Марк Ефетов - Тельняшка — моряцкая рубашка. Повести
Но вернёмся к «Карелии», где вперёдсмотрящий увидел плавучку. А по этой плавучке можно взять правильный курс и затем зайти в тихую воду, спастись от шторма.
Можно? Да, можно, если, конечно, плавучий маяк не сорвало с положенного места и не отнесло в противоположную сторону.
А если отнесло…
Тогда и происходит то, что произошло с «Карелией». Маяк-проводник оказывается маяком-обманщиком. Вместо тихой воды «Карелия» попала на острые подводные рифы, да так прочно, будто корабль прирос всем своим корпусом к этим камням. И в эфир полетели позывные:
SOS! SOS! SOS!
«Всем! Всем! Всем!»
«Всем, кто меня слышит! Спасите нас!»
Когда в радионаушниках и в приёмниках раздаются эти позывные, все радиоаппараты настраиваются на одну эту волну, по которой над всем миром летит призыв к помощи — сигнал бедствия: «Спасите наши души».
Вообще говоря, этот самый SOS существовал и до изобретения радио. Только в те времена его передавали пушечной пальбой. На всех почти кораблях — и в том числе на торговых — была тогда хотя бы одна пушка. Сигнал бедствия подавался флажными сигналами на мачте, красными ракетами, тревожными гудками или сиреной.
А с «Карелией» случилось бедствие. Можно сказать, катастрофа. Острые рифы распороли днище корабля, разбили ящики с грузом. И в пробоины хлынула вода.
Заработали помпы, но тут-то и произошло то, о чём говорили парикмахер Канаревский и булочник Криади: помпы засорились грузом — перестали работать.
АРТЕЛЬ НАПРАСНЫЙ ТРУД
Наскочив на подводные камни, «Карелия» сильно повредила руль и винт. Весь корпус изрешетило пробоинами. Вода хлынула в корабль со всех сторон. Вода проникла в трюм и в кочегарку, в помещение для команды и в салон, который был столовой, кинотеатром и залом для собраний. Чтобы не допустить взрыва, на «Карелии» были погашены все котлы.
Да, казалось, что спасти «Карелию», вырвать её у неизбежной гибели нельзя.
Весь огромный пароход освещался теперь тремя ручными масляными фонарями, да кое-где вспыхивали, как светлячки, карманные фонарики. Но их берегли — батареи этих фонариков не так-то живучи. Эти фонарики и так давали жёлтый тусклый свет, в котором виднелись пробитые иллюминаторы. В эти пробоины вкатывались обжигающе-холодные потоки морской воды. Вода чернела на полу кают, по ней хлюпали моряки, не снимавшие вот уже несколько дней высоченных сапог и тяжёлых мокрых бушлатов.
Я слушал, о чём переговаривались грузчики в мешках-капюшонах.
Из этих разговоров мне становилось ясным, что «Карелию» не спасти.
Один грузчик сказал:
— Спасать «Карелию» — артель напрасный труд. Людей поснимать надо. Вот что.
Другой добавил:
— Летом водолазы поднимут. А теперь и гадать нечего.
А третий произнёс короткое, но грустное слово:
— Амба!
Что оно значит в точности, я определить не мог. Но знал, что так говорят в порту, когда умер человек, утонул, или ещё в тех случаях, когда что-либо сгорело, пропало, погибло. Слово это означало что-то вроде: конец, крышка, всё.
Из разговоров этих же грузчиков я понял, что моряки с «Карелии» не повесили нос, не сдались. По пояс в ледяной воде они кладут заплаты и пластыри на израненное тело корабля, цементируют трещины, качают воду, проникающую во все щели. А вот в насосы и помпы вода идёт не всегда. Вся она, вода эта, засорена чаем. Миллиарды чаинок высыпались из разбитых ящиков в трюм, где плескалась морская вода, набухли в ней, превратив воду в эту кашу.
Вот в какое время на сигнал SOS к «Карелии» подошёл иностранный спасатель — пароход «Лавалет».
Пароход-спасатель! Сколько раз отец рассказывал мне о людях таких кораблей! Спасатель — это профессия, которая требует от человека всех его сил, опыта и самой жизни. Как мне хотелось быть спасателем!
МЕЧТЫ
Особенно мне хотелось спасти Виктора или Серафиму Петровну. А ещё лучше — их двоих. И ещё Муську мне хотелось спасти. Я представлял себе, как в порт приходит новый спасательный катер — быстроходный, с острым носом, чуть наклонённой назад тупой трубой, с блестящими водомётными пушками (это на случай пожара). В порту вывешивается объявление, что для нового спасательного корабля требуется опытный капитан. Что делаю я? Иду к Канаревскому и говорю:
— Мне сегодня играть в театре.
Он спросит:
— Тебя берут статистом за полтинник?
А нас, мальчишек, правда брали играть толпу и во всякие там массовые сцены.
Я скажу:
— Берут. Только там пьеса из заграничной жизни. Забастовка капитанов. Дайте-ка мне парик и приклейте бороду, чтобы я был похож на настоящего морского волка.
— Деньги вперёд! — скажет Канаревский.
И я выложу деньги, а он в полчаса сделает из меня самого настоящего морского волка. Такого возьмут без звука. Только посмотрят — и сразу же на корабль. И вот я на мостике спасателя.
— Полный вперёд!
— Есть полный вперёд!
Ветер рвёт мою приклеенную бороду, но я придерживаю её рукой, а в другой держу рупор, в который отдаю команду. И в это самое время терпит бедствие шаланда, нет — пароход, на котором гибнут Серафима Петровна, Муська и Виктор. Витя, конечно, сделал всё, чтобы спасти их, но выбился из сил. Он теряет сознание. А я в рупор кричу Виктору:
— Крепись!
А своему боцману командую:
— Свистать всех наверх!
Потом я перепрыгиваю с борта на борт и выношу на руках: сначала Серафиму Петровну, потом Муську, а затем перебирается на мой спасательный корабль Виктор. Он опирается на моё плечо…
Да, я не раз представлял себе это. Но теперь было не до фантазий. Не мечты, а правда.
«Лавалет» стал на якорь совсем близко от рифов, о которые билась «Карелия», как рыба, выброшенная на камни.
Шторм утих. Посветлело небо, и море из чёрно-коричневого снова стало зелёно-синим.
«Лавалет» был очень красивым пароходом. Труба была выкрашена в ярко-жёлтый цвет, палуба — белая, спасательные круги — вполовину красные, а медные помпы так надраены, что казались золотыми. На мачтах «Лавалета» висели два больших чёрных рупора — громкоговорители. И матросы «Карелии» услышали звуки оркестра, который исполнял какую-то весёлую американскую песенку.
Вот оно, спасение! Прежде всего свет, потом пар в трубах отопления, новые насосы, которые осушат каюты — выкачают воду с чаем…
ОТКРЫТЫЙ ЛИСТ
Для меня на этом оборвались разговоры грузчиков о «Лавалете». В будку, где стояли весы, вошёл отец:
— Ты чего тут?
— Я принёс тебе поесть. На дорогу. Ты тоже идёшь в море?
— Иду.
Отец взял из моих рук узелок и пробормотал что-то вроде «выдумывают тоже» или «вечно эти заботы». Он перекладывал кастрюльки и баночки из кулька в свою сумку, которую всегда брал с собой в море, а я тихо так сказал:
— А я?
Конечно, отец мог не расслышать или сделать вид, что не расслышал: в порту было шумно, особенно в тот штормовой день. Но мой отец не любил хитрить — даже в самом малом.
Он сказал:
— Я обещал тебя взять в море — и возьму. Но сегодня очень опасно. Нельзя. Понял?
— Понял. Мне идти домой?
— Погоди. Вот идёт Гегалашвили.
Капитан «Диспашора» всегда был порывистым и быстрым. Но в этот раз он так стремительно влетел в будку, как будто за ним гнались.
— Слыхал про «Лавалета»?! — выкрикнул он ещё с порога.
— Что-то слышал, — сказал отец. — «Лавалет» — опытный спасатель.
— Пират он, а не спасатель! — Гегалашвили обвёл глазами будку, скользнул взглядом по мне, но не задержался, будто я был из стекла или меня вовсе не было здесь. — Нет, ты подумай! — бушевал он. — Капитан «Лавалета» предложил капитану «Карелии» подписать открытый лист.
— Не может быть! — воскликнул отец. — Ты шутишь, Самсон. Там же люди гибнут.
— А, — махнул рукой Гегалашвили, — что люди, когда можно заработать доллары!.. Им эти зелёные бумажки всегда дороже человека!
— Ка-а-апитан! — прокричал кто-то за дверью.
— Ну, до свиданья! — Отец протянул мне руку.
Они уходили. Меня не взяли. Но в то время я думал о другом: «Неужели это возможно?» Открытый лист. Я знал, что это значит. Чистый лист бумаги, на котором написано только, что такой-то капитан берётся спасти погибающий корабль. А хозяин этого корабля, если корабль будет спасён, уплачивает сумму. И в этом месте стоят точечки. И спасатель потом проставляет любую сумму: самую высокую. Закон требует только одного: чтобы сумма эта была не выше стоимости спасённого корабля. Подписывают открытый лист, когда знают: всё равно корабль на дне моря и никто, кроме этого спасателя, не берётся его поднять. Да, так бывает, когда вытаскивают ржавое железо, мёртвый корабль, облепленный ракушками. А тут — люди. Им грозит смерть. Как же можно пользоваться этим и предлагать открытый лист? И во что ценить спасённых людей? Разве есть цена человеческой жизни?! Это всё равно, как если бы с человеком случилось несчастье — он попал бы под машину или под колёса трамвая, истекал бы кровью, а в это время примчалась бы «скорая помощь» и врач сказал бы раненому: «Подпишите открытый лист, по которому обязуетесь уплатить мне любую сумму, и только тогда я повезу вас в больницу, попытаюсь спасти вам жизнь».
