Эдуард Веркин - Мертвец
— Но даже это не помогло, нас там два дня водило.
— Водило?
— Ага. Ну знаешь, как леший водит? Только круче. Еле выбрались оттуда, но зато потом женьшень продали и купили две дублёнки.
— А ондатры? — спросил я.
— Ондатры ондатрами, мы их потом сдали в Костроме… При чём здесь ондатры вообще, я про лешего говорю! Про провального духа то есть. Короче, если пойдёте на провалы, обязательно берите с собой чёрного петуха…
— Зачем нам на провалы? — Я плюнул. — Нам и тут хорошо…
— Только меня не зовите, я с вами не пойду, я уже насмотрелся. Лес Дуровой, а между сосен вообще какие-то глаза…
— Глаза? — насторожённо спросил Упырь.
— Глаза. Я же говорю, там дух…
— Да-да, — сочувственно покивал я. — Дух-с… Дух, это так… Я знаю, ты, старина, на желудок слаб, но этого не надо стесняться, вот взять Америку…
— Ты что, жаба, давно в пятачило не получал? — злобно осведомился Вырвиглаз.
— Спокойно, Вырвиглаз, без нервов, — остановил его я. — Тебе нельзя волноваться, желудок может и предать…
— Странно, — негромко сказал Упырь, — эти ребята… баторцы, они ещё появились. Новые пришли…
Мы повернулись к карьеру.
Баторцев на самом деле прибыло. И прибывало. Они выходили из леса и тащили на себе надутые камеры от грузовиков, камеры пружинили и глухо звенели. У воды баторцы сбросили их на песок и принялись подкачивать крякающим насосом.
— Зачем они это надувают? — спросил Упырь.
— Ну ты и баран, — хихикнул Вырвиглаз. — Самая глубина в центре, а возле берега один ил и головастики. Поэтому они с камер и купаются. На это весь наш расчёт.
— То есть?
Вырвиглаз указал пальцем на воткнутые в песок рогатки. На рогатках была развешена одежда. Я подивился продуманности Вырвиглазова плана — и про рогатки знает, и про камеры, наверняка не первый раз тут зависает.
Баторцы тем временем накачали камеры, связали их в подобие плота и спустили на воду. Вырвиглаз приложил к глазу полбинокля.
— Ну и коряги, — сказал он через минуту. — Девчонки коряги, парни доходяги, все ребристые, как караси…
— Да они ещё маленькие совсем, — возразил я.
— Всё равно коряги. Правду говорят, что баторские девки сплошь коряжистые…
— Ты что, сюда баб пришёл рассматривать?
— Да я не на баб смотрю, я на пацанов смотрю, ищу…
— Узнаёшь кого-нибудь? — спросил я. — Кто тебя по морде бил?
— Не-а… Да какая разница, кто. Надо это… выскакивать и… Короче, я не могу…
Вырвиглаз скосился в мою сторону.
— И что ты на меня смотришь? — прищурился я. — Я не пойду. У тебя же не нога повреждена, а рожа. Ты же не рожей ходишь?
— Они меня издали заметят, — довольно невразумительно сказал Вырвиглаз.
Я в свою очередь поглядел на Упыря.
— Что? — не понял тот.
На это я и рассчитывал.
— Точно! — обрадовался Вырвиглаз. — Знаешь, в нашей компании такая традиция — каждый новоприбывший должен… показать себя. Ну, проявить себя, понимаешь?
Опять враньё. Никакой такой традиции у нас нет. И самой компании у нас тоже нет.
— Понимаю, — кивнул Упырь.
— Теперь ты должен пойти туда, — Вырвиглаз указал на карьер, — и осторожно стянуть их одёжку и обувь. Чтобы эти жабы не заметили только. Ясно?
— Ясно.
— Ну, давай иди. А мы тебя поддержим.
Вырвиглаз подтолкнул этого дурня. Упырь скрючился и в полусогнутом состоянии стал подкрадываться к пляжу. Осторожно, как африканский охотник в саванне, копья не хватало. Он двигался, расставив треугольные локти, ненормально изогнув спину, здорово походил на хорька. Это было видно и по шее, и по локтям, и по затылку — хорек крадется в курятник.
Опасная личность, особенно если со спины, дайте мне томагавк.
Вырвиглаз на Упыря не смотрел — зажмурившись и приложив к другому глазу обломок бинокля, он наблюдал за баторцами на плоту, ничего больше не видел. А я видел. Как с другой стороны, со стороны кладбища, появилась компания взрослых и опасных уже баторцев лет пятнадцати. Упырь их не замечал, сосредоточившись на тряпках. Но и они его не замечали, болтали о чём-то, смеялись, кидались шишками.
Вырвиглаз глядел на тех, кто был на плоту.
Упырь и баторцы уверенно и неотвратимо, как пароходы в тумане, шли на пересечение.
Я молчал.
— А вон та ничего, — вдруг сказал Вырвиглаз, не отрываясь от бинокля. — Вон та, постарше которая. Правда, швабра, конечно, но волосы длинные. Я люблю, когда волосы длинные. Ты любишь, когда волосы длинные?
— Что? — не понял я.
