Яков Давидзон - Орлята партизанских лесов
Рвались боеприпасы. Немцы беспорядочно стреляли, но трассирующие пули пролетали высоко.
Когда взрыв всколыхнул воздух и невидимая сила смахнула Ваню с пригорка, раздалась команда:
— Всем уходить! Орудиям — сниматься с позиции! Взвод охранения — занять место в конце колонны!
…Ещё долго гул разрывов и эхо беспорядочной стрельбы доносилось до партизан, быстро удалявшихся от места боя. Охранение — там находился и Ваня Шкелев — было готово встретить преследователей. Но немцы так и не решились броситься вдогонку. Впрочем, нм было тогда не до этого. Неожиданный налёт партизан надолго вывел из строя аэродром.
— Теперь будут знать, как бомбить нас, — сказал Ваня отцу, который шагал рядом с ним.
— Будут, сынок, — сказал отец. — Не только это будут помнить — проклянут минуту, когда решились напасть на нашу страну…
…Никто уже не сказал бы, сколько дней и ночей продолжался этот бой. Не успевал он утихнуть в одном месте, как с новой силой вспыхивал в другом.
Каратели, как волки, шагали по неостывшим следам партизан. Много суток люди не ели горячего, не пили кипятку. Спали на ходу, падали в снег и с трудом поднимались. Кто терял последние силы, мог надеяться только на руку друга. Кончались патроны, и каждая граната была на вес золота. Февраль сорок третьего выморозил до дна даже никогда не замерзавшие прежде болота. Вторая клетнянская бригада из последних сил отбивалась от врага.
Лунные, морозные ночи были наполнены тревожным ожиданием. Разведчики возвращались с невесёлыми сведениями: бригада в кольце, и кольцо с каждым днём и часом стягивалось туже и туже.
— Ты, Ванюша, держись середины колонны, — сказал отец, когда объявили короткий привал. — Оно надёжнее так…
Ваня с жалостью посмотрел на отца. Щёки у него были отморожены, почернели, глаза горели каким-то нездоровым огнём, пальцы едва держали автомат. Время от времени отец загребал рукой пригоршню снега и запихивал его в рот. Губы кровоточили, а от снега лопались ещё сильнее.
Ване тоже хотелось пить, а ещё больше — есть.
— В середине колонны должны быть раненые, — ответил Ваня. — А я здоров.
— Эх, сынок, нелёгкая тебе досталась доля, — с трудом говорил отец. Он сидел прямо на снегу, откинувшись спиной на вековой дуб.
— Ничего фашисты с нами не сделают, — сказал Ваня. — Вот посмотришь! Шкелев-старший попытался было улыбнуться, но кровоточащие губы причинили ему такую боль, что лицо невольно искривила болезненная гримаса.
— А знаешь, Ваня, наверное, ты прав, — продолжал, чуть приободрившись, отец. — Сколько на нашу молодую республику бед наваливалось, сколько раз предрекали нам конец… А мы только сильнее становимся после всех испытаний. У меня ведь это — третья война: сначала первая империалистическая, потом гражданская. Теперь с фашистами нужно рассчитаться…
У Вани от голода кружилась голова, и порою его охватывало такое чувство, словно он вот-вот взлетит над землёй.
— Возьми, — сказал отец, протягивая Ване крошечную, в полкулака, чёрствую горбушку. — Последняя…
Ваня жадно схватил хлеб и впился в него зубами. Он съел почти половину, как вдруг его словно молния пронзила. Он вспомнил, что в середине колонны на уцелевших санях лежат раненые. И в последний раз их кормили два дня назад…
Ваня поднялся и, ничего не сказав отцу, почти поплыл по глубокому снегу. Сугробы доходили до пояса, в некоторых местах Ване приходилось разбивать твёрдый наст руками.
Он подошёл к первым же саням. Там лежали закутанные в одеяла и прикрытые сеном двое. Один был без сознания и что-то невнятно говорил в бреду. Второй партизан лежал с открытыми глазами и смотрел в небо. Он заметил Ваню и спросил:
— Немцы далеко?
— Не слышно уже вон сколько времени, — сказал Ваня как можно бодрее.
— Это хорошо, глядишь — и оторвёмся… Хотя нет, не оторвёмся… Нам бы пургу, снег… А нынче даже ночью светло, как днём…
В хвосте колонны дробно застучал пулемёт, ему стали вторить автоматы. Глухо разрывались мины.
— Сниматься! Немедленно сниматься! — побежал приказ от партизана к партизану. Все задвигались, стали подниматься, выстраиваться в колонну по четыре.
Ваня даже не попрощался с раненым и побежал туда, где находился отец.
Но отца на месте уже не было, мимо бежали люди, испуганно ржали от близких разрывов копи. Фашисты стреляли разрывными пулями, и лес наполнился страшным гулом. Казалось, пули летели отовсюду и от них ни убежать, ни укрыться.
— Эй, парень, сюда! Ко мне! — чей-то резкий голос вывел Ваню из растерянности.
Он увидел высокого партизана с ручным пулемётом и двумя запасными дисками под мышкой. За спиной у него висел тяжёлый вещмешок.
— Хватай диски и за мной! — приказал он. — Куда это задевался мой второй номер?
Он сунул Ване в руки диски и кинулся вперёд, даже не посмотрев, бежит ли юный помощник за ним. Доверие окрылило Ваню и он вовсю старался не отставать от пулемётчика. Мимо проносились сани, бежали люди. Стрельба приближалась.
— Здесь! — крикнул высокий партизан и кинулся в снег. Он ловко пристроил пулемёт между двух сосен-близнецов. Руками разгрёб снег, поудобнее улёгся. Потом, что-то вспомнив, приподнялся, быстро вытащил из вещмешка две гранаты на длинных ручках. Положил справа от себя.
— Идут! — крикнул пулемётчик. — Идите, идите! Голову, голову убери, парнишка! — обратился он к Ване и тот страшно удивился, как это партизан заметил, что он приподнялся, чтоб лучше увидеть наступавших фашистов.
Немцы шли по дороге. Их чёрные шинели резко выделялись на снегу.
— Ближе, ближе! — приговаривал пулемётчик, прильнув к прикладу «Дегтярёва».
Он подпустил их так близко, что Ваня испугался. Ему показалось, что фашисты видят их и хотят взять живьём.
Пулемёт выпустил длинную очередь, и первые два ряда фашистов, как марионетки на ниточках, задёргались на месте и попадали.
Фашисты попытались обойти пулемёт с фланга, но две гранаты на время остановили их. Офицер, размахивая пистолетом, поднял-таки солдат в атаку.
— Давайте, давайте сюда! — кричал партизан, и его пулемёт «вырубывал просеки» в рядах наступавших.
Вскоре немцы подтянули миномёты, и мины разорвались за спиной у партизанской засады.
— Вот теперь самое время и позицию поменять, — сказал пулемётчик. — За мной!
Они отползли назад, и глубокий снег надёжно скрыл их от глаз противника. Они уже догнали партизанское охранение, а позади ещё рвались мины… Спустя два дня, в пургу, партизанская бригада прорвала окружение и примкнула к соединению Фёдорова.
С частями Советской Армии Ваня Шкелев встретился на реке Сож.
— Ты, Иван Шкелев, за свои двенадцать лет достаточно навоевался, — сказал ему командир дивизии, к которому он обратился с просьбой зачислить в ряды Советской Армии. — Теперь твоё дело — учиться и учиться! А фашистов мы добьём, можешь не сомневаться!
…В Калининграде хорошо знают штурмана дальнего плавания коммуниста Ивана Афанасьевича Шкелева. «Это человек с партизанской закалкой», — говорят о нём товарищи.
Пулям навстречу
О Вале Проценко мне приходилось слышать часто, а вот увидеть никак не удавалось.
Алексей Фёдорович Фёдоров даже сказал мне: «Вы что же это, товарищ Давидзон, лучших бойцов пропускаете? Не годится!»
Наконец случилось так, что я участвовал в бою вместе с Проценко — под деревней Несимковичии в Белоруссии. Бой был жаркий, силы фашистов в несколько раз превосходили наши. Когда я увидел Валю, она уже была тяжело ранена… Снимок, который вы видите, был сделан после возвращения Вали из партизанского госпиталя в Москве…
В ту ночь они заночевали на заброшенном лесном хуторе. Раненых поместили в крошечной баньке. Остальным места под крышей не хватало. С едой было совсем плохо — варили грибы, иногда удавалось нарыть десяток-другой картофелин. Соль давно кончилась, запах хлеба они и вовсе позабыли. За тридцать восемь суток, минувших со дня прорыва из окружения под Киевом, они лишь дважды заглянули в село. В первый раз им повезло — немцев не оказалось, партизаны отоспались, перебинтовали раненых. В другой раз их встретили кинжальным огнём, и отряд сократился едва ли не наполовину…
Валя Проценко — невысокая, хрупкая па вид — выглядела совсем ребёнком. Щёки втянулись, гимнастёрка, ещё недавно туго обтягивающая плечики, теперь топорщилась и казалась очень большой. Ещё тогда, в июле 1941 года, командир дивизии, уступив настойчивым просьбам двух студенток медицинского техникума взять их санитарками, сказал: «Пусть начмед решает. Абрамчук, видно, возьмём, а вот вас, Проценко, сомневаюсь… вы и раненого-то не вытащите… силёнок не хватит». Так оно и получилось: вполне удовлетворённый их знаниями медицины, начмед Вале отказал наотрез. «Я не в услужение к вам иду! — взорвалась Валя. — Я хочу быть полезной бойцам. Это мой долг — долг комсомолки! Не уйду из части, хоть расстреляйте!»…Своего первого раненого Валя запомнила на всю жизнь. Это было на речке Ирпень под Киевом. Позиции артиллерийского дивизиона располагались средь вековых сосен и светлых берёз. Немцы продвигались вдоль шоссе. Батарея расстреляла их в упор.
