему было плохо! «Добрый день, фрау Пувалевски!.. Добрый день, фрау Кирш! — Должно быть, он уже бредил. — Плохо мне, Эдельгард… Ах, фрау Кирш! — слышал он самого себя. — Где кошка? Кошка?!»
Его уложили в кровать, но этого он уже не чувствовал.
Когда старый Комарек узнал, что в деревню привезли Генриха и что он заболел и лежит теперь без сознания, он не произнес ни слова. Казалось, весть эта его ничуть не тронула. Он как раз колол дрова. Неторопливо положил топор на колоду, повернулся к фрау Кирш и долго смотрел на нее, ничего не говоря. В действительности он был страшно взволнован и думал: «Боже мой! Наш мальчик! Неужели это правда? Наш мальчик нашелся!» Старик принялся потирать себе пальцы.
— С лошади упал, говорите?
— Нет, он еще в седле лишился чувств, — отвечала фрау Кирш.
С тех пор как Комарек потерял мальчика, у него иногда бывали минуты, когда он про себя надеялся, что ему удастся в конце концов забыть малыша. В первые недели старик часто исчезал, ходил по окрестным деревням, расспрашивал, не видал ли кто паренька. Однако все его поиски были напрасны.
— Нет, — говорила фрау Кирш. — Павел и Гриша сняли его с лошади. — Она очень волновалась и торопилась рассказать все, что знала сама. Она описала даже лошадь, на которой Генрих прибыл в деревню.
— Ничего он себе не сломал?
— Нет, дедушка Комарек. Он же не упал с лошади.
Когда они вошли в дом, в который внесли Генриха, там оказалось уже много народу. Фрау Пувалевски бранила детишек — они расшалились и шумели. Прибежали сюда и сестры-близнецы, и старушка с тоненькими ножками, — оказывается, вся деревня уже знала о случившемся. У окна стояли двое солдат, внесшие Генриха, и тихо разговаривали.
— Добрый вечер! — поздоровался Комарек, войдя. — Душно что-то. Должно быть, гроза будет. — Он сел на край кровати.
«А ведь и впрямь это наш мальчик! Боже мой! Где ж ты пропадал все это время?» — думал он. Но тут же отметил, что мальчик, несмотря на болезнь, выглядит неплохо, должно быть, хорошо питался, а стало быть, где-нибудь да пристроился.
Он вытер Генриху лоб, глаза, пригладил влажные волосы. «Очень уж сильно от него табаком пахнет!» — подумал старый Комарек. С Генриха сняли сапоги. Он все еще был без сознания, то и дело ворочался. Дыхание было частым и неглубоким.
— Больше у него ничего при себе не было? — спросил Комарек.
— Фуражка, — ответила фрау Пувалевски. — Фуражка и сумка с русской флягой.
Старик долго рассматривал фуражку. Оказалось, что она внутри выложена газетой. Комарек улыбнулся. Он открыл сумку для противогаза — в ней лежало несколько зеленых яблок, две луковицы и кусок черного хлеба.
Все старались чем-нибудь помочь, хлопотали около Генриха, а фрау Кирш принесла бидончик теплого молока. Голову Генриха чуть приподняли и влили ему несколько ложек.
— Вот теперь довольно, — сказал Комарек, — он уже попил немного.
Кто-то принес влажную тряпицу и положил Генриху на голову. Немного погодя Генриха вырвало. Он что-то сказал, но так невнятно, что никто ничего не понял.
— Это у него от яблок неспелых. Наелся зелени, — объяснил Комарек.
Гроза надвигалась на деревню незаметно. Порой в комнате становилось светло, как днем, и видны были силуэты двух солдат у окна. Гром глухо ворчал вдали.
Сидя на краю кровати, Комарек думал о том дне, когда он потерял Генриха. Ему казалось, что он слышит даже запахи леса, видит теплую пыль, повисшую между соснами…
Кругом все трещало, ломались деревья. Продвигаясь, военные машины крушили все на своем пути. Слишком поздно Комарек заметил, что мальчика нет. Через лес было пробито и проложено много дорог, и старик предположил, что Генрих прошел где-то рядом. У следующей деревни, у первых же домов, он их подождет. Но когда они подошли, мальчика на месте не оказалось. Старик обошел все дома — Генриха нигде не было. Ночь он простоял под вязами у околицы, ждал и боялся, что мальчик и фрау Сагорайт пройдут здесь незамеченными.
Наутро Комарек вернулся в лес. Долго смотрел на взорванный мост и понял, что никакой возможности перейти на другую сторону не было.
Неподалеку бегал взад-вперед растерявшийся фельдфебель и кричал на четырех солдат, которые откапывали окопчик под пулеметное гнездо. Потом они натаскали мха и прикрыли им свежевыброшенный песок, а рядом с окопчиком воткнули срубленную сосенку — вроде как бы она тут и росла.
— Мальчонку я потерял на той стороне, — сказал Комарек.
— Ты знаешь эти места?
— Нет, эти не знаю. Скорей всего, он на том берегу остался.
— А если они с юга подойдут? Прямо не знаю, будто чувствую, что с юга они должны подойти, — рассуждал фельдфебель.
Это был маленький человек с очень крупным и широким лицом. Комарек никак не мог оторвать глаз от его огромного шлема. Он никогда не видал такого.
— Двенадцать лет мальчонке, и чемодан у него фанерный…
— А ты как думаешь, откуда они придут? Я думаю, с юга, — снова заговорил фельдфебель.
Комарек пожал плечами. О войне он ничего и слышать не хотел. Ему надо было выяснить, куда мальчишка девался.
— Это твои люди мост взорвали? — Он хотел еще добавить, что нехорошо это — мосты взрывать, однако удержался.