— А я уважаю, — не обратил на меня внимания Вырвиглаз. — Чтобы космы были и чтобы такая… жилистая. Крепкая. Вон та коряга как раз подходит… А это что?
Вырвиглаз перевёл подзорную трубу на Упыря.
— Блин! — Вырвиглаз аж подпрыгнул. — Ты что, не видишь?
— Что не вижу?
— Баторцы! Старшаки!
Вырвиглаз заёрзал, затем позвал:
— Эй! Эй, ты!
Упырь не слышал. Продвигался. Ещё шагов двадцать — и баторцы его заметят.
— Стой, жаба! — засипел Вырвиглаз громче.
Упырь замер.
— Как его зовут?!
— Денис.
— Ден! — начал громко шипеть Вырвиглаз. — Ден, назад! Назад давай!
Упырь услышал. Он приподнял голову и тут же залёг и, чуть выждав, принялся пятиться. Не оборачиваясь.
— Давай! Давай! — шептал Вырвиглаз.
Взрослые баторцы скатились на пляж и уже вовсю располагались на песочке. Я им даже слегка позавидовал — будут теперь до вечера лежать, расслабляться, счастливые. И ни работы им, ни Вырвиглаза — нельзя, тубер не терпит физических и нервных перегрузок.
Подполз Упырь.
— Там эти… — объяснил он. — Пришли…
— Припёрлись, жабы. — Вырвиглаз плюнул в сторону карьера. — Обломилось. Ну ладно, в другой раз.
Он перевернулся на спину, стал грызть губы. Выглядел немного разочарованно.
— Что дальше? — спросил Упырь.
— Ходить отсюда, — сказал я хмуро, — что ещё тут делать…
Я уже представлял. Вот вернёмся домой, я снова лягу на койку, а Упырь будет торчать рядом. Торчать, глядеть белёсым глазом, дрожать худым кадыком, рассказывать про «ЦРУ против СССР», время замедлится. Бесконечность — это восьмёрка на боку, так сказал один мальчик.
— Да, надо уходить, — согласился Вырвиглаз. — Жабы победили.
Вырвиглаз сел.
— Пойдём, — он свернул верёвку, — пока пойдём. А вернёмся в воскресенье или в субботу лучше. Или в пятницу. Я на ту досковитую запал вообще… И тебе, Леденец, подберём кочерёжку. И тебе, Дениська. Ты каких девок любишь?
— В смысле? — не понял Упырь.
— Ну как «в смысле»! Вот мне волосатые нравятся, тощие и белобрысые, Леденец… не знаю, какие ему нравятся, он тип мутный. Мутант, короче. А тебе? Как тебе баторки?
— Я не знаю…
— А мне баторки самое то. Это ничего, что у них туберкулёз, надо просто жареную собачатину есть, тогда тубер не прилипнет…
Упырь глупо улыбался.
— Шучу, шучу, собачину можно не есть, — успокоил Вырвиглаз. — Да и вообще, пошли эти баторцы!
Вырвиглаз отпустил неприличный жест в сторону карьера и поковылял в лес. Мы за ним. В этот раз Вырвиглаз не хитрял, мы быстро выбрались на тропинку и направились к дому.
Я шагал последним и думал, что мне делать сегодня. От Упыря отвязаться не получилось, вряд ли он отвяжется добровольно, вторая половина дня испорчена. А я мог бы к Катьке сходить. Или поспать, или, не знаю, что-нибудь сделать хорошее. Но вместо этого мне предстоит Упырь. А вчера, когда мать допытывалась, почему я не сходил к отцу, я ничего не ответил. Сегодня тоже наверняка поинтересуется. Вот так — я должен и с этим дружить, и в больницу ходить, и, что самое позорное, при всём при этом я ещё должен делать нормальное лицо, точно у меня всё в порядке, точно ничего не происходит…
— Так какие тебе нравятся? — продолжал допытываться Вырвиглаз. — Некоторым такие пухленькие нравятся, но в баторе пухленьких нету, только такие чурчхелы…
— Мне та девочка понравилась, — сказал Упырь, — ну, которая в музее работает.
Вырвиглаз счастливо хлопнул в ладоши.
— Какая-какая девочка? — переспросил он.
— Ну, из музея. Кажется, её Катя зовут.
— Катя! — провыл Вырвиглаз. — Катя!
Идиот. Этот Упырь просто идиот. Просто все идиотические рекорды побивает, никогда таких не видел. Точно, в прошлой жизни я был редким гадом. Распространял поддельные пилюли для похудения. Оттого мне и воздаяние.
— А знаешь ли ты, Денис, что эта самая Катя — это не просто Катя? — вкрадчиво прошептал Вырвиглаз. — Эта самая Катя — она ведь…
Я вот что подумал. Что если сейчас Вырвиглаз перегнёт, то я ему добавлю. Рожа у него разбита, но зубы ещё некоторые целы. А зачем такой сволочи зубы? Пусть кашей питается.
Но мне всё-таки повезло — навстречу из-за поворота тропки выскочил синего цвета парень лет десяти. В шлёпанцах, в плавках, на голове — заклеенная во многих местах камера. Он увидел нас и всё понял, у них вообще понятливость повышенная, у баторцев. Но отступать было уже нельзя, он не отступил.
