Владислав Крапивин - Нарисованные герои
Ложась спать, я всегда представлял себе море – то бурное, то тихое, с чайками, розовыми от восходящего солнца, то покрытое белыми барашками, которые оставляют на желтом песке клочья шипучей пены. Но во сне я видел его всегда одинаковым. Низкий берег с несколькими валунами, вдали серые скалы. У самой воды вросший в песок якорь. Он здесь очень давно и покрылся плотной коричневой ржавчиной. С массивной острой лапы свешивается зеленая прядь водорослей. От кольца якоря тянется тяжелая цепь, конец которой исчезает в воде. Иногда не нее садятся чайки. На берег катятся волны. Они лениво переваливаются через камни, у якоря закипают маленькие водовороты, цепь медленно покачивается. Потом волна сползает обратно, оставляя на берегу водоросли, пену и маленьких медуз. От горизонта, где море уже не серо-зеленое, а свинцовое, прилетает влажный ветер. Небо пасмурное, но солнце чувствуется за неплотной пеленой облаков. Но вот уже небо темнеет. Низкие темные облака быстро передвигаются и наконец сливаются в сплошную завесу. Всё окутывает синяя ночь, полная тайн и напряженного ожидания тревожных событий. Там, где невидимый берег выдается в море узкой косой, начинает лихорадочно мигать маяк. Волны выбрасывают на песок уже не крабов и медуз, а бутылки с записками, где сообщается о кораблекрушениях и зарытых кладах. Море с шумом кидается на берег. Удары волн тяжелые и глухие.
Я открываю глаза. Сон исчезает, но я продолжаю слышать шум прибоя. Мама наклоняется надо мной и говорит:
– Это салют по радио, Андрейка. Наши взяли еще один город.
И я сплю уже без снов до самого утра.
Плавучие миныМы, конечно, хотели стать моряками и твердо верили, что будем ими, когда вырастем. Но пока мы даже не видели моря. Как я завидовал мальчишкам, живущим где-нибудь в Одессе или Севастополе! Я представлял себе этих мальчишек загорелыми, в белых матросках. Вот они выбегают на берег. Ветер рвет их синие воротники, и волны ворочают на берегу мелкие камешки и раковины.
Однажды вечером Павлик сказал мне:
– Знаешь, Андрейка, что на берегу моря можно найти такую раковину, что, если ее приложить к уху, услышишь, как шумят волны?
Я вспомнил, что слышал где-то о таких раковинах.
– Нам бы такую, а? – продолжал Павлик.
– Да хотя бы камешек с морского берега, и то хорошо, – вздохнул я.
– Ну-у… на что он нужен, такой камешек-то?
Я не знал, зачем он нужен. Я сказал просто так.
Мы сидели в комнате Павлика и ждали, когда придут старшие. Было около десяти часов вечера. Мне уже хотелось спать, и чтобы не слипались глаза, я следил за ожившей от тепла мухой. Она лениво ползла по карте полушарий, пересекая Индийский океан от побережья Африки на юго-восток. «Корабль идет на зюйд-ост, – подумал я и посмотрел на ходики. – Если он приплывет в Австралию не позднее, чем через минуту, значит, мама скоро придет, а если не приплывет, то еще долго ждать».
Но коварная муха вдруг остановилась, а потом повернула на зюйд и поползла в Антарктиду. Мне стало грустно.
– Что-то долго мама не идет, – вздохнув, сказал я Павлику. Он молчал. Вдруг Павлик дернул меня за рукав и заговорил быстрым шепотом:
– Слушай, а ведь камень это тоже хорошо. Камешек, обточенный морскими волнами! Мы бы знаешь, что сделали? Мы бы его…
Но я так и не узнал, что мы стали бы делать с камнем, который лежал где-то далеко-далеко, за тысячи километров. С улицы постучали, и Павлик пошел открывать.
– Чья мама пришла? – нетерпеливо спросил я, когда он вернулся.
– Твоя, – тихо ответил Павлик. – У меня еще не скоро придет…
Я побежал к себе. Мама стояла посреди комнаты и развязывала платок, в воротнике и даже в волосах у нее блестел тающий снег. Я прижался к маме и уткнулся лицом в пальто, от которого пахло зимой.
– Простудишься, сынок, – сказала она, – я с мороза.
Она сняла пальто и встряхнула его. На пол посыпались холодные брызги.
– На улице такая вьюга, что ничего не видно.
– Мама, – вдруг сказал я, заглядывая ей в глаза, – поедем в Одессу.
– В Одессу? Зачем?
– Ну, жить, – быстро заговорил я, удивляясь, как эта простая мысль раньше не появлялась у меня. – Поедем! Там море. И вьюги нет, тепло. Сядем и поедем, а?
– Дурачок ты, Андрейка, – усмехнулась мама. – Ты думаешь, это так просто? Сели и поехали…
Мама села на кровать и посадила меня рядом, обняв за плечи.
