Н. Ковалева - Зима и лето мальчика Женьки
— Накоси — выкуси и оближи!
Колобок вдруг скинул пальто и рывком взлетел через две ступеньки.
— Ой, дядечка, ой, миленький, не лезь, мне страшно! — дурашливо загундосил Брига.
Мужик промолчал и еще быстрее заработал руками. Брига подпустил его поближе.
— Ой, колобок, боюсь-боюсь-боюсь! — завопил тоненько.
Мужик погрозил кулаком. Женька качнул ногой над запрокинутым искаженным лицом, привстал на ступеньке…
— Пока, Колобок! — и изо всех сил оттолкнулся от стены.
Ветер ударил в уши. Сердце — ах! — в голодное пузо. Приземлился на руки. У самого лица упала матерчатая объемная сумка. Женька жадно схватил ее — тяжелая! — и припустился со всех ног.
— Гнида! Босóта! — неслось в спину.
«А ведь не прыгнешь, дядя!» — подумал победно Брига.
К подвалу мчался, петляя, как заяц от гончих, ныряя в темные проходные дворы, пробегая узкими переулочками, перерезая широкие проспекты, перескакивая ограждения. Мчался уже от удали и шалого охотничьего счастья: сумел добыть! Что было в сумке — он не знал, но не пустая, не пустая!
У знакомого козырька Брига остановился, приосанился, переводя дух.
— Эй, Малой! Вадька! Гуляем! — крикнул.
Распахнул дверь — тишина. Гулкая. Мертвая. Чужая.
— Вадька! — Брига рванулся к «ложу» у трубы теплотрассы.
Ворох воняющего гнилью тряпья был пуст.
— Вадька! Вадька! — в ночную тьму.
«Если менты, то не ушли бы, меня бы ждали. Сам, сам. Куда?»
Вверх по ступенькам к ночному небу. Наугад в проулок… И остановился. «Нет, так не найти. Надо поразмыслить. Думает, что я у гастронома пасусь», — и Женька рванул туда.
Гастроном темной коробкой высился на углу улицы, возле него никого не было. Женька помчался обратно, к подвалу, надеясь, что Вадик вернулся, но — нет.
Лбом к холодному кирпичу: думай, голова, думай!
И вдруг — показалось? Померещилось? Женька замер, боясь дышать. Редкие машины — мимо. Пощелкивает фонарь, точно уже устал светить и вот-вот взорвется. Тополя шумят ровненько, провода гудят… Вот! Всхлип, тихий такой, не всхлип — почти дыхание. Еще… еще.
— Вадик! — позвал негромко.
— Брига! — метнулось радостно, звонко. — Брига!
Мальчик налетел на Бригу, как наскучавшаяся собачонка, ткнулся носом. Заплакал.
— Я думал, думал… Я к милиции ходил. Не бросай меня больше, Брига! Я с тобой. С тобой ходить буду, а?
— Дуралей! — улыбнулся Женька снисходительно, — Маленький ты еще. Вот подрастешь…
И только тут заметил: пацан стоит в одних носках.
— Ботинки где? Ты ж замерзнешь!
— Не нашел, — виновато шмыгнул носом мальчишка.
— Я их наверх поставил, — вспомнил Брига. — Чтоб прогрелись. Держись за шею.
И засопел: маленький, маленький, а тяжелый!
— Новый год скоро, — почему-то шепнул Вадик.
Брига ответил уже в подвале, растирая заледеневшие ноги мальчика:
— Это что же, мы тут больше месяца болтаемся?
— Да. А у меня подарка нету…
— Сам ты как подарок, — и вспомнил про брошенную в спешке сумку.
Тряхнул ее за углы — посыпались, полетели свертки, банки. Две головы сошлись над негаданным богатством.
— Колбаса! — ахнули мальчики.
— А это… — силился Брига прочесть название плоской баночки.
— Шпроты, — объяснил Вадька. — Видать, где-то заказ давали.
— Какой заказ?
— Продуктовый. Папа тоже перед праздниками приносил. Ему положено было, как руководящему составу. Еще сгущенка там должна быть, балык и конфеты… — судорожно зачастил пацаненок перебирая банки и свертки…
Брига свысока усмехнулся:
— Конфеты! Сладкое бы все тебе! Малой.
— Смотри! — оторопело произнес Вадик, держа в руке мужское портмоне. — Это откуда?
— От Деда Мороза. Сам говоришь, Новый год…
Глава 17
Да будет воля Твоя!
— Голубушка! Голубушка! Ну что же вы! Так нельзя. Я не думаю, что Бриг… Вы же его знаете. Этот мальчишка так просто не сгинет — найдется, всенепременно найдется! — Алексей Игоревич суетился, впуская нежданную гостью.
Алена появилась на пороге внезапно, перепуганная, опухшая от слез, усталая и замерзшая. «Утешить… А чем?» — и музыкант говорил ненужные, пустые слова:
— Найдется, найдется… Всенепременно!
