Ульф Старк - Пусть танцуют белые медведи
— Лассе!
Я был на полпути к земле, когда услышал голос Тины.
Она высунулась из окна. Бледная как мел. А через секунду высунулся и Асп, тоже жутко перепуганный.
— Держись крепче, парень! — крикнул он. — Я мигом принесу лестницу. И не делай глупостей!
Я посмотрел на них.
Солнце отражалось в открытом окне. Я радостно улыбнулся. Что они удумали? Решили, что я тут вечно буду висеть? Я высвободил одну руку и помахал им: пусть видят, что со мной все в порядке и им не о чем беспокоиться.
— Лассе! — крикнула Тина. — Осторожнее, ты, сумасшедший!
— Это совсем неопасно, — крикнул я в ответ, но тут труба выскользнула из моих рук.
Пижонские итальянские ботинки оказались совершенно бесполезны и заскользили по трубе, словно кто-то намазал подошвы оливковым маслом.
Пока я падал, крик Тины звучал в моих ушах.
— Не шевелись, мой мальчик, — сказал Асп. — Лежи спокойно.
Лицо его было почти таким же серым, как у Рыбной Тефтели. Учитель тревожно осматривал мое распростертое тело, пытаясь понять, не сломал ли я шею.
Но я отделался легким испугом.
Я угодил на один из недавно распустившихся густых кустов сирени, которые так холил и лелеял наш сторож. А потом соскользнул на клумбу с крокусами и посшибал их головой.
Мне повезло.
Только башка немного гудела. Могло быть и хуже. Пижонские брюки были испорчены навсегда. Ветки исцарапали мне лицо. В довершение всех бед одна нога отдалась болью, когда я попытался пошевелить ею.
— Как ты? — спросила Тина.
Она не успела отдышаться и говорила с трудом. Небось, неслась очертя голову вниз по лестнице.
— Промок немного, — ответил я.
Вчерашний дождь намочил землю, и теперь влага пропитала мои брюки. Надо было поскорей подниматься. К тому же я боялся, что директор вот-вот отделается от Блэки. Может, он уже спускается во двор?
Я осторожно встал, хотя Асп и пытался меня удержать. Он волновался, нет ли у меня внутренних переломов. Я попытался наступить на болевшую ногу, и мне показалось, что кто-то напихал в нее крапивы.
— Больно? — встревожилась Тина.
— Немного, — сказал я и состроил жуткую гримасу. — Это только одна нога. Наверное, сломана.
— Что? — Асп пришел в ужас. — Что ты сказал, мальчик?
Я подмигнул ему, так, чтобы Тина не видела.
— Эти чертовы кости торчат сквозь брючины, — присочинил я. — Боюсь, ногу придется ампутировать.
— Ты шутишь? — охнула Тина.
Но на всякий случай она обняла меня и держала, словно я в любой момент мог рухнуть на землю. Я положил руку ей на плечо и теснее прижался к ней, чтобы показать, как я искалечен.
— Ничего опасного, — заверил я. — Полным-полно людей живут с протезами и прекрасно обходятся.
Тут Асп улыбнулся.
— Пожалуй, мне следовало бы отвести тебя к школьной медсестре, — сказал он и теперь сам подмигнул мне в ответ. — Да и директор наверняка захочет с тобой поговорить. Но пока тебе нужен покой. Поэтому лучше сматывайся отсюда поскорее. Кристина, поможешь ему добраться до дома?
— Конечно, — вызвалась Тина.
— Спасибо, — сказал я.
И мы поковыляли прочь. Асп смотрел нам вслед и вдыхал весенний воздух. Мы торопились убраться поскорее. Одно было ясно. Я не собирался сразу возвращаться домой.
Глава тринадцатая
Моя старинная мечта воплощается в явь у нас в подвале, на рассвете звучит «Return to sender»[24], а черный автомобиль отправляется на юг
— Ага, пришел наконец! — обрадовался Торстенсон.
Они меня уже давно ждали.
Я вернулся домой только в девять вечера. Мы с Тиной выбрали не самый прямой путь к дому. Несмотря на боль в ноге, мы все же доковыляли по шатким ступеням до лыжного трамплина и уселись там наверху. Над нами скользило по небу солнце, а под нами в кронах деревьев щебетали птицы.
Потом нас разыскали Пень и вся шайка. Мы отправились в город и занялись обычными проделками.
Когда я заявился домой, то не решался посмотреть Торстенсону в глаза. Директор наверняка бросился ему названивать, едва только освободился из крысиных лап.
— Лассе, дорогой, — всплеснула руками мама, — боже, на кого ты похож!
Она обняла меня и осмотрела царапины на лице, порванные брюки и испачканный пиджак.
— Простите, — сказал я.
— Ладно уж, — пробурчал Торстенсон.
