Фрэнсис Бернетт - Маленький лорд Фаунтлерой (пер. Демуровой)
— А что бы ты сделал в этом случае? — спросил граф.
Надо признаться, что мистера Мордонта на миг охватило странное чувство. Он много лет прожил в Доринкорте и принимал дела прихожан близко к сердцу; он знал всех богатых и бедных арендаторов, знал всех крестьян, не только честных и работящих, но и ленивых и нечестных. Он хорошо понимал, что этот мальчик с широко раскрытыми глазами, который стоял возле графа, сунув руки в карманы, получит в будущем огромную власть творить добро и зло. Он понимал также, что из-за прихоти гордого и себялюбивого старика мальчик может получить эту власть сейчас же и что, если он не обладает добротой и великодушием, это может плохо обернуться не только для других, но и для него самого.
— Так что бы ты сделал в таком случае? — повторил граф. Фаунтлерой придвинулся к нему еще ближе и доверчиво положил ему руку на колено.
— Если б я был очень богатый, — сказал он, — и не был бы такой маленький, я бы позволил ему остаться на ферме и послал бы его детям всего, что им надо. Но, конечно, я еще маленький…
Он замолчал; однако спустя мгновенье лицо его просветлело.
— Вы ведь все, что угодно, можете сделать, правда? — спросил он.
— Гм, — пробормотал старый граф, глядя на мальчика. — Ты так полагаешь?
Казалось, впрочем, что вопрос не был ему неприятен.
— Я просто хочу сказать, что вы можете любому дать все, что захотите, — пояснил Фаунтлерой. — А кто это Невик?
— Это мой управляющий, — отвечал граф, — и некоторые арендаторы не очень-то его любят.
— Вы ему сейчас напишете? — спросил Фаунтлерой. — Принести вам перо и чернил? Я могу снять со стола игру.
Он, видно, ни минуты не сомневался в том, что граф не позволит Невику привести жестокий план в исполнение.
Граф помолчал, все не сводя с мальчика глаз.
— Ты писать умеешь? — спросил он.
— Да, — произнес Седрик, — только не очень хорошо.
— Убери со стола и принеси с моего бюро чернила, перо и бумагу.
Мистер Мордонт слушал этот разговор со все возрастающим интересом. Фаунтлерой проворно исполнил все, что велел ему граф. Не прошло и минуты, как большая чернильница, перо и лист бумаги оказались на столе.
— Ну вот, — весело проговорил он, — теперь вы можете писать.
— Писать будешь ты, — отвечал граф.
— Я! — воскликнул Фаунтлерой, покраснев до корней волос. — Я иногда делаю ошибки, если у меня нет под рукой словаря и никто мне не помогает. И потом, разве моего письма будет достаточно?
— Вполне достаточно, — отрезал граф. — Хиггинс на ошибки жаловаться не будет. Ты ведь у нас филантроп, а не я. Ну же, начинай.
Фаунтлерой взял перо, обмакнул его в чернила и устроился поудобнее, облокотясь о стол.
— Я готов, — сказал он. — Что же мне писать?
— Пиши: «Оставьте пока Хиггинса в покое» — и подпишись «Фаунтлерой», — проговорил граф.
Фаунтлерой снова обмакнул перо в чернила и начал писать. Дело это было для него нелегкое, но он отнесся к нему очень серьезно. Прошло какое-то время, прежде чем письмо было готово; Фаунтлерой подал его графу с улыбкой, в которой был заметен оттенок беспокойства.
— Как по-вашему, этого хватит?
Граф взглянул на письмо, углы его рта слегка дрогнули.
— Да, — отвечал он, — Хиггинс будет вполне доволен. И он передал письмо мистеру Мордонту. В письме было написано:
«Дарагой мистер Невик пажалста астафьте пака мистера Хигинса в пакои чем весьма обяжете уважающива вас
Фаунтлероя».— Мистер Хоббс всегда так подписывался, — пояснил Фаунтлерой. — И я подумал, что лучше будет прибавить «пажалста». А правильно я «пажалста» написал?
— В словарях его пишут несколько иначе, — заметил граф.
— Так я и знал! — воскликнул Фаунтлерой. — Надо было вас спросить. Если слово длинное, всегда надо проверять его в словаре. Так оно вернее. Я лучше перепишу письмо.
И он переписал письмо набело, предварительно выяснив у графа, как пишутся трудные слова.
— Странная вещь правописание, — заметил он. — Очень часто пишут совсем не так, как произносят. Я-то думал, что «пажалста» так и надо писать, а оказывается, оно совсем по-другому пишется. А «дорогой», если не знать, хотелось бы написать «дарагой», да? Просто руки иногда от этого правописания опускаются!
Уходя, мистер Мордонт унес письмо с собой. Кроме письма он унес с собой и еще что-то — чувство надежды и благодарности, какой прежде он никогда не уносил из замка Доринкорт.
