Виктор Лихачев - Ангелы уходят не прощаясь
— Угол чуток поменьше будет, но что получилось — впечатляет. Так вот, продолжу. Георгий стал храм восстанавливать. Только Господь знает, чего это ему стоит. Что-то он расскажет сам, что-то поймете сами.
— Уже понимаю. Сами же сказали — деревня в десять домов.
— В четырех — бабули свой век доживают, в трех — спившиеся мужики, в двух оставшихся — дачники. Они ведь, я имею в виду местных, Георгия за дачника приняли. Мол, летом поживет, а осенью отчалит. А он там насовсем остался… Впрочем, хватит разговоров — приехали.
Георгий оказался рыжебородым крепышом, которому можно было дать, как сорок, так и шестьдесят лет. Когда он улыбался, то молодел на глазах, хмурился — также на глазах старел. Георгий встретил их у калитки. С отцом Леонидом они обнялись, Арсению бывший актер крепко пожал руку:
— Очень рад. Наслышан. Кое-что читал.
Домик у Шапошникова был самый обыкновенный, зато к нему они прошли через садик — крошечный прудик, мостик над ним, вокруг несколько камней. «Чего только в России не встретишь — успел подумать Покровский, — в забытом Богом Арпачево — японский сад». Шедший позади отец Леонид довольно хмыкнул, заметив удивление писателя. Знай, мол, наших.
Внутри дом состоял в принципе из одной очень большой комнаты, которую хозяева разделили занавесками на две части: спальню и все остальное. Все остальное было и столовой, и залом, и прихожей. Стол уже был накрыт.
— Не обессудьте, ребята, — сказал Георгий, — чем Бог послал. Я только позавчера из Москвы, жена там осталась. «Чем Бог» оказалось салом, квашеной капустой, картошкой и солеными огурцами.
— Самая русская еда, — отозвался Арсений.
— И питье самое русское, — опять помолодел Георгий, словно фокусник, достав откуда-то бутылку водки.
Потом они помолились и сели трапезничать. Отец Леонид рассказал о встрече в тюрьме, к удивлению Покровского, сделав это одновременно очень образно и в то же время кратко. Сам писатель успел задать Шапошникову пару вопросов. Тот начал было отвечать, как вдруг воскликнул:
— Забыл!
— Что забыл? — удивился отец Леонид, — вроде все на столе есть.
— Про Михаила забыл. Друг это мой. Фермер. Живет неподалеку. Он хотел с тобой, то есть с вами, пообщаться. Я ему книги ваши давал. Между прочим, всего Фета наизусть знает.
— А почему именно Фета?
— Не знаю, нравится он ему. Человек он такой. Основательный. Если нравится, значит должен знать. Всего. Кстати, у меня коронка была в концерте. Я говорил зрительному залу: называйте мне фамилию любимого поэта. Люди называли — и я читал его стихи. Ни разу промаха не было.
— В чем секрет? — усталость ушла, и Покровскому было по-настоящему интересно здесь.
— Я выучил стихи семисот поэтов, но — по одному стихотворению. Разумеется, чаще просили почитать Рождественского, Вознесенского или Евтушенко, но когда называли, скажем Мустая Карима или Олжаса Сулейманова, я спокойно читал их творения.
— Здорово! — искренне восхитился Арсений.
— Отцы, — вернул их к действительности священник, — вообще-то Георгий про Михаила говорил.
— Точно, — быстро согласился Георгий, — он бы с удовольствием посидел с нами…
— Но сейчас пол двенадцатого ночи, — только и смог ответить Покровский.
— Детское время, — мгновенно отреагировал отец Леонид.
— Детское, — согласился с ним Георгий.
— Ну, если он живет неподалеку…
— Всего шестьдесят километров.
Покровский поперхнулся:
— Сколько?
— Шестьдесят, — с самым невинным видом ответил священник, — у мужика джип… Звони, Георгий, пусть выезжает.
Странно, но Покровскому давно не было так хорошо, как сегодня здесь. Почему странно? В последние годы он привык быть «душой коноплянки», много говорить. А вот сегодня Арсений в основном слушал — и ему было хорошо. Неожиданно в разговоре возникла тема чуда. Впрочем, не совсем неожиданно: Покровского давно мучила история, связанная с захоронением блаженного Петруши, и вот здесь, он решил поделиться своими сомнениями.
— Матушку Евфалию можно понять… — начал отец Леонид.
— Разумеется, батюшка, разумеется, — Арсений поднял руки вверх, будто сдаваясь, — но…
— Отцы, а можно я вам одну историю расскажу. Она всю мою жизнь перевернула. А чудо это или не чудо — судите сами.
— Пусть расскажет? — спросил отец Леонид Покровского.
— Пусть, — улыбнулся в ответ писатель.
