Оскар Хавкин - Моя Чалдонка
— A-а! Говорил Семен. Это, конечно, двести грамм ржанухи ребенку не прокорм. Прикуска к чаю — и все! Приварок какой — картоха да капуста — брюхо подтянет, не до ученья… Да ты что хмуришься?
— Да так. — Тоня закусила тубу. — Письмо от Алексея… Накануне боя написал. — Она с трудом досказала: — Бой-то был уже две недели назад…
— Ты, девка, прежде времени не горюй. — Тетя Дуся с сочувствием посмотрела на Тоню. — Другое-то письмо, может, в дороге… Ну, побегу. Девяносто седьмой сейчас подойдет. Народу в нем — тьма: одни общие вагоны. Хочу вот молочишко — на мыло, махорку. А ты не горюй, заходь-ко!
Тоня посмотрела Чугунихе вслед — на ее огромные мужские сапоги, на широкую спину.
— Тетя Дуся!
— Чего еще? — Чугуниха замедлила шаг, чуть повернула голову.
— Вы бы молоко в наш буфет сдавали, а?
Тоня увидела, как побагровели у Чугунихи край щеки, ухо.
— Ты вот что, Тоня: из Семена своего чего хоть вышибай, а под мою копейку не подкапывайся. Слышь?
Она шевельнула плечом, поправляя сползавшее полотенце, и размашисто зашатала к разъезду.
Хотелось Тоне крикнуть ей прямо в толстую спину что-нибудь очень злое и обидное, да ничего не пришло на язык. Эх, как это не понимать самых простых вещей! Ведь как важно лишний раз накормить дочь или сына того, кто там, на фронте, в окопной грязи, под пулями, под бомбежкой, отстаивает родную землю! Вот он получит письмо, и светлее станет у него на душе, и мать будет спокойней работать. Нет, буфет — дело государственное. А тетя Дуся как была жадиной и хапугой, так и осталась. И война ее не исправит. И то, что Тоня пыталась найти у нее сочувствие, а тетя Дуся утешала, успокаивала Тоню, было неприятно, оскорбительно… А все же написано то письмо — после боя — или нет?.. Эх, Алеша, Алеша, быть бы рядом с тобой…
Так думала вожатая чалдонской школы, шагая по Тунгирскому тракту — мимо сопок, полыхающих осенним огнем, мимо покрытых изморозью полей и лугов.
Комната, в которой занимался на подсобном агроном Сухоребрий, меньше всего походила на кабинет. Вдоль стен стояли маленькие столики — на них ящички, горшочки, банки, блюдца. На одном из столиков возвышался на своей подковообразной ножке микроскоп; в круглом зеркальце его играло солнце. Рядом, на другом столике, из круглых деревянных жилищ выглядывали десятки пробирок. Возле узкого высокого бюро боком к двери стоял в белом халате Георгий Иванович, а против него — в комбинезоне и резиновых сапогах — Карякина. Разговор у них, по-видимому, подходил к концу. Тоня тихонько присела на край табурета, занятого деревянной цветочницей.
— Так как же, товарищ Сухоребрий, — говорила Карякина, — долго ли ждать? Я ради этого до смены забежала.
— Да, да. — Агроном почесал тонкий, изогнутый нос, поправил пенсне. — А я, Любовь Васильевна, прихожу сюда так рано, чтобы мне не мешали!
— А я не по своему делу. Драгу по-новому наладим — сколько золота стране дадим!
— Понимаю, понимаю… Но не могу же я снять гусеницу с первого попавшегося трактора. Посмотрим, проверим на складе. Может, придется дать на сварку.
— Что ж, смотрите. Денек-два подожду, а уж потом не серчайте!
— Вы со мной разговариваете, как с чиновником. — Сухоребрий схватился за переносицу, удерживая сползавшее пенсне. — Вы же меня знаете. Кажется, и дети наши не первый год дружат.
— Дети — само собой, а вот не могу я, когда зряшные препятствия на дороге. До свидания!
Проходя мимо Тони, Карякина без удивления взглянула на нее и отрывисто спросила:
— Учитель-то этот, по ботанике, воротился?
— Нет, Любовь Васильевна.
— Вот уж дите взрослое! — И Карякина вышла.
— Так, еще одна утренняя гостья! — Агроном повернулся спиной к бюро и вопросительно глядел на Тоню сквозь стекла пенсне.
— Я хотела узнать, — сказала, привстав, Тоня, — какую площадь убрали школьники и сколько мешков накопали? Есть ли у вас эти сведения?
— Конечно, — ответил агроном. — Мы провели учет в тот же день.
— Могу ли я узнать, сколько заработали школьники? — спросила Тоня.
— Это очень срочно?
— Да, срочно.
— Вам придется подождать несколько минут. — Глаза агронома сквозь пенсне глядели сухо и недобро. — Нет ни плановика, ни бухгалтера. Мне придется самому.
— Я буду очень благодарна! — Тоня всегда сочетала настойчивость с вежливостью.
Сухоребрий вытащил из ящика бюро книгу в обложке под мрамор и стал молча прикидывать на маленьких счетах. Тоня ждала, кое-как пристроившись на краешке табурета.