Проводив его до двери, Фаунтлерой вернулся к деду.
— Можно мне теперь пойти к Дорогой? — спросил он. — Она меня ждет.
Граф помолчал.
— Прежде зайди на конюшню, — сказал он. — Там для тебя есть кое-что. Позвони.
— Спасибо, — быстро произнес Фаунтлерой, слегка покраснев, — но если вы позволите, я лучше завтра туда пойду. Дорогая с самого утра меня ждет.
— Что ж, — отвечал граф. — Я прикажу заложить карету.
И сухо прибавил:
— Это пони.
У Фаунтлероя перехватило дыхание.
— Пони! — повторил он. — Чей пони?
— Твой, — отвечал граф.
— Мой? — вскричал мальчик. — Мой? Как все эти игрушки наверху?
— Да, — сказал граф. — Хочешь на него взглянуть? Я прикажу его вывести.
Краска залила лицо Фаунтлероя.
— Я никогда и не мечтал, что у меня будет пони! — воскликнул он. — Я никогда об этом даже не мечтал! Как Дорогая обрадуется! Вы мне все-все дарите!
— Хочешь взглянуть на него? — повторил граф. Фаунтлерой глубоко вздохнул.
— Да, я хочу на него посмотреть, — отвечал он. — Прямо сказать вам не могу, как мне этого хочется. Только боюсь, я не успею…
— Ты непременно хочешь ехать к матери сегодня? — спросил граф. — Разве нельзя отложить поездку?
— Нет, — сказал Фаунтлерой, — ведь она все утро обо мне думала, а я о ней.
— Ах, вот как, — произнес граф. — Что ж, позвони.
Карета мягко катила по аллее под высокими сводами деревьев. Граф молчал, но Фаунтлерой говорил, не смолкая, и все о пони. Какого он цвета? А он большой? Как его зовут? Что он ест? Сколько ему лет? А можно завтра встать пораньше, чтобы посмотреть на него?
— Вот Дорогая обрадуется! — повторял он. — Она будет вам так благодарна за вашу доброту ко мне! Она ведь знает, что я всегда пони любил, только мы никогда не думали, что у меня будет свой пони. На Пятой авеню жил один мальчик, так у него был пони, он на нем каждое утро ездил, а мы всегда, когда гуляли, мимо его дома проходили, чтобы на пони взглянуть.
Он откинулся на подушки и несколько минут сосредоточенно рассматривал графа.
— По-моему, вы самый добрый человек на свете, — наконец убежденно произнес он. — Вы всегда делаете добро, правда? И думаете о других. Дорогая говорит, что это и есть настоящая доброта — когда думаешь не о себе, а о других. А вы ведь так и поступаете, правда?
Его сиятельство так поразился, услышав этот лестный отзыв, что положительно не знал, что сказать. Он чувствовал, что ему надо собраться смыслями. Его крайне удивило то, что этот доверчивый ребенок видит лишь доброту и великодушие во всех его неприглядных поступках. А Фаунтлерой продолжал, восторженно глядя на него большими, ясными, невинными глазами.
— Вы стольких людей осчастливили, — говорил он. — Майкла с Бриджит и их детей, а потом торговку яблоками, и Дика, и мистера Хоббса, а еще мистера Хиггинса и миссис Хиггинс с детьми, и мистера Мордонта — он так обрадовался! — и Дорогую, и меня… Ведь вы мне пони подарили и еще всего сколько! Знаете, я считал на пальцах и в уме, и у меня получилось двадцать семь человек! Вот сколько людей вы осчастливили! Это так много — двадцать семь человек!
— И это я, по-твоему, их осчастливил? — спросил граф.
— Конечно, вы же сами знаете, — подтвердил Фаунтлерой. — Вы всех их сделали счастливыми. Знаете, — продолжал он нерешительно, — люди иногда ошибаются насчет графов, если они с ними не знакомы. Вот мистер Хоббс тоже ошибался. Я ему об этом напишу.
— Что же мистер Хоббс думал о графах? — поинтересовался старый аристократ.
— Видите ли, — отвечал его юный собеседник, — дело в том, что он ни одного графа не встречал и только читал о них в книгах. Он думал — только вы не обращайте внимания! — что все графы ужасные тираны, и говорил, что он их близко к своей лавке не подпустит. Но если б он с вами познакомился, я уверен, он бы свое мнение изменил. Я ему о вас напишу.
— Что же ты ему напишешь?
— Я ему напишу, — произнес с воодушевлением Фаунтлерой, — что такого доброго человека я в жизни не встречал. Что вы всегда о других думаете, и об их счастье печетесь, и… и я надеюсь, что, когда я вырасту, я буду такой же, как вы.
— Как я! — повторил граф, глядя на обращенное к нему детское личико. Темная краска залила его морщинистые щеки — он отвел глаза и принялся смотреть в окно кареты на огромные буки, красновато-коричневые листья которых блестели под солнечными лучами.