— Ну, спасибо, отцы. Мне было тогда… Сколько же мне было? Где-то под сорок. На дворе времена, которые потом назвали застойными. Я жил… Да как все жил: работал, как двужильный, пил, погуливал. О смысле жизни, о Боге как-то не задумывался. И вот, после очередной поездки приехал я домой, как всегда — с деньгами, но никакущий. По традиции — отсыпаюсь несколько дней. И снится мне вдруг сон. Я иду по кладбищу, то ли сельскому, то ли какому-то старинному. Памятники все основательные, а не те, что был в моде тогда — железные пирамидки со звездами. Я вижу себя ходящим мимо этих могил, читающим надписи на памятниках. И вот подхожу я, который во сне, к очередной могиле и читаю: «Шапошников Георгий Федорович… родился… умер». И тут же просыпаюсь от ужаса: год рождения — мой, а дата кончины — ноябрь того самого года.
— А когда сон приснился? — спросил отец Леонид.
— В январе. То бишь мне оставалось меньше года.
— Ты так понял этот сон?
— А как же еще? Шапошников Георгий Федорович — это же я. Год рождения — тоже мой… Признаюсь, худо мне было. А потом как-то собрался и решил: ну, коли тому суждено быть, что на себе волосы рвать. Но прожить мне хотелось этот год по-человечески. Вы понимаете меня, отцы?
«Отцы» дружно кивнули в ответ. А Шапошников продолжал:
— Раньше я как жил? Дни мелькали, как минуты. Что дни — месяцы пролетали незаметно. А тут — я стал жить. Вы понимаете меня, отцы?
— И у меня такое было, — грустно отозвался Покровский, — и это такое счастье… А вот сейчас… прошло.
— О счастье я тогда не думал. Просто жил, стараясь успеть сделать все, что еще не сделал. Играл спектакли, много ездил по стране с выступлениями, отдал все долги… И наступил ноябрь. Странно, но чувствовал я себя как никогда хорошо. И когда пригласили меня в город Вязьму, я не стал отказываться.
— Хороший город, и люди там хорошие, — не удержался Покровский.
— А это где? — спросил батюшка.
— В Смоленской губернии.
— Точно, Арсений. В Смоленской. Как сейчас помню: там вокзал большой, наш поезд загнали в тупик — кроме нас по какой-то там линии целая делегация приехала. Сказали: часа три можете быть свободными, погуляйте по городу. В Вязьме я до этого не бывал, пошел куда глаза глядят. Буквально. И вдруг вижу — кладбище. Старинное. Храм стоит. Зашел в него, поставил свечку. Потом прошелся по кладбищу. Мраморные надгробия, кресты. Фамилии, имена, какие-то слова, типа, покойся с миром, дорогой супруг и отец. И вдруг… Не поверите, но у меня в глазах потемнело: на одной могиле читаю: «Шапошников Георгий Федорович». А самое главное — годы жизни…
В этот момент Георгий сделал мастерскую паузу. Нет, все-таки бывших актеров не бывает.
— Ну? — только и смогли выдохнуть слушатели.
— Год рождения, год смерти — как в том сне. Но с одной… маленькой поправкой — век был указан не двадцатый, а девятнадцатый.
— То есть…
— Правильно. Не тысячу девятьсот, а тысячу восемьсот. И оказался тот Шапошников каким-то чиновником средней руки. Вот такая история. Хотите, верьте, отцы, хотите, нет.
Отец Леонид перекрестился:
— Слава Тебе Господи, слава Тебе! Вот видите, как господь даже сон на благо для твоей души использовал. Вообще-то, святые отцы советуют со снами быть поосторожней, но в твоем случае, видимо, другого способа, чтобы остановить…
— Да ты говори, не стесняйся.
— А что говорить? Сам все понимаешь.
— Понимаю, как не понять. Я бы иначе действительно не остановился. Знаете, отцы, сколько перед моими глазами актерских судеб прошло. Казалось, все у человека есть — талант, красота, ум. А потом вдруг… Кто-то без ролей сидел годами и медленно неотвратимо спивался, а кто-то, наоборот, на разрыв был, но все равно с ним что-то происходило. А меня от того и от другого Господь уберег. Звезд с неба не хватанул, особой славы не было…
— И слава Богу! — неожиданно категорично отозвался отец Леонид.
Теперь уже перекрестился Георгий.
— … но и без дела не сидел и, считаю, в своей профессии состоялся. А теперь вот здесь…
С улицы донесся шум мотора. А уже через пару минут к честной компании присоединился Михаил. Обошлось без «штрафной», но отец Леонид и Георгий заставили его прочитать: «что-нибудь из Фета». Это было немного умилительно: деревенская изба, за столом — священник, писатель, артист и фермер. В отличие от других у фермера не было бороды, но были огромные, рабочие руки, широкое добродушное лицо и какая-то по детски доверчивая улыбка. И вот этот человек стал читать:
