Андрей Некрасов - Завидная биография
— Так. Значит, заработки маловаты?
— Почему маловаты? — осмелел Алешка. — У меня не маловаты, с мое еще не всякий заработает: прошлый год двести пять трудодней да за этот сто семьдесят.
— Ого! А не врешь ты, Алексей Николаевич?
— Мне врать нечего, — солидно сказал Алешка и незаметно пощупал свой пояс.
— Значит, учиться собрался?
— Чего мне собираться, я и так учусь. В седьмой перешел.
— Пионер?
— А то вы не видите сами! — сказал Алешка и скосил глаза на значок, приколотый к пиджаку. — Председатель совета отряда…
— Так… Ну и что же тебе в колхозе не нравится?
— Почему не нравится? Мне нравится…
— Стой-ка, Алексей Николаевич, — перебил директор, — чего ты крутишь? И заработок у тебя хороший, и в школе ты учишься, и дома тебе нравится, а сам удрал.
— Никуда я не удрал, я за машиной приехал…
— Вот оно что! А что же, кроме тебя, и послать некого?
— А меня и не посылали. Я сам приехал.
— Вон ты какой человек, Алексей Николаевич. С тобой, видно, говорить пообедавши нужно, а я еще и не завтракал, — засмеялся директор и нажал кнопку на столе.
Дверь сразу открылась, и вошла высокая женщина.
— Клавдия Капитоновна, — сказал директор, — тут ко мне заказчик приехал, так вы распорядитесь, пожалуйста, чтобы нам принесли позавтракать.
Директор занялся какими-то бумажками, что-то читал, черкал, подписывал, с кем-то строго говорил по телефону. Потом женщина в белом халате принесла чай, бутерброды и ушла.
— Закусим? — предложил директор и, отодвинув бумаги, принялся за еду.
Алешка застеснялся было, но голод не тетка, — все-таки съел бутерброд, выпил чай и поставил стакан кверху донышком. Директор закурил.
— Ну, — сказал он, — теперь выкладывай все подряд, только правду.
И Алешка, подобревший от еды, стал «выкладывать». И о том, как прошлой весной вывел он на огород пионерскую бригаду ребят-пятиклассников, как сначала посмеялись над бригадой и особенно над бригадиром — уж больно ростом мал. И как потом стало не до смеха, потому что и взрослые на прополке не всегда поспевали за «головановцами». Как вошел он в почет и в доверие. Как сено косил и хлеб молотил, как на станцию ездил зерно сдавать и как ему, товарищу Голованову Алексею Николаевичу, записали двести пять трудодней. Не забыл Алешка рассказать и о том, как распорядился с доходами: зерно, картошку — это все отдал матери, деньги пересчитал два раза, завернул в газету и снес в село, в сберегательную кассу. И о своих планах рассказал Алешка: о том, что задумал летом еще подработать, а к осени купить приемник и велосипед…
— На велосипед-то, — сказал он, — у меня и так бы хватило, я решил покупать, так уж покупать самый лучший: с двумя тормозами и с динамкой.
— Ну это так, велосипед… — сказал директор и закурил новую папиросу, — только мы-то велосипедов не делаем…
— А я знаю, что не делаете. Вы слушайте, что дальше-то получилось: аккурат восьмого числа бригадир Петр Кузьмич, — а он меня уважает, — «Давай, — говорит, — с утра пораньше на конный двор. Бери машину да поедешь выкосишь Сухую Лощину…» Ну, пришел я. Запрягли коней. А косилки у нас новенькие, весной получили с вашего завода. Сел я. Петр Кузьмич мне говорит: «Смотри, Алексей, поаккуратней…» А я ему говорю: «Знаю, не в первый раз». Тронул коней. Кони у нас сытые, Орел и Воронок, как взяли… А там, в лощине, здоровый камень лежит. Его бы объехать можно, а я понадеялся, поднял ножи, да как-то рука сорвалась: упустил рычаг и со всего хода об камень…
Тут Алешка вздохнул и покраснел.
— Меня-то ничего, не ругали, — сказал он, помолчав, — а Петру Кузьмичу, тому, конечно, досталось…. Разговоры пошли: ребят чтобы на машины не ставить. И к ценному имуществу не допускать… А какая она ценная? Ей четыреста рублей вся цена. Подумаешь, цена! Вот куплю им новую машину, привезу, небось, не так заговорят.
— Значит, разговоры эти тебе не понравились и ты деньгами решил откупиться. Так, что ли? — спросил директор, когда Алешка кончил.
— Выходит, так, — согласился Алешка.
— А если я машину тебе не продам, тогда как?
— А вам почему не продать? Вон их сколько наготовлено, — сказал Алешка, глянув во двор. Там рядами стояли разноцветные косилки, жатки и еще какие-то машины. — Небось, на продажу сделали, в деньги вам не все равно с кого получать?
— Так-то так, — сказал директор, — деньги все одинаковые, да ведь не все на деньги продается. Не деньги главное.
