Эдуард Веркин - Мертвец
Вот и Вырвиглаз тоже. Стоял, пил водичку, оздоровлялся. А потом увидел, как со стороны телевышки тянутся баторцы.
Летом всегда так. У нас в городе две школы и одно ПТУ, больше никаких учебных заведений нет. Кто хочет высшее образование получить, тот уезжает, все остальные или работать, или в ПТУ — в «табуретку», на слесаря-табуретчика. У батора лишних денег нет, поэтому всех, кому стукнуло шестнадцать, переправляют в ПТУ. В общагу. И они переносят туда свои вещи по улице Тимирязева, это самый короткий путь.
Баторцев было много, человек тридцать. Такая скучная процессия, она волоклась со стороны телестанции, пыля, обливаясь потом, ругаясь, вызывая у окрестных собак приступы бешенства. Надо бы Вырвиглазу пройти себе дальше, спокойно, никого не трогая, но Вырвиглаз удержаться не смог. Прислонился к самоубийственной берёзе, дождался, пока процессия приблизится, и сказал:
— Привет, жабы, в новое болото ползёте?
В обычной обстановке баторцы вряд ли отреагировали бы, но тогда они были усталы и злы. И они немножко Вырвиглаза поколотили. Он пытался спасаться на берёзе, однако берёза не помогла и даже навредила — баторцы метко швырялись камнями. А один швырялся уж очень-очень метко и всё стремился попасть в лицо.
Одним словом, Вырвиглаз был бит.
И, судя по виду, жаждал мести.
— Ну и что? — спросил я. — У тебя есть пара килограммов пластита? Взорвём их крольчатник? Или давай так, мы заберёмся к ним на кухню, и ты им в макароны высморкаешься. Или ещё что-нибудь ужасное совершишь! Это будет мощно! Или вот так…
Я сделал серьёзное лицо.
— Вот. Сделаем так. Пойдём в лес, там у них в лесу есть кедровая роща… ну, где их дошкольная группа воздушные ванны принимает, фитонцидами дышат. Я буду прикрывать тылы, а ты, значит, выскочишь на поляну со зверскими криками, подбежишь к ним и хорошенько их изобьёшь! Как?
— Ты что, издеваешься, что ли? — принялся надуваться Вырвиглаз. — Ты что это?!
— Ну да, группа — это чересчур, тут ты прав, надо по-другому. Ты подкараулишь в лесу какого-нибудь сопляка из дошколят, изобьёшь его как следует…
— Тебе что, крысы сегодня снились?! — спросил он.
— Ладно, Вырвиглаз, я шучу. У тебя, видимо, есть план?
Вырвиглаз промолчал.
— Вообще-то у меня сегодня отработка, — сказал я. — И у тебя, кстати, тоже.
Вырвиглаз на секунду задумался.
— На пару дней можно и задвинуть, — хрюкнул он. — По уважительным причинам. Все так делают.
— Ну, если только…
Тут я вспомнил, что никакой отработки нет, есть суровые трудовые будни на подсеке.
— Я вообще-то на подсеку устроился, — сообщил я. — Так что до обеда всё равно не получится.
— В рабство записался? — презрительно облизался Вырвиглаз.
— Ага, в рабство… Какое рабство? Чего ты порешь? Меня Синицын на коленях умолял…
И тут я вспомнил про Упыря.
Я велел Вырвиглазу идти к колодцу, достать воды и опустить в неё морду — должно помочь. Немного. Вырвиглаз отправился к колодцу, а я подтянул телефон, подкрутился, нашёл в справочнике номер и набрал.
Трубку не брали долго, потом ответили. Сам Упырь.
— Да? — сказал он полусонным голосом.
— Привет, Денис. Узнал?
— Узнал! А я как раз хотел тут тебе позвонить, напомнить, что мы ведь совсем…
— Тут дело есть, — я перебил Упыря. — Не хочешь поучаствовать?
— Хочу, конечно! — Я даже почувствовал, как Упырь там просиял.
— Ну, тогда я тебя записываю. Сразу после рубки дров отправляемся. Ты как?
— Хорошо…
Я повесил трубку. День вроде как обещал быть удачным. Хорошо, когда день начинается с разбитой личности Вырвиглаза. Доброе предзнаменование. Вот той весной у Вырвиглаза врос ноготь на ноге, мощно врос, капитально, Вырвиглаз даже ходить не мог. Лежал на койке, стенал, а в больницу по причине трусости не спешил. Отец его как раз пребывал в рейсе, некому Вырвиглаза было вразумить по ушам. И вот он так лежал, лежал, а потом задумал помирать. Созвал своих приятелей, то есть меня, и завещал им всё самое ценное. Разную дрянь, одним словом. Какие-то поцарапанные кассеты и необитаемый террариум.
А потом у него так нога разболелась, что его на операцию положили. Таджибов был в командировке, и Вырвиглазом занимались какие-то практиканты. К тому же был конец месяца и наркоз закончился. Видимо, мучился Вырвиглаз хорошо — всё лето после того случая было нормальным, даже удачным. Может, и сегодня повезёт?