Он похлопал меня по плечу и дружелюбно улыбнулся.
Я ничего не мог понять! У них что, телефон сломался?
— Пойдем, — сказал Торстенсон. — Пойдем, мы тебе что-то покажем.
Он взял меня под руку и повел к двери в подвал. Что это они удумали? Мама молча шла следом, она накинула на плечи плащ, поскольку там внизу было очень сыро.
— Ну, что скажешь? — спросил Торстенсон.
Я рассматривал тонкую белую раму, узкие сверкающие ободья колес, переключатель скоростей и обтянутый пленкой выгнутый руль, черное узкое седло и педали, которые, казалось, только и ждали толчка, чтобы закрутиться. Это был «Мотобекан» — гоночный велосипед, о котором я мечтал почти каждый вечер в своей комнате на Энскедевэген.
Что он делает в подвале у Торстенсона?
— Это твой, — сказал Торстенсон.
— Вы же еще ничего знаете!
У меня не было слов.
— Да уж знаем, — вздохнула мама.
— Нет!
— Просто тебе нужно сейчас несколько дней отдохнуть, — сказал Торстенсон. — И ни о чем не думать. Только отдыхать и наслаждаться жизнью. Может, хочешь проехаться, испробовать его?
— Но… — начал я.
— И хватит об этом, — отрезал Торстенсон. — Ты перезанимался. В этом все дело. Мне очень жаль, Лассе. Я переусердствовал. И слишком торопил события.
— Но вы не понимаете! Я сделал это нарочно.
— Еще как понимаем! — мягко возразил Торстенсон. — А теперь тебе пора в постель. Денек был долгий.
Мама пошла за мной наверх.
Она налила горячущую ванну. Я нырнул в нее и почувствовал, как вместе с теплом наваливалась усталость. Мама намылила меня, как в детстве. Она вымыла мне волосы, затем ополоснула всего душем.
Потом закутала меня хорошенько.
И еще немного посидела, держа меня за руку.
— А теперь тебе надо как следует выспаться, — прошептала она. — Слышишь?
— Ага, — сказал я и сжал ее руку крепко-крепко, чтобы она поняла, как я ее люблю, и что мне грустно, что все так вышло.
Часы с Микки-Маусом показывали четыре часа. Теперь-то точно все спят.
Пора!
Я сбросил с себя одеяло и в темноте проковылял к шкафу. Я не стал включать люстру. Мне достаточно было слабого сияния, исходившего от глобуса на столе.
В шкафу аккуратными рядами висели все мои обновки.
Но я принялся искать пластиковый пакет, который засунул далеко в угол. В нем лежали мои старые шмотки. Я вытащил черные залатанные джинсы, старую футболку с Элвисом, свитер, который бабушка подарила мне на Рождество, и джинсовую куртку со значком «WASP», который мне дал Пень.
Странно было снова облачаться во все это. Будто на маскараде. Я уже свыкся со своим новым пижонским видком, привык к дорогим мягким пуловерам, рубашкам и очкам.
Я натянул мои старые вытертые кроссовки.
Готово!
Я оглядел себя в зеркало и едва устоял на ногах. Неужели это я? Тип в зеркале, казалось, в любой момент способен заехать метким ударом каратиста вам по носу!
Я сунул в пакет будильник и магнитофон, осторожно выбрался из комнаты и прокрался вниз по лестнице. Нога все еще побаливала.
Спустившись, я не удержался и заглянул в спальню мамы и Торстенсона. Мама всегда оставляла зажженной лампу, когда спала. Отец этого не любил. Он лучше спал, когда мама была на дежурстве. Но Торстенсон, похоже, засыпал без труда. Он сопел, словно сосунок, у мамы под боком.
Я посмотрел на маму в последний раз и закрыл дверь.
Я пробрался на кухню. Достал магнитофон из пакета и поставил на стол. Пусть побудет у них какое-то время. Может, Лолло буде записывать на нем свои польские мелодии. Я отыскал салфетку в одном из кухонных шкафов, написал на ней: «Включите магнитофон», — и положил ее рядом с кассетником.
Они найдут ее утром.
Торстенсон обычно встает первым. С утра пораньше он в халате бегает к почтовому ящику за газетой. А потом усаживается за стол и пожирает глазами новости. Вот тогда он и заметит эту записку и позовет маму, которая еще будет нежиться в кровати, потому что ей не надо торопиться на работу в больницу. Они нажмут кнопку и услышат мой голос, и он скажет им все, что я наговорил, пока они думали, будто я сплю.
— «Я перебираюсь к папе, — услышат они. — Когда вы будете это слушать, я уже буду там. Это не причуда. Я все хорошо обдумал и действительно этого хочу. Так что это не блажь, от которой вы могли бы меня отговорить. Просто я могу быть только таким, какой я есть. А каким — я должен понять сам. До встречи!»
