Люси Монтгомери - История Энн Ширли. Книга 3
— После этого я много месяцев часами ходил вдоль берега, — грустно говорил капитан Джим. — Я надеялся, что море выбросит ее тело, но оно не вернуло мне ее даже мертвой. Но когда-нибудь я ее найду, миссис Блайт, обязательно. Она меня ждет. Мне хотелось бы описать вам ее внешность, но я не могу. Как-то полоска серебристого тумана напомнила мне Маргарет. А как-то — березка в лесу. У Маргарет были светло-русые волосы, маленькое нежное личико и длинные тонкие пальцы, как у вас, миссис Блайт, только руки у нее были загорелые — она ведь жила на побережье. Иногда я просыпаюсь по ночам и слышу, как меня зовет море — и мне кажется, что это Маргарет. А когда на море шторм и я слышу, как волны рыдают и стонут, мне кажется, что она оплакивает свою судьбу. А когда веселым солнечным днем волны смеются, я слышу ее смех — нежный лукавый смех Маргарет. Море отняло ее у меня, но когда-нибудь я ее найду, миссис Блайт. Море не может разлучить нас навеки.
— Я рада, что вы мне про нее рассказали, — сказала Энн. — А то я удивлялась, почему вы всю жизнь прожили холостяком.
— Я не смог полюбить другую женщину. Маргарет ушла, забрав с собой мое сердце. Вы не возражаете, если я вам буду рассказывать о ней, миссис Блайт? Мне приятно о ней говорить: боль потери ушла за столько лет и осталось только счастье. Я знаю, что вы про нее не забудете, миссис Блайт. И если с годами, как я надеюсь, у вас в доме появятся детишки, обещайте мне, что расскажете им про Маргарет, чтобы ее имя не было предано полному забвению.
Глава двадцать первая СТЕНА РУШИТСЯ
— Энн, — призналась Лесли после небольшой паузы, во время которой обе прилежно шили, — ты не представляешь себе, какое это наслаждение: опять сидеть вместе с тобой, шить, разговаривать — и молчать вместе.
Они сидели на берегу ручейка, который протекал через сад Энн. Вода искрилась и напевала свою песенку, березы бросали на них кружевную тень, вдоль дорожек цвели розы. Солнце начало клониться к западу, и воздух был полон музыки: ветерка в елях, шума прибоя, колокольного звона, доносившегося из церкви, возле которой вечным сном спала бедненькая малышка Джойс. Энн любила слушать этот звон, хотя он и навевал на нее грустные мысли.
Сейчас она посмотрела на Лесли с удивлением: та говорила с такой откровенной порывистостью, которая обычно не была ей свойственна.
— В ту жуткую ночь, когда тебе было так плохо, — продолжала Лесли, — я с ужасом думала, что, может быть, нам никогда уже больше не придется вместе гулять, разговаривать, работать. И я поняла, как важна для меня твоя дружба, как важна для меня ты и какой я была гадкой злюкой.
— Лесли! Я никому не позволяю дурно отзываться о моих друзьях!
— Это правда. Я и есть гадкая злюка. Я должна сделать тебе признание, Энн. Ты, наверно, станешь меня презирать, но я должна тебе признаться. Энн, бывали моменты, когда я тебя ненавидела.
— Я это чувствовала, — спокойно ответила Энн.
— Чувствовала?
— Я видела это в твоих глазах.
— И все же продолжала дружить со мной?
— Но ведь ты меня ненавидела только изредка, Лесли. А в остальное время любила — разве не так?
— Конечно, так. Но это злое чувство сидело у меня в сердце и отравляло нашу дружбу. Я загоняла его в глубину, порой даже забывала о нем, но были моменты, когда оно как бы вскипало и захватывало надо мной власть. Я тебя ненавидела, Энн, потому что завидовала тебе — завидовала до боли. У тебя такой очаровательный дом, любимый муж, счастье, радостные мечты — все, чего я жаждала, но никогда не имела. И не надеялась получить! Меня эта мысль просто жгла огнем. Я бы тебе не завидовала, Энн, если бы у меня была хоть маленькая надежда, что моя жизнь когда-нибудь изменится к лучшему. Но такой надежды у меня не было — и это казалось мне жуткой несправедливостью. Мне было очень стыдно, но я ничего не могла с собой поделать. А в ту ночь, когда я боялась, что ты умрешь, я решила, что наказана за злые мысли, и поняла, как я тебя люблю, Энн. Мне некого было любить с тех пор, как умерла мама, кроме нашей старой собаки, и это так ужасно, когда некого любить, — жизнь так пуста! Нет ничего хуже пустоты. Я могла бы тебя очень сильно любить, но эта проклятая зависть все портила…
Лесли дрожала, и ее речь становилась почти бессвязной — так страшно она волновалась.
— Лесли, не надо! — взмолилась Энн. — Я все понимаю. Давай не будем больше об этом говорить.
— Нет, будем, я должна… Когда я узнала, что ты выживешь, я дала себе клятву рассказать тебе все, как только ты поправишься. Я решила, что больше не буду принимать твою дружбу, не сказав тебе, как я ее недостойна. И я боялась, что, узнав про это, ты от меня отвернешься.
— Ты напрасно этого боялась, Лесли.
— Как я рада, как я рада, Энн! — Лесли стиснула свои огрубевшие от работы руки. — Но раз уж я начала, хочу рассказать тебе все до конца. Ты, наверно, не помнишь тот день, когда я впервые тебя увидела — не в тот раз, не на берегу…
— Отлично помню! Это было в тот день, когда мы с Джильбертом приехали в наш дом. А ты гнала стадо гусей. Еще бы мне это забыть, ты показалась мне невероятно красивой!
— Но я-то знала, кто ты, хотя до этого не видела ни тебя, ни Джильберта. Я просто знала, что в доме мисс Рассел будет жить новый доктор с молодой женой. И я возненавидела тебя, Энн, еще до того как увидела тебя.
— Я заметила неприязнь в твоем взгляде, но не могла понять ее причины и решила, что ошиблась.
— Причиной тому было твое счастье. Теперь ты согласишься, что я гадкая злюка — возненавидеть другую женщину лишь за то, что она счастлива! Поэтому-то я и не шла с тобой знакомиться. Я знала, что надо пойти — у нас так принято, — но не могла. Я следила за тобой из окна: как ты с мужем гуляешь по вечерам в саду или бежишь ему навстречу по аллее. Мне было больно на вас смотреть и одновременно хотелось с вами познакомиться. Я чувствовала, что, если бы не это разъедающее чувство зависти, ты бы мне понравилась и я нашла бы в тебе то, чего у меня никогда не было — настоящую подругу. А помнишь тот вечер на берегу? Ты боялась, что я сочту тебя сумасшедшей. А сама небось тоже подумала, что я не в своем уме.
— Нет, этого я не подумала, но я не могла тебя понять, Лесли. Ты то тянулась ко мне, то отталкивала меня.
— В тот вечер у меня было особенно тяжело на душе. Дик весь день меня не слушался. Обычно он вполне миролюбив, и с ним легко справляться. Но иногда ему словно вожжа под хвост попадает. Когда он наконец заснул, я ушла на берег, служивший мне единственным прибежищем. Я сидела и вспоминала, как бедный папа наложил на себя руки. Может быть, и я дойду до того же? Мое сердце было полно черных мыслей! И вдруг на берегу, пританцовывая, как беззаботное дитя, появляешься ты. Я задохнулась от ненависти! И в то же время так жаждала твоей дружбы. Ненависть то накатывала на меня волной, то исчезала. Вечером, придя домой, я плакала от стыда: что ты обо мне подумала? Но даже когда я стала ходить к вам в гости, меня по-прежнему раздирали противоречивые чувства. Иногда мне было у вас хорошо и радостно. А иногда зависть захлестывала меня, и все в твоем доме причиняло мне боль. У тебя столько милых вещиц, которых я не могу себе позволить. И знаешь, Энн, я особенно злилась на твоих фарфоровых собак. Иногда мне хотелось схватить Гога и Магога и стукнуть их курносыми носами, чтобы они разлетелись вдребезги. Ты улыбаешься, Энн, а мне было совсем не до смеха. Я приходила к вам в дом и видела тебя с Джильбертом, ваши цветы и книги, и любовь друг к другу, которая светилась в ваших глазах и звучала в каждом слове. А потом уходила домой, где меня ждал — ты знаешь кто! От природы я не завистлива и не ревнива. В детстве мы жили очень бедно, но я никогда не завидовала товарищам в школе, у которых было то, чего не было у меня. А теперь вот стала завистливой злюкой…
— Лесли, дорогая, перестань самоуничижаться. Ты вовсе не злюка и не завистница. Просто тебя ожесточили несчастья, выпавшие тебе на долю; но человека, который не был бы от рождения наделен твоей чистотой и благородством души, такая жизнь погубила бы вконец. Хорошо, что ты выговорилась и очистилась от скверны. Но не надо ни в чем себя винить.
— Хорошо, не буду. Я просто хотела, чтобы ты знала, какая я на самом деле. А когда ты мне сказала, что ждешь весной ребенка, я чуть с ума не сошла от зависти. Я никогда не прощу себе тех слов, что я тебе сказала. Но знала бы ты, как я в них раскаивалась, сколько пролила слез! И платьице для твоего ребеночка я шила с искренней любовью. Хотя могла бы догадаться, что способна сшить только саван.
— Лесли, выкини эти ужасные мысли из головы! Я была так рада, когда ты принесла мне это платьице. И если уж мне было суждено потерять крошку Джойс, меня утешает мысль, что мы похоронили ее в платьице, которое ты сшила с любовью ко мне.
— Знаешь, Энн, мне кажется, что моя любовь к тебе больше никогда и ничем не будет омрачена. Вот я выговорилась и навсегда изгнала зависть из своего сердца. Как странно! Я думала, что она засела во мне на всю жизнь. У меня такое чувство, словно я открыла дверь темной комнаты, чтобы показать тебе страшного монстра, а монстр исчез при свете дня, как призрак. И больше никогда не будет стоять между нами.