– Ты же знаешь, что Одесса разрушена, – говорила она. – Столько времени там хозяйничали фашисты. Люди из фронтовых городов наоборот ехали сюда, чтобы спастись от войны. Многие остались без жилья… И такие, как ты, ребятишки… А в море плавают мины…
Да! И как я раньше не подумал об этом! Ведь я знал о боях под Одессой и Севастополем. Я видел раненных матросов на улицах нашего города. Их привозили в госпиталь, где работала мама.
И вместо солнечного пляжа, где играют загорелые мальчишки, мне представилась другая картина: черные развалины, дымящиеся танки, воронки на мостовых. Все это было хорошо знакомо по многочисленным кинокадрам.
Одесса, Севастополь… Ночной разрушенный город без огней. Четкий шаг патруля по треснувшим плитам. А там, где мерцает море, бесшумно скользят смутные силуэты боевых кораблей. Вот взметнулся стремительный луч прожектора, скользнул по морю, по городу, по черной стене полуразрушенного дома. На стене плакат, тот самый плакат, который я видел на почтовых открытках, на домах, в газетах. На плакате женщина прижимала к себе ребенка, пытаясь укрыть его от плоского штыка с черной свастикой. Он был близко-близко, неумолимый стальной штык – острый, холодный, скользкий. Мне казалось, что он втыкается в меня. «Воин Красной армии, спаси!» – звала крупная надпись… И воины шли спасать. Я не плакал, как мама, когда в сорок третьем уходил с комсомольским батальоном на фронт мой брат Саша. Как ушел отец, я не помнил…
– Мама, от Саши письма не было? – спросил я.
– Нет пока. Но скоро получим обязательно, – поспешно сказала мама, и я понял, что она боится думать иначе.
В эту ночь я долго не мог заснуть. За окном шумел ветер, дергал ставни. Дребезжало стекло.
– Мама, – позвал я.
– Что, маленький, почему ты не спишь? – сразу отозвалась мама, и я понял, что она тоже не спала.
– Зачем в море плавают мины?
– Чтобы немецкие корабли не подошли к берегу.
– А наши? Они ведь тоже могут взорваться.
– Наши моряки знают все проходы. Спи, сынок…
Когда, наконец, стали слипаться глаза, я снова услышал мамин голос:
– Кончится война, Андрейка, мины выловят. Снова будут плавать в море белые яхты. Тогда мы с тобой поедем к морю. А пока спи.
На улице гудел ветер, свистел в проводах, выл в трубах. Я слушал голос ветра и думал, что зря люди не любят это дикое завывание. Мне нравились сила и стремительность ветров.
«Спи-и, спи-и, – свистел ветер, – спи, Андрейка. В мире идет война. Штормы гудят над морями. Они срывают с якорей мины. Какие уж там проходы среди плавучих мин? На них гибнут и немецкие, и русские корабли. Но война кончится, скоро кончится. Снова появятся в море белые паруса яхт. Ты поплывешь далеко-далеко, по всем океанам. Ты увидишь острова, заросшие пальмами, тропические и полярные страны, зеленые горы, и джунгли, полные удивительных зверей. Ты познакомишься с моряками всего мира. Все на свете узнаешь, все увидишь. Уви-и-и-дишь…».
Черная шкатулкаК утру вьюга утихла. Под окнами намело сугробы, ветки тополя гнулись под тяжестью снега. Снеговые подушки лежали на карнизах, на столбиках палисадника, на печных трубах. Солнце плавало в молочных облаках.
Днем я взял санки и вышел на двор. Там я увидел Павлика. Он сидел на верхней ступеньке приставной лестницы, которая вела на чердак.
Павлик запустил мне снежком по шапке и сказал:
– Андрейка-канарейка, хочешь, я скажу тебе интересную вещь?
– Скажи.
– Только не сейчас. Вечером.
– Скажи сейчас, Павлик, – заинтересовался я.
– Нет, сейчас не буду.
– Ну и не надо.
Я хотел обидеться, но тут увидел, что у Павлика через плечо на шнуре висит портфель.
– Ты из школы?
– Ага.
– А почему здесь сидишь? А, я понял: ты двойку получил и боишься, что влетит.
– Двойки не получал. Просто свежим воздухом дышу.
Он привстал и прыгнул в сугроб, увязнув по пояс.
– Вот теперь уж все равно влетит. За то, что вывалялся в снегу, – заметил я.
– Не влетит. Мамы нет дома, она сегодня опять с утра до последнего сеанса работает.
– А у меня мама дежурит всю ночь.
– Ну вот и хорошо. Вечером поговорим. А сейчас у меня уроков целая куча.
Синие сумерки подобрались незаметно. В семь часов мама собралась на дежурство.
– Каждый вечер тебя нет, – вздохнул я.
– Ничего не поделаешь, сынок…
Я знал, что ничего не поделаешь. Мама ушла, а я пошел к Павлику.
– Ну, говори, что обещал, – потребовал я.
Павлик заговорил:
