Людмила Матвеева - Дарю тебе велосипед
В сумерках на платформе
Сашенька сидел и занимался своим любимым делом — смотрел в окно. Там, во дворе, стояла Татьяна Николаевна с первого этажа, вешала на верёвку бельё и говорила дворничихе тёте Розе:
— Вот уехала она на лето — и я отдыхаю. Мне в собесе путёвку предлагают, а я сомневаюсь — куда я поеду из своей квартиры? Спокойно, тихо, нервы улеглись.
— Путёвка есть путёвка. Я бы взяла, — отвечает тётя Роза. — Всё-таки путёвка. Море в Гаграх.
Сашенька не любит Татьяну Николаевну. Он уже собрался уронить из окна на неё яблочный огрызок, но тут в дверь позвонили.
Это была бабушка.
Она вошла, поставила сумку в коридоре и стала обмахиваться веером.
— Бабушка, это что?
— Обыкновенный веер. Ты один дома?
— Один. Мама скоро придёт. И Алёша, наверное, скоро придёт. А я сейчас тебя сырниками накормлю. Хочешь, бабушка, чаю?
— Я за тобой приехала. Ты хоть поправишься на даче. А то худой, как лунатик.
— Бабушка, разве лунатики тощие?
— Ну откуда я знаю?.. Налей мне ещё чаю, покрепче. Ты чемодан собрал?
— Мама соберёт, я плохо знаю, где что лежит.
— «Мама». Не стыдно? Как маленький. Я даже удивляюсь, честное слово.
Сашеньке хочется на дачу к бабушке. Там терраса с цветными окошками. Там река с таким красивым названием — Истра. И там много ребят, может быль, они примут Сашеньку в свою компанию. И может быть, Сашенька как раз в это лето научится плавать.
Приходит мама, целует бабушку.
— Как я рада, что ты приехала. Ну как можно так долго не появляться? Неужели ты не скучаешь по своей единственной дочери и по любимым внукам?
— Нисколько, — честно отвечает бабушка. — Я скучать вообще не умею. У меня жизнь полная, интересная.
Бабушка достаёт из сумки банку варенья.
— Вишнёвое. Это мы с Сашенькой вам оставим, у нас там, на даче, ещё есть.
— Без косточек? — спрашивает мама.
— С косточками. Нет у меня терпения из каждой ягодки косточку выковыривать. Сами выплюнете, верно?
— Я вынимаю, — отвечает мама.
— За счёт чтения? — прищуривает весёлые глаза бабушка. — Впрочем, это твоё дело. Я тебя в пятнадцать лет и то жить не учила. Не люблю навязывать своё мнение.
Сашенька смотрит на бабушку. Она совсем не старая. Щёки румяные, глаза живые и голос молодой. Платье на бабушке в ярких подсолнухах. И веер.
— Бабушка, давай проигрыватель с собой возьмём. Мама, можно?
Бабушка машет рукой:
— Не надо ничего возить. Есть у меня, купила я новый проигрыватель, стереофонический, с колонками.
— Да что ты! — Мама с восхищением смотрит на бабушку. — А деньги откуда? Мама! Ну-ка, признавайся.
Бабушка смеётся, прикрывает лицо веером. Но мама напористо смотрит и ждёт. Сашенька тоже ждёт — в чём должна признаваться бабушка?
— Ну, да, да! — наконец говорит бабушка, заранее занимая оборону на тот случай, если мама её не поймёт и не оправдает. — Продала я эту шубу. Моя шуба — что хочу, то и делаю.
— Мама! Ты сошла с ума! Красивая вещь! Я с таким трудом её достала! По случаю! Она так шла тебе!
— Ну не обижайся, не сердись. Понимаешь, я так подумала: шуба — это для прохожих. Они будут любоваться, а мне-то от этого что? А музыка — это для себя. Я без музыки жить не согласна.
— Как ребёнок. — Мама бессильно опускает руки. Но Сашенька видит, что мама не сердится и не обижается. — А в холод в чём будешь ходить?
— В старой шубе, — весело и беспечно отвечает бабушка. — Она тёплая и уютненькая. А зато какое звучание! Моцарт! Шуберт! Рахманинов! И ещё пластинок накуплю!
— Как ребёнок, — повторяет мама и накладывает себе ещё варенья.
— Ну и что? Пусть лучше ребёнок, чем старуха — правда? Старыми успеем стать.
Бабушка удивительная, Сашенька очень любит бабушку.
— Собирай, Сашенька, чемодан, пора ехать на вокзал.
Мама из комнаты говорит:
— Сашенька, я кладу тебе тёплую курточку и серый свитер. Вечерами прохладно, не бегай раздетый.
Бабушка весело смотрит на внука, а он на неё. Это означает: ещё неизвестно, надо ли кутаться в толстый свитер даже в прохладный вечер.
Мама из комнаты говорит:
— Сашенька, дай мне слово, что не будешь подходить к этой сумасшедшей реке! И не будешь есть немытые ягоды!
— Оставь парня в покое, — говорит бабушка. — Он не маленький ребёнок и сам прекрасно соображает. Соображаешь? — спрашивает она Сашеньку.
— Конечно.
