Николай Осинин - Через все преграды
Голоса мужчин в соседней комнате разом смолкли. Дверь быстро распахнулась, на пороге показался старик Яков.
— Кто тут? — сердито спросил он.
Петр ответил ему по-латышски.
Вышедший вслед за отцом Мартин, пошатываясь, приблизился к Сергею.
— Ты — здесь?.. Зар-раза, коммунист… Р-раус! — рявкнул он вдруг, замахиваясь кулаком.
Сережа увернулся от удара. На кухне он невзначай опрокинул скамейку, а бросившийся за ним полицай запнулся за нее и едва не упал.
На шум из спальни выскочил встревоженный гость.
— В чем дело?
Старик объяснил.
— Зачем же шум поднимать? — хмуро взглянул Карклис на Мартина. — Не нравится тебе этот русский щенок — убери. Только тихо, чтобы никто не знал. Не забывай, что у вас на хуторе посторонние люди есть — батрачки. Через них соседи могут узнать, как вы к русским относитесь. Пойдут разговоры, что ты совсем немцам продался.
— Плевал я на разговоры, — бахвалился полицай. — Пусть только кто из этих голодранцев пикнет — в пыль сотру!
— Ты — дурак, — с холодным раздражением процедил сквозь зубы Карклис, возвращаясь в заднюю комнату. — Да, дурак, — повторил он, когда Мартин снова уселся вместе с ним за стол. — Нам надо привлекать народ на свою сторону. За кого народ — у того власть. Понял? А ты — в пыль сотру! Разве всю голытьбу постреляешь? Кто же у тебя батрачить будет?
Полицай, пьяно ухмыляясь, согласился:
— Верно. Виноват… Не могу этого нашего русского дьяволенка терпеть. Как встречу — хочется в зубы свистнуть. По морде видать, коммунистом будет. Глянет тебе в глаза — словно шилом кольнет! — Он выпил стакан пива и вытер ладонью мокрый рот. — Гитлер бьет коммунистов, поэтому я сейчас говорю: хайль Гитлер!
Последние слова Мартин выкрикнул и, не вставая, заученным резким жестом выбросил руку вперед.
Старик Рейнсон с силой ударил по вытянутой руке.
— Не хайкай, слушай, что старшие говорят!
Под гневным взглядом отца Мартин сразу присмирел.
— Я ничего… Я к тому, что раз немцы бьют красных — я пока за немцев.
Карклис презрительно шевельнул губами:
— Коммунистов я побольше твоего ненавижу. Но тут политика. Понимаешь: по-ли-ти-ка! Необходимо взвесить, что выгоднее. Немцы воюют только для себя…
— При них нам жить можно, — возразил полицай с глуповатым смешком. — Вот посмотри на наше хозяйство.
— Это так, пока ты им нужен. Они разобьют красных, а потом и нас поприжмут. Хозяйство будешь вести ты, а доход заберут они. Нам предстоит борьба против немцев вместе с нашими союзниками.
— Это и с большевиками вместе? Ни за что! — прохрипел полицай.
— С большевиками уже покончено. Россия доживает последние дни. Нам сейчас выгодно, чтобы русские держались как можно дольше. Один наш друг в Америке сказал: пусть они и немцы побольше убивают друг друга. А потом… — Карклис многозначительно помолчал и закончил с внушительной медлительностью, как будто ставя точки после каждого слова:
— Потом Америка продиктует миру свою волю. Гитлера загонят в его фатерлянд, как зверя в клетку. Вот тогда нам, хозяевам, первым людям Латвии, можно будет развернуться!
— Дай-то бог! — вздохнул старик Яков. — Выпьем еще раз за наших спасителей — американцев.
Все подняли стаканы. Карклис первый вылил пиво в свой широкий, вместительный рот; кадык его дважды шевельнулся, и в горле булькнуло, как у коровы, пьющей воду.
— А в настоящее время мы, латыши, обязаны помогать нашим друзьям за границей, — заявил он, ставя стакан на стол. — Не должны ничего жалеть для победы.
— Гос-поди! Да мы жизни своей не пожалеем! — воскликнул Яков, и его каменный взгляд подернулся слезами умиления.
— По-ли-ти-ка! Я понимаю, — в раздумье бормотал Мартин заплетающимся языком. — А вот одного не пойму. Сидят сейчас у меня большевики. Я могу их — в овраг, могу выпустить. По какому положению теперь их считать?.. Неужто выпустить? — Тупые бычьи глаза его уставились в угловатый подбородок гостя.
Карклис побарабанил ногтями по столу и ответил не сразу:
— Зачем же отпускать? Если ты постреляешь их десяток-другой, немцы тебе доверять будут больше. Только делай все тихо, чтоб из латышей знали об этом лишь свои люди.
Мартин просиял:
— Вот так — понятно! Это — по-моему! По-ли-ти-ка… — Он пьяно икнул, повертел головой и стукнул кулаком по столу: — В овраг, в яму коммунистов!.. Понятно.
