Валерий Приемыхов - Двое с лицами малолетних преступников
— Клянусь здоровьем родителей, — сказал Кухня, — ничего с ним не случилось.
— Поосторожнее с родителями! — сказал отец. — Расклялся!
Бабушка вздыхала, вздыхала себе в уголке, вдруг бухнула:
— А если его цыгане украли?
— Ну ты совсем, бабушка! — закричал Кухня. — Как его украдешь, такого здорового?!
— Так, — объяснила бабушка, — сказали, на, мальчик, конфетку…
В соседней комнате заревели Елховы-младшие. Бабушкины мысли для них оказались самые доходчивые.
А время стало девять часов вечера. Грустно темнело. А про Винта — ни слуху ни духу. И каждый начинал думать самое плохое. Вслух говорить боялись, только глаза друг от друга прятали. Дядя Володя опять засобирался в милицию, а Кухтины пошли домой.
У самого подъезда какой-то сопляк закричал:
— Кухня! Кухня!
— Брысь! — сказал ему Кухня, но осекся — мальчишка приглашающе помахал ему рукой.
— Куда, куда?! — всполошился отец.
— Да сейчас я! — сказал Кухня. — Он у меня это… ключ гаечный брал.
Он подошел к мальчишке, тот полез в карман, достал клочок бумаги. «Я в Париже», — было написано рукой Винта.
— Сева! — крикнул отец от подъезда. — Домой!
— Иду! Сейчас! Где ты взял? — шепотом спросил Кухня.
— Дали.
— Читать умеешь?
— Нет еще.
— Молодец, — с облегчением сказал Кухня, — а это листочек так… Вот смотри… Чепуха это, а не листочек… — Он на глазах у мальчишки разорвал записку.
Бабушка уснула, а родители все шушукались в своей комнате. Кухня еще полчаса парился в одежде под одеялом, пока они не затихли. Осторожно спустил ноги на пол, пошарил рукой под кроватью, нашел кроссовки. С ними в руках, замирая на каждом шагу, добрался до дверей. Ключ повернулся бесшумно — Кухня до ужина успел налить в замок масла от бабушкиной швейной машинки.
Он катил на велосипеде по ночному городу, торопился. «Париж»! Как он мог забыть? С другой стороны, еще только май, и ночами бывало холодно. Это летом в Париже появятся первые жители.
Кукуевка была окраиной, за ней уже начиналось кладбище. Надо всего только пройти парк имени Трехсот двенадцати погибших за свободу борцов, пересечь улицу Чуркина — и вот тебе кладбищенские ворота. За кладбищем, дальше в поле, давным-давно была построена электростанция. Когда начали строить Комбинат АСС, город подключили к общей энергосистеме страны, а маломощную городскую станцию закрыли. Какой-то из начальников ездил в Париж и увидел там фабрику по сжиганию мусора. Мало того, что она мусор сжигала, она производила из него море полезных вещей: бумагу, стекло, металлы. Очень выгодное предприятие. Все в Судимове обрадовались и решили из электростанции сделать чудо. Даже удивительно, как это до Парижа такое в голову никому не пришло. Для начала за будущей фабрикой устроили свалку городских отходов. С фабрикой дело шло неторопливо, а свалка получилась отличная.
Само же здание фабрики с гаражами, подсобными помещениями, складами, конторой захватили бродяги. Так это место превратилось в Париж. Летом бродяги ночевали там, чтобы утром успеть к первым мусоровозам. Собирали бутылки, тряпки, металл, годные для дачников доски. Собирали, сортировали, потом продавали недорого. Раньше в Париже очень чувствовался дым от мусорных куч. Но со временем свалка, как живая, двигалась дальше и дальше в поле, оставляя за собой искусственные горы шлака, мусора. Укромные поляны прорастали лопухами, от дождей образовывались овражки. Такое впечатление — вроде ты на Луне. На месте свежих сбросов днем и ночью дымили кучи отходов, сновали машины — с каждым годом все больше и больше.
На свалке вообще было интересно. Все время не знаешь, что найдешь.
Бывает, что-нибудь дельное. Винт однажды нашел отличную велосипедную раму и поменял ее на почти новую шину.
С бродягами или бомжами отношения у мальчишек чаще всего были плохие. Те все хотели только себе. Им не нравилось, когда из-под носа у них уводили, например, хороший диск на автомобильное колесо…
За мыслями Кухня не заметил, как подъехал к кладбищенской ограде. Он притормозил, задумался. Путь через кладбище был намного короче. Но кладбище есть кладбище. Да еще ночью… Бабушка говорила, правда, надо бояться не мертвых, а живых, однако… От живых хоть знаешь, чего ждать, а от покойников — неизвестно.
На кладбище из-за старых больших деревьев было темно, намного темнее, чем на улицах. Кухня прикинул направление на главную аллею.
Сначала под ногами была твердая земля, наверно, он попал на какую-нибудь боковую дорожку. К темноте он привык, но такая навалилась тишина — в ушах звенело, а скрип колесной втулки, казалось, слышался на той стороне города. Да еще, как ни крути, под ногами лежали покойники. Это не прибавляло настроения, а даже наоборот. Он вспомнил золотое правило — чтобы не думать о плохом, надо считать. Досчитал до ста и так хорошо отключился от мрачной обстановки, что сбился с твердой дороги, и теперь переднее колесо то и дело тыкалось в могильные ограды.
Крик этот сравнить было не с чем. Дикий, пронзительный. Он оборвался, не набрав полной силы, будто нажали кнопку и выключили. Кухня в панике начал разворачивать свою машину. Вдруг земля под ногами кончилась. Он на мгновение завис в воздухе, грохнулся на дно ямы. Сверху на него обрушился велосипед. Кухня хотел начать считать, чтоб сердце не так колотилось, но забыл, какая цифра идет после двойки…
Потом вообще стало не до того. Он явственно услышал, как к его могиле бегут, скрючился под велосипедом.
— Стой! — послышалось.
У самого края его убежища кто-то остановился. Слышно было загнанное дыхание человека. Затрещали сучки под ногами преследователя:
— От кого ты убежать хотел, сволочь?! А?! Куда ты побежал?! Ну!
Плачущий голос первого ответил:
— Я… никуда. Я ничего не видел. Я ничего не знаю!
— Правильно, — сказал другой, — умница.
— Пусти меня, — заверещал человек.
— Заткни хавало!
Они оказались совсем у края могилы, и Кухня уже боялся, что в темноте оба свалятся на него.
— Ты ничего не слышал? — продолжал голос. — Мне показался какой-то шум.
Разговор шел о Кухне с велосипедом.
— Нет. Я не знаю.
— Мне какой-то звон почудился. Все! Кончай трястись. Ты мне нужен.
— Отпусти меня.
— Ты богатым будешь, понял, — сказал голос. — Тебе повезло. Понял?!
— Я ничего не хочу. Мне ничего не надо.
— Иди назад! — приказал голос. — Иди, а то я тебе сейчас пасть порву, гнида!!!
Человек с перепуганным голосом подчинился. Другой постоял еще, наверное, оглядывал кладбище или прислушивался. Потом тяжело зашагал вслед.
Кухне помог велосипед. Он встал на седло и легко выбрался наружу. Невдалеке под большим деревом стояли люди. Двое. Кухне хотелось тихо исчезнуть, он попятился… Теперь уже другой звук разнесся по кладбищу — заунывный, нечеловеческий. Он не был похож на тот первый крик. Этот звук был сырой, тяжелый, не мог подняться от земли. Даже не определить было, откуда он берется. Люди под деревом бросились бежать — и опять в сторону Кухни. Он юркнул за какой-то памятник — жалел уже, зачем выбрался из уютной своей могилы. Пробежал один человек и другой, через время появился третий. Раздался громкий мат, затрещала одежда, и в темноте завыло болезненное «Мы-ы-ы-у-у…». Кухне казался знакомым этот больной вой, но со страху он никак не мог вспомнить, где он его слышал. Потом короткий вскрик и жуткое хрипение услышал Кухня.
Все кончилось. Секунду тишина давила на уши, и сразу врубилась сирена. Издалека возник свет, и Кухня рассмотрел, что он в трех метрах от асфальтовой главной аллеи. На ней корчился в судорогах человек. Кухню как пронзило — это был Гриша, знакомый глухонемой. Свет набирал силу, уже слышался шум автомобильного двигателя. Перед машиной бежал человек. Ему бы надо мотать с дороги — от машины не убежать, но он, видно, совсем потерял голову. Дружно завизжали тормоза, и прямо напротив Кухни остановился милицейский автомобиль. Оттуда выкатился человек и закричал: «Стой!» Выпалил из пистолета — раз и два.
— Не стреляйте! — закричал уже знакомый плачущий голос. — Не стреляйте! Я иду!
Еще один милиционер вышел из машины и склонился над бьющимся в припадке Гришей. Кухня еще раньше видел, как это у Гриши бывает.
— Я иду! Не стреляйте! Я иду!
В свете фар Кухня рассмотрел обладателя плачущего голоса — жалкого человека в свитере. Он шел с поднятыми руками и повторял:
— Я иду!
— Руки на капот! — приказали ему.
Он лег на капот, его обыскали.
— Чей пиджак? — Милиционер поднял с земли какой-то хлам.
— Не мой! — испуганно сказал тощий. — Это… его, глухонемого.
— Помоги!
Тощий в свитере помог погрузить бьющегося Гришу в машину. Сел за ним следом. Машина резко взяла с места. Наступила робкая тишина. Кухня пошевелиться боялся — не понимал, куда делся третий из этой мрачной компании. И тут он услышал треск сучьев под ногами идущего человека. Он, видно, прятался в кустах у дороги. Сейчас шел и матерился, не таясь, на чем свет стоит. Прошел совсем рядом. Запах винного перегара повис в чистом ночном воздухе. Человек уходил, не переставая лаяться на все кладбище.