— Это я понимаю, — важно сказал Алешка, — ну, да ведь это как скажете: можно и хлебом, мне все равно.
Директор посмотрел на Алешку, улыбнулся, помолчал и опять позвонил.
— Клавдия Капитоновна, — сказал он, — Ивана Ильича ко мне попросите и заготовьте пропуск во все цеха Голованову Алексею Николаевичу.
Снова открылась дверь. В кабинет вошел плотный мужчина лет тридцати, в короткой кожаной курточке, с орденом Красной Звезды.
— Здравия желаю, звали меня? — громко сказал он, подходя к директору, поднявшемуся навстречу, и с удивлением разглядывая Алешку, рассевшегося в глубоком кресле.
— Звал. Вот познакомьтесь: это Иван Ильич, наш главный технолог, хозяин всего производства. — Иван Ильич слегка поклонился. — А это, — директор показал на Алешку, — это мой тезка, знакомый колхозник Алексей Николаевич Голованов. Случилась с ним беда: по небрежности, по недосмотру, разнес колхозную косилку… Ну и, чтобы оградить себя от нежелательных разговоров, решил купить новую.
— Занятно, — сказал Иван Ильич. — А как цены наши, его устраивают?
— Его-то устраивают. Человек он состоятельный, — ответил директор, — а меня, сказать по правде, такой покупатель никак не устраивает. Продашь ему машину, а он опять разобьет. У вас, Иван Ильич, какие нынче дела? — неожиданно спросил он.
— Да как обычно, собираюсь пройти по цехам.
— Вот и хорошо, — сказал директор, — тогда я вас и попрошу, возьмите с собой товарища Голованова, проведите его по заводу, пусть посмотрит, пусть сам оценит, чего она стоит, наша косилка. А с тобой, — директор обернулся к Алешке, — с тобой, Алексей Николаевич, мы так договоримся: посмотришь наше хозяйство, придешь и расскажешь: что, на твой взгляд, у нас самое главное. Увидишь самое главное — твоя машина, не заметишь — пеняй на себя: поедешь ни с чем… Вот так.
— Понятно, — сказал Иван Ильич, — ну что ж, пойдем, молодой человек!
Сначала они шли по широкой прямой дороге, густо обсаженной зелеными подстриженными деревцами. Иван Ильич на ходу здоровался с какими-то людьми, с другими коротко говорил о чем-то, а Алешка шел рядом и, задирая голову, смотрел по сторонам на высокие, чисто выбеленные корпуса, с двух сторон теснившие зеленую улицу.
Потом свернули направо и зашагали по железнодорожным путям, разбегавшимся среди всяких материалов, сложенных высокими грудами и штабелями. По путям, повизгивая тормозами, катились красные вагоны. Медленно шевеля колесами, пыхтел горячий паровоз. Грузовики, перекликаясь сигналами, тяжело перелезали через рельсы.
— Вот это — лес из Карелии, это — уголь с Дона, это — уральский чугун… — говорил Иван Ильич, показывая то вправо, то влево. — А это медь из Киргизии… У нас везде помощники: и на севере и на юге… Ну, да и к нам за машинами и с Амура едут, и с Кубани, и с Немана… Видишь, металл везут…
Иван Ильич поднял кусок чугуна и бросил на вагонетку.
— Вот он пройдет по цехам — его и не узнаешь: может, шестерней станет, может, колесом, может, рамкой… Зайдем поглядим, как чугун разливают.
Они двинулись следом за вагонеткой. И тут прямо перед ними открылась широкая дверь. Оттуда пахнуло жаром, что-то заполыхала в глубине корпуса и вместе с запахом гари вырвался из двери приглушенный свист. Алешка попятился.
— Ничего, ничего, не бойся, не сгорим, — сказал Иван Ильич и, взяв Алешку за руку, смело шагнул в жаркое нутро цеха.
Алешка старался смотреть во все глаза, но сначала со света ничего не мог разобрать в полумраке просторного корпуса. Потом он различил низенькие железные тележки. Одна за другой, весело позвякивая, они катились по кругу, как на карусели, и на каждой тележке лежала что-то вроде большого черного кирпича, с дыркой наверху.
…Вдруг весь цех осветился ярким оранжевым светом. Алешка оглянулся и замер: в глубине корпуса стоял высокий черный бак вроде огромного самовара с отбитым носиком. Из дырки широкой дугой, рассыпая белые искры, хлестала тугая огненная струя. Сюда по двое подходили люди с огромными чашками, больше ведра, с ручками, как у носилок, и, до краев наполнив чашки огнем, торопились во все концы цеха.
Иван Ильич пожал руку высокому парню в расстегнутой спецовке, спросил:
— Ну, как чугун?
— Хорош чугун, что твой сахар, — парень сверкнул зубами, вытер пот со лба, не спеша надел рукавицы и вдруг, схватив длинный железный шест, нацелился, как штыком, и со всего размаха заткнул дыру в самоваре.
