Томиэ Охара - Ее звали О-Эн
Я узнала, что отъезд сэнсэя назначен на десятое февраля. Разрешение было дано, сборы закончены, но из-за легкого недомогания пришлось отложить поездку. Я поспешно приготовила целебный настой и вместе с письмом вручила Дансити.
«… Как Ваше самочувствие? Мне сказали, Что Вы больны. Желаю Вам скорейшего выздоровления и благополучного отплытия при ясной погоде. Да сопутствует Вам удача, с почтением…»
Двенадцатого февраля сэнсэй отбыл в Эдо морским путем из гавани Урато. Разумеется, я не провожала его. Зато мне приснился сон.
…Огромный корабль под парусами. Я стою на палубе в дорожной одежде, в широкополой шляпе. Брови у меня сбриты, зубы покрыты чернью. Приподняв поля шляпы, я говорю: «Я всегда мечтала хоть одним глазком повидать Эдо. Какое счастье поехать туда вместе с сэнсэем!»
Проснувшись, я почувствовала себя несчастной. Не потому, что у той, второй «я» во сне были сбритые брови и зачерненные зубы, а оттого, что во сне я беззаботно смеялась и о чем-то весело, оживленно болтала, исполненная радости и горячего, как огонь, счастья,
Мне стало и больно за себя, и горько, что даже пустой, призрачный сон способен дарить мне эту иллюзию счастья, и я заплакала в ночной тишине на своем одиноком ложе. Горько было сознавать, что, понимая всю тщетность пустых сновидений, я в тайных помыслах готова все время возвращаться к ним, лелея память хотя бы об этих снах…
Вот почему, получив княжеские грамоты, я почувствовала себя уязвленной до глубины души — слишком уж невыносимо было бы мне, еще живущей призрачными мечтами, пойти наперекор самой себе.
«Эн, дочери покойного Дэнэмона Нонака, назначается жалованье — восемь коку риса», — гласила первая грамота. В другой содержался совет князя: он рекомендовал мне выйти замуж.
Наследник человека, отнявшего у меня все, заключившего меня, четырехлетнюю девочку, в темницу на сорок лет, теперь жалует мне содержание размером со слезинку воробья! Какое оскорбление! Лучше ходить в тряпье, просить подаяние, умереть с голоду, но такой милости мне на надо.
Я не хотела даже отвечать князю. Обращу все в шутку, скажу, что служить при дворе князя не собираюсь, значит, и жалованье получать не за что… Но старый Игути чуть ли не со слезами уговаривал меня согласиться.
Князь — отпрыск боковой ветви, он прибыл к нам из Эдо, из семейства Симбаси, но, несмотря на это, стал главой княжества Тоса. Это поистине выдающийся человек… Совсем еще молод, ему едва исполнилось тридцать, — но необычайно мудр и великодушен. Он весьма уважает сэнсэя Синдзан, назначил его советником при правительстве клана, оказывает ему содействие в занятиях наукой. По его приказу свыше шестидесяти юношей города Коти слушают в большом Северном зале замка лекции сэнсэя по «Анналам Японии» («Анналы Японии»— одна из самых древних японских книг (VIII в.), в которой собраны древние мифы, легенды в исторические хроники).
Поверьте мне, старику, — сэнсэй Синдзан смог по-настоящему заниматься наукой только после того, как в Тоса стал править этот князь… И содержание это пожаловано не столько вам, госпожа о-Эн, сколько вашей престарелой матушке и старухе кормилице.
Так я впервые услыхала о молодом, болезненном властителе клана Тоса. Выйдя на волю, я твердо решила остаток моей жизни прожить полностью вне политики. Но теперь я поняла — кем бы ты ни был, узником, выпущенным на волю, или самой жалкой маленькой мошкой, все равно, пока ты жив, оградить себя от политики невозможно.
Вот почему, в конце концов, я приняла это крохотное жалованье в восемь коку. Не потому, что поняла, как бессмысленно сопротивляться воле молодого князя, о котором все твердили, будто он глубоко почитает науку; просто я убедилась, что жить вне политики но удастся. Главная же причина заключалась в том, что с больной матерью и старухой кормилицей на руках я была так бедна, что мне не хватало буквально на пропитание. Я согласилась, хотя все мое существо яростно протестовало против этой подачки.
Каким бы милосердным и мудрым ни был молодой князь, он жил в замке, в том самом замке с белыми стенами, окруженном рвом. Смягчить жестокость замка было не в его власти. К тому времени, как он стал князем Тоса, мы находились в темнице уже тридцать семь лет. Если бы он сразу освободил нас, младший брат, попавший в заточение грудным младенцем, смог бы хоть немного, пусть всего лишь два года, пожить
на воле…
Но нас не щадили… Наша судьба решалась не по воле милосердного, кроткого сердцем князя, а по велению замка, высоко вознесшего над землей свои белые стены. Этого я не могу простить. И никогда не прощу.
А совет князя выйти замуж за кого-нибудь из бывших вассалов — уж вовсе непрошеное благодеяние. Я ведь больше не пленница!
Будь сэнсэй Синдзан дома, я села бы в паланкин, отправилась к нему и, упав перед ним ничком, выплакала бы свою обиду, думала я.
И еще мне хотелось — конечно, если бы удалось благополучно миновать стражу у ворот замка — бросить прямо в лицо этому молодому и, по слухам, столь великодушному князю мой отказ, бесповоротный и резкий.
Очевидно, он не догадывается, что, когда живешь в замке, милосердие бессмысленно, больше того — иногда оно вредоносно. Он не замечает, что его участие выглядит подчас даже комично. А его советы попросту смехотворны!
Итак, князь советует мне выйти замуж — он печалится, что исчезнет род моего отца, талантливого, одаренного человека…
— Если вы сейчас вступите в брак, у вас обязательно будут дети. Это священный долг госпожи, неужели вы со мной не согласны? Если вы не захотите внять княжескому совету, мне, старику, не будет оправдания ни перед князем, ни перед господином правителем… — с жаром убеждал меня старый Игути.
— Что же ты станешь делать, если я не послушаюсь? — с улыбкой ответила я, вставая.
Не столько душа, сколько тело мое содрогнулось при этих словах. Родить ребенка? Я никогда и не помышляла, что моему бедному телу придется испытать нечто подобное.
В то же время я подумала, что физически я все еще женщина в полном смысле этого слова. Доказательства тому повторялись из месяца в месяц, точь-в-точь, как и в первые годы моей печальной девичьей жизни; они и сейчас еще бесконечной чередой продолжали терзать мне душу, безжалостно напоминая о бесплодно уходящей жизни…
Любить мужчину, родить ребенка, жить полной жизнью — да, я еще была на это способна. Если бы я согласилась, быть может, и мне достались бы крохи того, что считается женским счастьем, — это неожиданное открытие не столько удивило меня, сколько напугало, повергло в смятение.
В дни заточения, твердо уверенная, что мне суждено окончить жизнь в темнице, я позволяла себе в мечтах отдаваться сэнсэю. Но встреча с сэнсэем в жизни развеяла это наваждение дьявола.
Облик сэнсэя, с детских лет истерзанного бедностью и болезнями, иссушенного напряженной работой мысли, внушал совсем иные чувства. Видеть в нем мужчину было бы почти святотатством.
Нет, не такого мужчину я рисовала в своих мечтах. Женщина, жившая во мне, создала свой идеал мужчины, гордого, сильного. Этот идеал она боготворила, о нем мечтала долгие годы, хотела сберечь его до конца дней и ни за что не согласилась бы с ним расстаться.
Как человек богатого интеллекта, как человек сильного духа и большого сердца, сэнсэй, несомненно, мог считаться настоящим мужчиной, но женщина, жившая во мне, никогда не примирилась бы с несовершенством его физического облика. Идеалом мужчины казался мне молодой Дансити. Сэнсэй, вернее сказать, не сэнсэй, а тот мужчина, которому я принадлежала в своих безумных мечтах, в жизни оказался похожим не на ученого Синдзана, а на юного Дансити.
И вот теперь, по непрошеной прихоти молодого сердобольного господина, этой женщине приказывают, не рассуждая, связать себя с каким-нибудь бывшим вассалом и родить ребенка от человека, бесконечно далекого и духом и телом!..
Я поняла, что мое тело способно предать меня, и содрогнулась при этой мысли.
Нет, мой путь в жизни будет иным, если только достанет сил.
Возможно, я еще могла бы стать женой и матерью, то есть выбрать то, о чем все женщины, сколько их есть на свете, с юных лет мечтают с необъяснимым трепетом и восторгом. Но раз я помилована, значит, теперь я вправе сама решать, как жить дальше.
Когда-то в прошлом меня покарали за то, что в моих жилах течет отцовская кровь. Теперь во имя той же отцовской крови мне приказывают — выходи замуж! Приказывают мужчины, те самые мужчины, которые всегда, во все времена, стоят у кормила власти, — так неужели я могу обрести свое женское счастье по их велению?
Будь мне дозволено, я сказала бы, что во искупление сорокалетних страданий в темнице мне нужны и твердый дух сэнсэя, и молодое, могучее тело Дансити. Я хочу их обоих.
Как мужчины имеют одновременно много жен и наложниц, так и я, подобно принцессе Сэн (Принцесса Сэн— аристократка, жившая в XVI в. легенда приписывает ей двоемужество.), хочу одновременно иметь двух любовников… Конечно, будь это в моей власти…
