Фрэнсис Бернетт - Маленький лорд Фаунтлерой (пер. Демуровой)
— Едут! Едут! — заговорили в толпе. Карета остановилась у церкви, Томас соскочил с подножки, распахнул дверцу, и маленький светлоголовый мальчик в черном костюме спрыгнул на землю.
Мужчины, женщины и дети с любопытством смотрели на него.
— Вылитый капитан! — заметил кто-то из старожилов, помнивших его отца. — До чего похож, ну прямо точная копия!
Залитый солнечным светом, мальчик стоял и внимательно следил за тем, как Томас помогает графу вылезти из кареты. Как только граф ступил на землю, мальчик тотчас с такой готовностью подставил ему плечо, словно был футов семи ростом. И все тут же поняли: какие бы чувства ни вызывал в окружающих граф Доринкорт, внук его совсем не боялся.
— Обопритесь на меня, — предлагал мальчик. — Как все вам рады! Оказывается, они все вас знают!
— Сними шляпу, Фаунтлерой, — сказал граф. — Они здороваются с тобой!
— Со мной! — вскричал Фаунтлерой, срывая с себя шляпу. Глядя удивленными сияющими глазами на толпу, он попытался разом поклониться всем вместе.
— Господь вас благослови, милорд, — произнесла, приседая, старушка в рыжем салопе, поклонившаяся его матери. — Живите долго и здравствуйте!
— Благодарю вас, сударыня!
И вместе с графом Седрик вошел в церковь. Пока они шли по проходу к квадратному возвышению, отделенному от остальных тяжелым занавесом, где на скамье с высокой спинкой лежали красные подушки, глаза всех прихожан были прикованы к ним. Усевшись, Фаунтлерой сделал два приятно удививших его открытия: во-первых, прямо напротив, за рядами голов, сидела мама и улыбалась ему; а во-вторых, рядом, у стены, лицом друг к другу, возле возвышения, на котором лежали два каменных молитвенника, стояли, сложив тонкие пальцы, две высеченные из камня коленопреклоненные фигуры в старинном диковинном платье. На стене была выбита надпись, но Фаунтлерой разобрал только слова, начертанные старинной орфографией:
«Здесь покоится прахъ Грегори Артура, первого графа Доринкорта, а также Алисонъ Хильдегардъ, его супруги».
— Можно, я вас шепотом что-то спрошу? — обратился Фаунтлерой к деду, снедаемый любопытством.
— Да? — отвечал граф.
— Кто это вон там?
— Твои предки, жившие несколько сот лет назад.
Лорд Фаунтлерой с почтением посмотрел на фигуры и произнес:
— Возможно, это от них у меня такое правописание.
После чего нашел нужное место в молитвеннике.
Заиграл орган — Фаунтлерой встал и с улыбкой взглянул на мать. Он очень любил музыку, и они нередко пели вдвоем; его чистый, звонкий, как у жаворонка, голос влился в хор прихожан. Он пел с увлечением, с жаром; а граф увлеченно следил за мальчиком, сидя в углу своей ложи, затененном занавесом. Седрик стоял с раскрытым псалтырем в руках и, подняв к небу лицо, пел, позабыв обо всем; солнечный луч, проникший через цветной витраж в церковь, золотом горел в его волосах. Мать глядела на его счастливое лицо — трепет охватил ее сердце, и из глубины его вырвалась молитва. Она молилась о том, чтобы ничто не замутнило простого счастья его ребяческой души и чтобы огромное состояние, внезапно свалившееся на него, не принесло с собой зла. В последнее время ее нежное сердце беспокоили смутные предчувствия.
— Ах, Седди, — сказала она ему как-то вечером, обнимая его на прощанье, — ах, Седди, милый, как бы мне хотелось быть очень умной ради тебя и давать тебе мудрые советы! Но я могу тебе сказать только одно: будь добрым, милый, будь смелым и прямым, и ты никогда никого не обидишь и многим сможешь помочь. Кто знает, может быть, этот огромный мир станет чуточку лучше оттого, что в нем живет мой малыш. А это важнее всего, Седди, важнее всего остального — если мир станет чуточку лучше оттого, что кто-то жил в нем, пусть даже всего лишь на самую капельку лучше, мой милый.
Возвратясь в замок, Седрик повторил слова матери деду.
— Когда она мне это сказала, — закончил он, — я подумал о вас. Я ей сказал, что мир изменился к лучшему, оттого что вы в нем живете, и еще я сказал, что буду стараться походить на вас.
— А что она тебе на это ответила? — спросил граф с некоторой тревогой.
— Она сказала, что это правильно и что надо всегда искать в людях хорошее и стараться, чтобы нам это нравилось.
Возможно, старый граф вспомнил об этом разговоре, сидя в своем углу в церкви. Не раз глядел он через головы прихожан туда, где сидела в одиночестве жена его сына; он видел милое лицо, которое любил сын, так и не дождавшийся от отца прощения, глаза, столь похожие на глаза мальчика, сидящего рядом с ним; однако какие мысли роились в его голове и были ли они горькими и непреклонными, или он несколько смягчился, понять было невозможно.