— Он взрослый мальчишка, ему скоро одиннадцать лет. Они в этом возрасте уже в девочек влюбляются.
Сашенька отворачивается к окну, чтобы бабушка не видела, как он покраснел.
— Ерунда, — твёрдо говорит мама из комнаты. — Тренировочные брюки, резиновые сапоги, чтобы ноги не промочил. Панамку — чтобы голову не перегрел. И пожалуйста, без легкомыслия.
— Конечно, какое может быть легкомыслие? — отвечает бабушка, пряча в глазах смех. — Хороший я веер купила?
— Прекрасный веер, — вздыхает мама.
Сашенька суёт в чемодан увеличительное стекло — вдруг надо будет добыть огонь, не имея ни одной спички. Журнал «Катера и яхты» — вдруг ему захочется от нечего делать самому построить лодку. И тёмно-синее стекло — вдруг случится солнечное затмение.
— Ну вот, собрались наконец, — говорит бабушка и легко поднимает чемодан.
— Стоп! Помогу пожилой женщине, которая так молодо выглядит, что её неудобно называть бабушкой. — Это пришёл Алёша. — Бабушка! А платье! Я должен написать твой портрет. Ты у нас красавица.
— Ладно тебе — «красавица», — ворчит бабушка очень довольная. — Я и смолоду красавицей не была. На характере всю жизнь держусь, вот и не старею, тьфу-тьфу, не сглазить бы.
— Логика! — Алёша берёт чемодан, и они втроём едут на Рижский вокзал.
Мама тоже хотела поехать провожать Сашеньку, но бабушка сказала:
— Не смеши людей. Не в Тюмень едет, не на БАМ — на станцию Снегири, пятьдесят минут езды.
— При чём здесь Тюмень? — слабо возразила мама, но проводила только до лифта и крикнула вслед, когда лифт стал спускаться:
— Сашенька! Пиши! Каждый день!
— Хорошо! Через день! — ответил Сашенька. — Или раз в неделю!
На платформе в сумерках всё казалось синим — касса, часы, асфальт и небо. Бабушка прохаживалась взад-вперёд, ей было скучно стоять на одном месте. А Сашенька и Алёша стояли возле чемодана.
— На всё лето едешь? — спросил Алёша.
— Да.
И вдруг Сашенька понял: вот сейчас подойдёт поезд, они с бабушкой уедут, и он никогда не скажет правду про голубую акварель. Так и останется тяжёлый груз на душе. На всё лето. А может быть, и на всю жизнь.
И в сотый раз спрашивает себя Сашенька, ну зачем, зачем он взял эту картинку? Разве нельзя было написать афишу на чистом белом листе бумаги? Нет, ему захотелось, чтобы афиша была особенной, сногсшибательной, высокохудожественной. И вот что получилось.
— Тебе не холодно? — заботливо спрашивает брат.
От этого тёплого голоса Сашеньке становится совсем невмоготу. Он произносит слова, которые так долго не мог выговорить:
— Алёша! Слушай и не перебивай. Это я взял тогда твою картинку. Я сделал из неё афишу.
— Какую картинку? — не понимает Алёша. — Какую афишу?
— Ну, Алёша, помнишь, ты искал и ругался?
— Ты? И молчал? И испортил? И не сказал?
Вдали показались огни электрички, два длинных ярких луча быстро приближались.
— Я больше никогда не буду, прости, — быстро говорит Сашенька.
Что теперь сделает Алёша? Будет ругать? Стукнет? Обидится навсегда? А пускай делает что хочет — что хочет, то пускай и делает. Сашенька признался, всё-таки у него хватило смелости. Да, он стащил акварель. Да, он её испортил. Да, он молчал долго и трусил. Но всё-таки он сказал.
Алёша не ругает Сашеньку и никакого подзатыльника не даёт. Он молча смотрит на брата, внимательно смотрит и грустно. С обидой смотрит. И не говорит ни слова, совсем ни одного. Сашенька съёживается под этим взглядом, а брат всё смотрит и молчит. И тогда Сашенька всхлипывает, хотя изо всех сил старался не плакать. Слёзы текут по щекам и стекают с носа.
Электричка подошла к перрону, бабушка за руку втаскивает Сашеньку в вагон. Алёша входит следом, чтобы поставить чемодан.
— Это ещё что за слёзы? — сердится бабушка. — Люди на Северный полюс уезжают и то без слёз прощаются. А ты, большой мальчишка, ревёшь, как павлин.
— Бабушка, разве павлины ревут? — спрашивает Алёша.
Сашенька утирает слёзы. Всё-таки Алёша заговорил.
Правда, не с ним, а с бабушкой. Но всё-таки нет этого тяжёлого молчания.
— Разве павлины ревут, бабушка? — опять спрашивает Алёша.
— Ах, откуда я знаю? Глупая, наверное, птица. Голова маленькая, хвост большой.
Потом Алёша стоит на перроне, поезд медленно трогается. Сашенька смотрит в окно на своего старшего брата, а старший брат смотрит на Сашеньку. И вдруг Алёша показывает Сашеньке кулак. Бабушка не видит кулака, а Сашенька видит и понимает, что Алёша его простил.