— Две с половиной тонны, — отложив счеты в сторону, сказал агроном. — Вы могли бы просто позвонить по телефону, это заняло бы у вас несколько минут.
И на лице агронома мелькнула суховатая, нетерпеливая улыбка.
— Две с половиной тонны, не больше, Георгий Иванович? — Девушка, казалось, не поняла намека.
— Вы полагаете, что я способен вас обмануть?
— Что вы! И по моим расчетам столько же. Просто была бы рада ошибиться. Пять килограммов на школьника — это мало.
— Что же я могу сделать? — сказал несколько мягче агроном. — Это не моя и не ваша вина, и не вина детей.
Теперь уж, казалось, девушка должна уйти, но девушка не поднялась с табурета, хотя сидеть ей было не очень удобно.
— Скажите, Георгий Иванович, можете ли вы половину заработанной школьниками картошки выдать капустой, огурцами, морковью, свеклой?
Агроном сморщил нос, сдвинул брови — это он удерживал пенсне.
— Половину нельзя, но известную часть — пожалуй. Продснаб, я полагаю, не будет возражать.
— Значит, Георгий Иванович, мы договорились?
— Разумеется.
— Еще один вопрос, — поспешно сказала Тоня, — и я не буду вам больше мешать. Не могли бы вы сверх заработанного выделить нам еще пять тонн картофеля?
— Слушайте, я не знаю, как вас зовут…
— Антонина Дмитриевна, — охотно подсказала девушка, — или просто Тоня.
— Так вот, Антонина Дмитриевна, или просто Тоня — как это все понимать? Сначала вы перевели часть картошки в капусту и другие овощи. Я согласился. А теперь вы… требуете еще пять тонн картофеля. Что это за комбинация? Картофель подсобного идет для рабочего снабжения. Разговаривайте в продснабе.
Он вытащил из ящичка бюро какие-то бумаги и углубился в них.
— Это же для школьного буфета, чтобы завтраки у детей были, — сказала Тоня, — а вы со мной разговариваете, как… как тетя Дуся! И спиной повернулись.
Голос Тони прозвучал неровно, прерывисто. Сухоребрий поспешно покинул свое бюро и остановился против Тони:
— Какой вздор! При чем здесь тетя Дуся! Слушайте, милочка, вы знаете, что такое пять тонн картофеля?
— Да, разумеется, — пожала плечами Тоня. — Это винегреты, салаты, гарнир к котлетам. Понимаете?
— Понимаю. — Агроном сдержанно улыбнулся. — А котлеты будут?
— О котлетах я хотела поговорить потом, — вздохнула Тоня, — но теперь я скажу все сразу. Если бы дети получали хоть изредка кусочек мяса и стакан молока…
— Милая девушка, — ответил агроном, — я ведь не владелец этого хозяйства. Я здесь служащий. Обратитесь к начальству.
— Георгий Иванович! — Тоня встала и подошла к агроному. — Я о чем вас прошу? Только подсчитать. Вот были бы вы хозяином, что могли бы выделить детям?
Казалось, Сухоребрий сейчас вспылит, но пенсне, оседлавшее его нос, внезапно слетело, повиснув на нитке, и Тоня увидела добрые, беспомощные глаза с сеточкой тонких морщин в уголках.
— Никак не соберусь пружину наладить. Ниточку белую приспособил и — за ухо. За сединой незаметно… Ну что же, подсчитать — дело менее сложное. Вот, погодите, телескоп свой налажу.
Агроном снова отошел к бюро. Он долго щелкал костяшками, заглядывал в какие-то книги, делал выписки, и Тоня совсем не досадовала на Сухоребрия, что он стоит к ней спиной. Напротив, теперь спина Георгия Ивановича казалась ей симпатичной, приветливой и даже доброй.
Закончив подсчеты, агроном сказал:
— Если немножко поджать рабочее снабжение, можно выделить еще четыре тонны картофеля. С мясом труднее, но можно бы дать пять-шесть баранов, это полтора-два центнера мяса. Из сверхпланового надоя раза два в неделю… ну, скажем, пятьдесят литров молока. Это вас устроило бы, просто Тоня?
— Спасибо от всей школы! И теперь я вам больше не мешаю.
— Поздно мешать: сейчас уж начнется рабочий день. А спасибо за что? Это ведь пока только цифры.
Солнце пригревало сильнее. Еще ярче горели оранжево-желтые костры сопок. Тоня шла по тракту, и снова на душе у нее было грустно и сиротливо. Эти пестрые краски осени, студеные утренники, воздух, пахнущий грибами, ягодами, отмирающей хвоей лиственниц, — во всем были воспоминания, приметы счастливых дней, дыхание прошлого… Скоро с отцовской мелкокалиберкой будет снова она делать заходы в тайгу, но уже одна… Вон там, за разъездом, есть место, где козы отстаиваются от волков. Стоят на скале, как на пьедестале, — только стреляй. Сколько раз бывали они там вдвоем! А теперь — «Напишу после боя».