Выйдя из церкви, граф с внуком увидали, что прихожане не расходятся, желая, видно, посмотреть на них поближе. У церковных ворот стоял какой-то человек с шапкой в руках, и когда они подошли, он шагнул вперед и остановился. Это был фермер средних лет с измученным лицом.
— А-а, Хиггинс, — молвил граф.
Фаунтлерой обернулся и бросил на него быстрый взгляд.
— Это и есть мистер Хиггинс? — спросил он.
— Да, — отвечал сухо граф. — Он, верно, явился взглянуть на своего нового лендлорда.
— Да, милорд, — отвечал фермер, и краска залила его загорелое лицо. — Мистер Невик сказал мне, что лорд Фаунтлерой замолвил за меня по доброте словечко, и я хотел бы, если дозволите, его поблагодарить.
Возможно, он немного удивился, увидав, как мал был его благодетель, который сделал для него так много. Сейчас он стоял и смотрел снизу вверх на Хиггинса, как могли бы смотреть его собственные дети, на долю которых выпало столько невзгод; ему явно и в голову не приходило, какой важной персоной он стал.
— Я стольким вам обязан, милорд, — начал он, — стольким обязан! Я…
— Да что вы, — прервал его Фаунтлерой, — я только письмо написал. А сделал все дедушка. Вы же знаете, он такой добрый и всегда всем помогает. А как здоровье миссис Хиггинс?
Хиггинс слегка опешил. Казалось, он удивился, услышав столь лестный отзыв о старом графе, который вдруг предстал этаким благотворителем, наделенным самыми добрыми чертами.
— Я… мда… конечно, милорд, — бормотал он. — Хозяйке теперь лучше, когда она беспокоиться перестала. Это ее тревога доконала.
— Я очень рад, — сказал Фаунтлерой. — Мой дедушка очень огорчился, узнав, что у ваших детей скарлатина, да и я тоже. У него ведь тоже были дети. Вы знаете, я сын его младшего сына.
Хиггинс вконец растерялся. На графа он старался не смотреть — так оно было безопаснее! Все знали, как тот любил сыновей: виделся с ними раза два в год, не более, а если кто-то из них болел, тут же уезжал в Лондон, потому что врачи и сестры наводили на него скуку.
Его сиятельство слушал весь этот разговор, сверкая глазами из-под насупленных бровей; странно ему показалось узнать, что его огорчила скарлатина.
— Видишь, Хиггинс, как вы все ошибались во мне, — заметил он с угрюмой улыбкой. — А вот лорд Фаунтлерой меня понимает. Когда тебе понадобятся точные сведения о моем нраве, обращайся к нему. Садись в карету, Фаунтлерой.
Фаунтлерой прыгнул в карету, и она покатила по зеленой аллее; она уже свернула на дорогу, а на губах графа все играла угрюмая улыбка.
Глава восьмая. ФАУНТЛЕРОЙ УЧИТСЯ ЕЗДИТЬ ВЕРХОМ
Угрюмая улыбка еще не раз кривила губы графа Доринкорта по мере того, как шли дни. Однако по мере того, как его знакомство с внуком росло, она становилась все менее угрюмой. Следует признаться, что к тому времени, когда лорд Фаунтлерой появился на сцене, графу наскучили его возраст, подагра и одиночество. После долгой жизни, исполненной удовольствий и развлечений, грустно было сидеть в роскошных покоях одному, положив больную ногу на скамеечку, сердясь и крича, чтобы немного развлечься, на испуганного лакея, которому самый вид его был ненавистен. Старый граф был слишком умен, чтобы не знать, что слуги его не выносят и что даже навещавшие его изредка гости приезжают не из любви к нему, хотя некоторых и развлекали его язвительные речи, в которых он никому не давал пощады. Пока он был здоров и полон сил, он часто выезжал, делая вид, что это ему нравится, хотя не получал на деле никакого удовольствия; но когда здоровье его начало сдавать, все ему опостылело и он заперся в Доринкорте со своей подагрой, книгами и газетами. Впрочем, читать все время было невозможно, и его все больше одолевала, как он говорил, «скука». Длинные дни и ночи наводили на него тоску, и он становился все более раздражительным и нетерпимым. Но тут появился Фаунтлерой, и стоило графу его увидеть, как — к счастью для малыша — его тайная гордыня была удовлетворена. Будь Седрик не так хорош собой, старик, возможно, тотчас бы его невзлюбил, так и не успев оценить его достоинств. Граф про себя решил, что красота и бесстрашие Седрика объясняются тем, что в жилах его течет кровь Доринкортов и что он делает честь их семье. А позже, когда он узнал мальчика поближе и увидал, как хорошо он воспитан, хоть и не понимает всех обстоятельств своего нового положения, Седрик стал нравиться ему все больше и больше и порой даже развлекал его.
