Исай Мильчик - Степкино детство
Не по себе стало Степке. Скорей бы уйти отсюда… Скорей бы дверь проломили..
Суслик точно угадал, о чем думает Степка. Он дернул его за рукав и зашептал:
— Конторку надо искать. Слышал — кричали?
И верно — конторка. Где она тут?
В конце амбара ребята разглядели какую-то загородку в углу, всю в цветных стеклах. На двери дощечка: «Конторка». Она. И кот в дверях сидит. Кот такой же, как дома, — спокойный. Сидит, лапкой умывается.
Зато и обрадовался Степка коту.
— Васька, Васька, миленочек…
И откуда голосок взялся у Степки такой — тоненький, как у девчонки.
А кот трется об Степкину ногу: «Мур-р-р, мур-р-р…»
— Довольно тебе с котом прохлаждаться, — сказал Суслик. — Дело надо делать.
Он уже приволок охапку коротких дубинок, которыми глушат рыбу, и сбросил их у двери конторки.
Степка схватил одну дубинку. Суслик — другую, размахнулись и — рраз! — по цветистым стеклам. Красные, синие клинышки так и брызнули им под ноги.
Зазвенела рама, затрещал переплет…
И вот оно, нутро конторки. Посредине стоит стол, накрытый зеленым сукном. На столе — воз добра. Медная чернильница, карандаши, книги. И шкатулка есть. Верно, с ангелом на крышке.
Степка схватил ангела за крылья, опрокинул шкатулку. На зеленое сукно высыпались бумажки — трепаные, мазаные. Степка, не читая, стал запихивать их в карманы штанов. Что читать? Ясно, про них кричали.
А вот какие-то толстые книги на столе. Степка прочитал тисненную золотом надпись по переплете: «Де-ля-гин и ком-па-ния».
Дрожат стены амбара, дребезжит разбитое стекло в раме. На улице стук, грохот, амбарная дверь трещит, шатается. А Степка и Суслик — оба два — уселись в конторское плетеное кресло и читают по складам конторские книги купца Делягина и его компании:
— От-пу-ще-но су-да-ка пыл-ко-го од-на боч-ка.
— При-ня-то о-сет-ра мер-но-го сто пу-дов.
— От-гру-же-но ба-лы-ка…
И вдруг на ребят хлынула волна ветра. Обе половинки амбарных дверей качнулись и грянули на пол. Сквозь клубы пыли, поднявшейся к потолку, в амбар прыгнуло веселое солнце, обежало желтым блеском груды ящиков и бочек, хозяином раскинулось на стене.
А вслед за солнцем, будто догоняя его, в амбар ворвались люди. По сброшенной на пол железной двери застучали сапоги, зашлепали босые ноги, знакомый голос резко крикнул: «Дай бог почин».
И началось.
Бондари, конопатчики, перемазанные глиной кирпичники бросились к ящикам, к бочкам, катили их, тащили, сбивали обручи, рвали крышки. По амбарам застучали молотки, зазвенели топоры.
Какой-то старичище в рваном ватном душегрее — борода в три раза больше лица — показывал, куда сваливать рыбу из ящиков, из бочек, и покрикивал:
— Сыпь, подсыпай, черти-братцы! Ужо делить будем!
Чей-то озорной голос отозвался:
— Угадал, дедка! По кулю на дядю, по полкуля на племяша.
А какие-то незнакомые парнишки прыгали уже вокруг рыб и орали:
— Куча мала, куча мала!
На Степкино плечо легла чья-то горячая рука. Степка оглянулся: опять он, конопатчик.
— Задаточные раздобыл?
— Раздобыл.
— Вали сюда.
И протянул Степке картуз.
Степка тискал в картуз записки, а конопатчик покрикивал на татар, кативших бочки:
— А ну, сворачивай! Тут дело поважнее ваших бочек.
Он надел на голову картуз с расписками, подправил торчащие бумажки и спросил Степку:
— Ты чей такой?
— Засорин я, Степка. Вот чей. В участке были вместе.
Но конопатчик махнул рукой.
— Не время сейчас о вчерашнем, Степан…
И, приложив обе ладони к Степкиным щекам, притянул его к себе и сказал:
— В город пойдем завтра. Эмму за жабры возьмем. Понял?
— Какую Эмму? — удивился Степка.
— Да ну, губернатора, немец он, Эмма. Понял, нет? Мальчишкам накажи: пусть нынче домой не ходят, здесь ночуют. Слышишь? Завтра всем работы хватит. Держись возле меня завтра. Отобьешься, — конопатчика Кандыбу спроси. Это фамилия моя. Или дядю Ваню — это тоже я.
Глава XIV. Настоящие пули
Всю ночь ребята проспали на берегу, завернувшись в рваную рогожу. Степка проснулся от карканья воронья, от людских криков, от топанья ног. Вскочил, протер глаза. Полное утро. С той стороны реки, безлюдной и седой от полыни, повевало свежим ветерком. А здесь, на берегу, горячее солнце уже нагрело землю и припекло голову.