В окне показался Сенька.
— Там твой друг утопился, — лениво сообщил он. — У него родственники есть? Скажи им, что я всё сделаю по высшему разряду…
Это заветная Сенькина мечта — кого-нибудь по-настоящему похоронить, я уже говорил. Но пока к нему не обращаются, не воспринимают всерьёз. Сенька страдает. Он готов хоронить даже бесплатно, за свой счёт, но… Короче, говорил уже, кажется. Народ у нас косный.
— Плохо, что он здесь сдохнуть решил, — рассуждал Сенька, — там пруд есть, подальше, пусть бы в нём топился, а теперь будут говорить, что это я подстроил, а мне такая репутация…
Но я уже не слушал, я уже бежал к колодцу — а вдруг не врёт?
Вырвиглаз висел на большом ведре, бессильно, по-балерински опустив руки. Похоже было, что на самом деле утонул. Ещё не хватало. Я кинулся спасать этого гада, но, когда я подбежал близко, этот придурок вытряхнулся из ведра и завопил.
Шутка такая.
— Весело, — сказал я. — Долго придумывал?
— У меня возникла отличная идея, — Вырвиглаз отряхнулся, — как отомстить этим жабам…
— Ну?
— Отличная идея. — Вырвиглаз огляделся.
Увидел горох, направился к нему, принялся жрать вместе со стручками.
— Они купаются на карьере, — рассказывал он сквозь зелёный сок, — ну, ты знаешь, возле бетонки который. Они будут купаться, а мы подкрадёмся и стащим у них одежду. Как?
— Колоссально. А в чём месть?
— Как в чём? Баторцы обратно через лес в одних плавках пойдут. И босиком. Круто обдерутся, жабы.
— А если они по бетонке пойдут?
— А всё равно придурками будут выглядеть. Слушай, у тебя ничего пожрать нет?
— Окрошка. Там, на кухне, на полу.
— Нормально… А я гляжу, ты тоже с кем-то побуцкался?
Вырвиглаз указал глазом на мой разбитый кулак.
— Да так, поскользнулся.
— Ага, — соскалился Вырвиглаз, — поскользнулся. Я сам так жабски всё время поскальзываюсь.
Вырвиглаз замер, громко рыгнул и, счастливый, устремился в дом.
Окрошка прокисла ещё вчера. Стала склизкой и серой, я не осмелился её есть. А Вырвиглаз — человек с железным желудком, так что вполне вероятно, что он и не отравится. И вообще — кому сейчас легко?
Я вылил ведро на картошку, достал второе ведро, умылся. Поискал земляники. Земляника была ещё белая. Но её и белую можно есть. Я потянулся к ягоде, но из кухни послышался посудный гром, пришлось поспешить внутрь.
Вырвиглаз сидел на стуле и прямо из кастрюли рубал окрошку, доедал уже, ложка гремела по дну. А брякнула крышка, упала в сковородку.
— Классная окрошка, — чавкая, объявил Вырвиглаз. — Редиска сладкая, я люблю такую. Маманьке привет.
Сильно пахло кислятиной.
— Это Сенька делал. А редиску… ну, сам понимаешь, на кладбище…
Это Вырвиглаза ничуть не смутило.
— Значит, фосфору много. — Он оставил ложку и принялся хлебать прямо из кастрюли, через край. — Фосфор, он мозги укрепляет. А братец твой — жаба…
Надо тоже было перекусить — я намазал на чёрный хлеб вишнёвого варенья, сжевал. Вырвиглаз покончил с окрошкой и облизался, как сытый жирный пёс.
— Спасибо, Леденец, спасибо…
— На здоровье. Значит, так. Ты в час нас жди возле стадиона. Оттуда и отправимся. Понял?
— Не, жаба. Ещё пожрать есть?
— Вали давай. — Я подтолкнул Вырвиглаза к выходу.
— А можно я у тебя посплю?
— Нельзя.
Вырвиглаз ничего не сказал, просто удалился. Я отправился на работу.
Упырь ждал меня недалеко от коммунхоза. Стоял под акацией и старался изготовить свистульку. Под ногами у него зеленела целая горка стручков, свистулька не получалась.
— Привет. — Упырь протянул мне руку.
— Привет. — Я продемонстрировал ему пузыри на ладонях и от рукопожатия уклонился, в мозолях тоже бывает польза.
— А куда мы после работы пойдём?
— Так, — неопределённо ответил я, — нарисовалась одна проблемка. Надо кое с кем разобраться. Не, если ты не хочешь, можешь, конечно, не ходить…
— Почему, я хочу. Я как раз свободен.
— Вот и хорошо. Работать-работать, машина уже приехала.
Мы загрузились в машину с флибустьерами и отправились рубить тростник. И сегодня Упырь старался. Таскал кусты. Складывал их в аккуратные охапки. Не щадил себя, аж тошнотно становилось. И мне тоже пришлось напрягаться. Правда, только три часа: нас сегодня отпустили пораньше. Потом сразу на стадион.