«Всенепременно… Непременно все. Зима в Сибири — не шутка. Неделю морозы за тридцать. Рождественские или крещенские? Какая разница, морозы…»
— Скорее всего, нашел где-то теплое местечко и отсиживается. Давайте вытрем слезы и выпьем чаю. У меня по случаю есть коньячок. В некотором роде, трофейный… Я изъял его у своего ученика, а он все никак не заберет. Сейчас в чай… Вы знаете, с этим коньяком был презабавнейший случай. К тому же сейчас заметно потеплело…
Морозы не стояли — висели острым колющим туманом, оседали на ресницах, склеивающихся вмиг. И как назло дул хиус[2] — занудливый, пронзительный, всюду проникающий ветер, пробирающий до костей. «Мороз и хиус — страшная смесь. Страшная. Если бы хиус мог зазвучать, это была бы бесконечная пронзительная си верхней октавы. Что же сказать тебе, девочка?»
* * *Брига снова и снова трогал горячий Вадькин лоб. С утра мальчишка еще разговаривал, даже смеялся; доел кусочек шоколадки, оставшийся от негаданного новогоднего подарка.
Бриге на миг показалось, что они победят и эту новую напасть. Ну, что такое простуда? Он вот сто раз простывал. Даст медичка таблетку — и все в порядке. Таблетку… где бы ее взять-то?
Вадька застонал:
— Брига, Брига-а-а, пить хочу! Хочу-у-у!
Женька метнулся к запасам воды, серой, грязной, из растопленного городского снега. В темном подвале, где переплетались трубы отопления, и в каждой струилась жидкость, воду достать было труднее всего. В детдоме Брига даже не задумывался, как трудно без нее обойтись. А тут…
В консервной банке воды оставалось на пару глотков. Брига вылил ее в кружку, осторожно приподнял голову Вадику:
— Пей!
Вадька смотрел незряче, будто сизый морозный туман навсегда поселился в синих глазах. Жадно глотнул, откинулся без сил.
Вода кончилась.
* * *Алена всхлипнула и сжала ладонями хрупкий фарфор чайной чашечки.
— Вы мне не верите? — Алексей Игоревич коснулся плеча девушки.
— Верю?… Да. Да. Конечно… — и она опять заплакала.
— Пейте, вам обязательно надо согреться.
Алена покорно кивнула, отхлебнула, но руки дрогнули и чай потек по пальцам. Девушка удивилась: «Он должен быть горячим, а я не чувствую…»
Алексей Игоревич покачал головой и достал из буфета стопку.
— Ерунда этот чай, пошлейшая китайская выдумка. Мы начнем с коньяка. По-русски. Знаете, русский народ ни одно дело не начинает, не обмыв. Совершенно правильно, между прочим. Алкоголь способствует…
Усмешка на девичьих губах скользнула, едкая такая и горькая, что слова вдруг стали неподъемно-тяжелыми и замерли у губ:
— Вы ведь сами не верите, да?
«Чем дальше живешь, тем меньше сил верить в чудеса», — промолчал Алексей Игоревич. Алая полоска в термометре за окном стойко держалась на минус тридцати двух. «Вряд ли они еще живы, надо это признать».
* * *— Гляди, что принес! — Женька уже было поднес мальчишке кружку с енисейской студеной водой — и остановился: водица-то — ух! Пока тащил ее через несколько кварталов, успела льдом затянуться. Но зато чистая-чистая!
— Погоди, сейчас согрею чуток. Холоднющая!
Вадька молчал, даже глаз не открыл. «Сколько же меня не было? Час, полтора? Заснул?»
Брига прислушался. Дышал малой тяжко, с каким-то хрипом и свистом. Тихонько толкнул Вадика в плечо — тот даже глаз не открыл.
— Вадька! Вадька! — позвал тревожно.
Брига вгляделся в бледное лицо. Плотно сжатые веки вздрагивали. Губы точно куржаком[3] обметало. Как-то остро выступили подбородок и нос, будто за эти два дня болезнь выпила из Вадика последние соки. Лоб сухой, горячий — такой горячий, что Женькина ладошка, застывшая от студеной воды и колкого хиуза, вмиг согрелась. А Вадька даже не вздрогнул.
Бриге стало жутко. До тошноты, до липкого пота, как никогда прежде. Он вздрогнул, зубы отозвались предательской дробью. Женька зажмурился, пытаясь прогнать страх, но кольнуло: «Сейчас открою глаза, а Вадька уже того…» — и он схватил мальчишку за плечи и что было сил тряхнул, заорал во всю глотку:
— Вадька! Вадька-а-а-а!
* * *— У вас глаза больные, усталые… Вы тоже не спали? — Алена не отводила взгляда от музыканта.
Тот отвернулся, потянулся за коньяком, плеснул в стопку.
— Значит, думаете, что искать уже без толку, да?
«Что ей ответить? Скажу «без толку» — и рухнет над Бригом тьма. Да, пожалуй, так. Пока веришь…»
— Старый никчемный романтик…
— Что? — Девушка замерла.