Мимо рогож, на которых еще спал Суслик, пробегали ребята, трепаные, мазаные, с палками, с баграми.
— Как спали? Что во сне видели? — орали они хором. — Эй, гляди, одному голову собаки отъели!
И тыкали палками в Суслика.
Суслик спал, зарывшись головой в мочалу, прижав к груди скорченные пальцы и вытянув худые, заголившиеся ноги.
«Разоспался, как дома, — подумал Степка и на одну короткую минуту вспомнил мать. — Что она там? Поди, по дворам мотается: „Где Степка мой?“»
Эх, жалко мать!
И, чтобы больше про это не думать, поскорее растолкал Суслика, и оба, немытые, нечесаные, отправились в поход.
Впереди ныряли в глубоких колеях татарские арбы. Овинами качались на них огромные скирды сухой соломы. По обеим сторонам дороги, поднимая желтую пыль, шли люди. Кто босой, кто в опорках на босу ногу, кто в сапогах-бахилах по самый пояс.
— На город сворачивай, к баракам! — загудели голоса.
Город показался сначала сверкающими на солнце золотыми маковками каменных церквей и желтыми полумесяцами татарских мечетей, потом бахчами с высокими пугалами на шестах и щелистыми заборами деревянных домишек.
На перекрестках попадались полосатые будки, такие же, как Ларивошкина, и все раскрыты настежь, все пустые. Вот блеснула речка. Степка обрадовался: совсем как Шайтанка. А глядь, не то: Шайтанка — та прямо-прямо идет, а эта, как вор, вильнула вдруг в сторону — и нет ее.
Потом пошли каменные дома, даже получше Юркиного. У Енгалычевых один низ каменный, а верх деревянный. А у этих и низ и верх каменные. Видать, большие богатеи живут. И, видать, боятся бунтовщиков. Двери во всех домах заперты, а ставни болтами приперты. Даже собачьего лая не слышно. Точно вымерли все в этих домах.
Ребята повзрослее стучали палками в закрытые ставни и кричали:
— Эй, золотопузики! Выходи на улицу!
«Надо было и к Енгалычевым вчера так постучать, — думает Степка. — Не догадались! Вот досада!»
Из калитки какого-то дома высунулась баба с ведром и, оглядываясь на двор, сказала ребятам:
— Не ходите в ту сторону, ребята, стрелять вас там будут. Вчера солдатню гнали к губернаторскому дому. И казачишек сотня проскакала… Вертайтесь лучше домой к матерям.
Степка и Суслик поглядели друг на друга.
Но тут вмешался какой-то долговязый парень в рваном азяме:
— Полно тебе, мамаша, на ребят страх напускать. Мы ихнюю солдатню народом задавим.
Он отпил воды и, утеревшись засаленным рукавом, весело сказал:
— Ну, а если и стрельнут? Не всякая пуля в кость да в мясо — иная и в поле. Пуля — она дура. Так-то вот, мамаша.
И Степке стало весело после слов долговязого.
Зашагали дальше. Каменные дома скоро кончились. Опять пошли окраинными улицами, мимо деревянных домишек, таких же стареньких, перекошенных, прилепившихся друг к другу, как в Горшечной слободке.
Теперь все примолкли и прибавили ходу.
«Должно быть, уже близко», — догадался Степка.
Впереди была степь, нагретая солнцем, поросшая сухой колючкой.
А бараков все нет и нет.
Вдруг долговязый махнул башкой куда-то в сторону.
— Вот она, морилочка!
И старик с палкой, шагавший подле ребят, кивнул туда же и сказал, вытерев пот со лба:
— Ну, пришли.
Ребята глянули, куда показывали старик и долговязый, и увидели вдалеке, за скирдами прошлогоднего камыша, забор из деревянных кольев. За забором поблескивают желтыми бревнами верхушки построек, крытых листовым железом.
Вот они, бараки. И народ туда валит со всех сторон.
Степка и Суслик, обгоняя идущих впереди, побежали к баракам.
На барачном дворе уже шла работа.
Одни подрубали топорами столбы, на которых держался забор, другие срывали железные запоры с дверей барачных сараев, третьи распарывали рогожные кули и выбрасывали из них пузырьки, коробки, банки.
Как под лапами огромного зверя, трещала деревянная обшивка бараков, хрустели раздавленные стекла.
Люди с короткими баграми, заткнутыми за пояса — рыбаки, должно быть, — бегали по двору и командовали, перекрикивая треск и звон:
— Расчищай дорогу! Освободи место! Из морилок народ выносить будем!
Степка и Суслик без толку мотались по двору. Какая же нам работа? Нам за что браться? Где же тут дядя Ваня?
А дядя Ваня стоял на ящиках посреди кучки плотников и что-то выкрикивал. Степка слышал только отдельные слова.
— Люди бунтуют… Совести в вас нет… Против своих идете… Против народа… Да что же вы, братцы?