Когда хозяин хутора с сыном собрались уходить, Карклис жестом задержал старика в дверях.
— Мне через два дня надо быть в Риге, — негромко сказал он. — Дочка пусть пока у вас живет. Напомни завтра Мартину, чтоб к вечеру достал в комендатуре бланки новых пропусков. Да смотри за ним: очень его что-то к Гитлеру тянет, как бы глупостей не натворил.
— Не беспокойтесь, — заверил Яков, — это он спьяна болтает, а сделает все, как вы велели.
Когда Рейнсон вышел на кухню, Мартин сказал ему:
— Не забудь на этой неделе одну корову сдать. Запишешь, что добровольно. Так надо.
— Ладно, сдам.
— Отведи Пеструху.
— Не дам Пеструху! — вмешался Петр. — Это — моя!
— Не ори, не твое дело! — угрюмо бросил ему старший брат.
— Мое. Не дам я свою корову, не. распоряжайся.
— А я говорю — отдашь!
— Не отдам!
Мартин злобно сжал челюсти. Петр взъерошился.
— Делиться, кол вам в горло! — гаркнул на сыновей старик и яростно топнул ногой об пол. — Я вас, сукины дети!
Он повел на них гневным взглядом, и братья, скрывая злобу, поспешно разошлись.
— Без вас знаю, что делать, — рычал им вслед Рейнсон. — Пока жив — я хозяин.
* * *Ночью Сережа долго не мог уснуть на сеновале. Вытирая горькие скупые слезы, он обдумывал планы мести полицаю и всем Рейнсонам. Когда обида несколько улеглась, он решил: «Если ударят хоть раз, подожгу дом и убегу! С Ильей вместе!» Потом мысли его приняли другое направление. «Отчего это старик с Мартином всполошились, когда я в столовую заглянул? О чем у них разговор шел? Бояться им, вроде, некого… Интересно, где я Карклиса видеть мог?».
Теряясь в догадках, он стал перебирать всех, с кем встречался после приезда в Прибалтику. В памяти всплыла громоздкая, как шкаф, фигура в черном пальто, и угловатый, будто вырубленный топором из дерева, подбородок. «На квартире у Гирта!.. — Сергей даже приподнялся от неожиданной догадки. — Неужели это тот самый знакомый Петрониса, что вошел в дом Гирта с собакой? А может, я ошибаюсь?..»
Вспомнил встречу с ним в фойе ДКА, и уверенность его еще больше окрепла: «Гардеробщик! Нашим, гад, прикидывался, а на самом деле — кулак, с фашистами заодно!».
Мысль о Карклисе не оставляла его и назавтра. Ему очень хотелось убедиться, что не ошибся, но увидеть приезжего утром не удалось. Расспрашивать Петра он не посмел. В тот день хозяйский сын был особенно раздражителен, угрюм, часто без всякой причины кричал и придирался.
Перед обедом случилось одно происшествие, едва не стоившее Сергею жизни.
Возили снопы к риге. Обычно скирду Петр укладывал сам, но сегодня кладь поднялась высоко, залезать было трудно, и он заставлял после каждого воза взбираться на нее Сергея. Мальчуган выбрал сторону пониже и залезал и спрыгивал постоянно в одном месте.
Так было и на этот раз. Уложив поданные снопы, он задом начал сползать с клади. Краем глаза он заметил, как внизу под ним промелькнул Петр. Чтобы не оцарапать лицо о колючие комли снопов, Сергей, соскальзывая, перевернулся боком к скирде. Он уже упруго поджал ноги, чтобы приземлиться, как вдруг — что-то с силой рвануло за рубашку вверх и опрокинуло на землю. У самых глаз сверкнули острые блестящие рога вил…
Ошеломленный мальчик поднялся. Упавшие вилы валялись под ногами. На животе болтались края разорванной рубашки, ныло ушибленное плечо.
Оглянулся: Петра рядом не было. «Убить хотел! — опалила его страшная догадка. — Вилы подставил, чтобы я животом напоролся!»… В ушах зазвенело, как от близкого разрыва бомбы. Хотелось кричать и бежать прочь, а ноги будто пристыли к земле.
Из-за стога выглянула круглая низколобая голова хозяйского сына.
Поняв, что русский парнишка невредим, Петр вышел смелее; нагловатая полуулыбка кривила толстогубый рот.
Испуг в сердце Сергея сменился бешенством.
— Ты — что? — опасливо попятился Петр, заметив, как работник, не спуская с него остановившихся глаз, тянется за вилами.
— Хотел убить… — шептал Сергей, задыхаясь, — подставил, чтоб я животом напоролся!..
— Дурак, я тебе сейчас по морде! Что городишь? — трусливо и злобно заорал Петр, отбегая.
На крик вышел хозяин:
— Чего грызетесь? Почему не возите?
Петр бросился к отцу с жалобами. Говорил он на латышском языке, но по его жестам и отдельным знакомым словам Сергей понял, что он рассказывает о случившемся так, будто во всем виноват сам русский, а его, Петра, обвиняет.
