Вера Новицкая - Галя
— Ну-с Виктор, будь галантным кавалером и, за отсутствием других девиц, разоблачай царицу сего майского дня, согбенную под гнетом науки и всех последствий ее, премудрую сестру твою Надежду, — обратилась Надя к брату, вытягивая за спину по направлению к нему руки, обтянутые в серые рукава дорожного костюма. — Ну, знаешь, братец, ловкость не из придворных! Да постой-ка, постой! Покажись!.. Э…э…э… Викторино мио! Что ж это шевелюра-то у тебя такая ажурная стала? Положим, прозрачные ткани в этом году в моде, но все ж таки…
— Ах, отстань, пожалуйста! Начинается! — сердито отстранился Виктор, задетый за больное словами сестры.
— Бе-е-дненький мальчик! — не унимаясь, жалостливо тянула Надя. — Не досмотрели ребеночка, в короткую кроватку бай-бай положили. Головка терлась-терлась, ну и протерлась, — с напускной комической нежностью гладила девушка рукой поредевшую макушку брата. — Не плачь, деточка, не плачь, родненький. Вот, как мама мне рубликов сто подарит за одоление мною министерской программы, я тебе первым долгом этого «Джон Кравен-Берлей» [46] подарю. И ты при его благосклонном внимании сразу станешь плешивеньким, гладеньким, как колено. Уж лысеть так лысеть, чтобы стиль соблюден был! Slyle chauve absolu [47]!.. — не унимаясь, изводит брата Надя.
— Убирайся! Лучше есть иди! — сердито оттолкнул Виктор руку сестры.
— О, брат, ты мудр как голубь и кроток как змея! Слушаюсь и с удовольствием убираюсь, притом прямо в столовую, — почтительно присела сестра.
— Батюшки! Вкусности-то какие! — отщипывая ото всего по порядочному кусочку и по очереди суя их в рот, восхищалась Надя, большая любительница покушать. — Узнаю творчество Галки. Вот это я понимаю, прием, соответствующий моему высокому сану! А теперь приналяжем основательно, — усаживаясь за стол, промолвила девушка. — Но что сей сон означает? Мы только вдвоем? А Леля? Вот удивительный экземпляр! Неужели она есть не хочет? Леля, иди кушать! — позвала она.
— Полагаю, с дороги сначала помыться и переодеться нужно, а потом уж за стол садиться, — поучительно заметила старшая сестра.
— Еще бы! Ванну принять, три душа, вымыть голову, выстирать белье и заштопать чулки! — насмешливо воскликнула Надя. — Видно, матушка, что ты уже пять лет как гимназию окончила да сытой белоручкой стала, а наш брат, изголодавшийся чернорабочий…
Конца фразы не последовало, так как домашняя сдобная булочка вплотную закрыла то отверстие, из которого надлежало вылететь заглушенным словам.
— Впрочем, оно и лучше, что мы с тобой вдвоем, — проглотив содержимое своего рта, утешилась Надя. — Мама, конечно, там со своим «первым сортом», Лелей и Витей, а мы с тобой второсортные… Слушай-ка, — бросив взгляд в соседнюю комнату, снова сама себя перебила девушка. — Что это за младенец? Да какой милый! — обратилась она к собеседнице, указывая на мелькнувшую фигуру Аси.
— Как чей? Дяди Мишин. Разве ты забыла, что он должен был привезти к нам дочку?
— Напрочь забыла! И теперь лишний раз прихожу к заключению, что между моей головой и решетом сходство поразительное: все, понимаешь ли, насквозь, и все без остатка. Бегу знакомиться!
Через минуту Надя уже возвратилась к чайному столу, ведя за руку ребенка, которого сейчас же усадила к себе на колени.
— Там мы с тобой только поцеловались, а здесь, во-первых, возьмем два вкусных сухарика, в каждую лапку по одному. Так! Во-вторых, еще раз поцелуемся. Готово! И, в-третьих, хорошенько познакомимся. Я твоя тетя, тетя Надя, понимаешь? То есть я тебе, собственно, не совсем тетя, а только твой папа мне дядей приходится, ну да это все равно! Я уже старенькая, а ты маленькая, вот и зови меня «тетей», тетей Надей, и люби! Будешь любить?
— Буду, только ее больше, — бесцеремонно показала девочка пальчиком в сторону Гали.
— Больше? Ее больше? А-а-а, вот ты как! Ну, так и уходи к ней!
Надя, не то шутя, не то на самом деле немножко задетая откровенностью ребенка, подняла его и посадила на колени к Гале.
— С нами крестная сила! Никак и этот карапуз уже книжки читает! — с притворным ужасом воззрилась Надя на пеструю обложку с нарисованной на ней Красной Шапочкой.
— Уж и читает?! В пять-то лет! — улыбнулась Галя. — Картинки смотрит, а читаю ей я.
— Слава Богу! А я было насмерть испугалась, думала, воспитание на сверхпередовых началах. Вот посмотришь, с этой наукой до того скоро дойдет, что едва ребенок родится да затянет «А-а-а-а!..» — сейчас этим воспользуются да звуковой метод в ход пустят! Чуть детеныш заакает, мамка, рада стараться, большущее красное «А» ему и подсунет. Так, детынька, это «А»! Хороший мальчик! Другой раз, чуть защебечет младенец, ему под самый нос зеленое «Б» подпихнут… Смотришь, к десяти месяцам ребенок уже и грамотный. Вот страсти-то будут! К двум годам у них при виде книги будут судороги делаться, по крайней мере у моих непременно сделались бы! Я вот к десяти годам еле-еле грамоту одолела! И то у меня по всему телу мурашки от книг бегать начинают, а тогда… О, ужас! Да, кстати, — охваченная мелькнувшим воспоминанием, болтушка перескочила на новую тему. — Ты знаешь, как я домашним образом последний экзамен отпраздновала? Говорю «домашним», потому что было и общественное чествование в трактирчике, но — не падай, пожалуйста, в обморок! — без права крепких напитков.
— Надя, что ты за вздор болтаешь? — хохотала Галя.
— Не вздор, правда. Но, подожди, все по порядку. Начнем с более скромного — с домашнего пиршества. Собрала я все свои книжицы-душегубицы, ну, думаю, голубушки, постойте! Семь лет вы меня допекали, молодость мою заели, теперь и я вас подпеку, один-единственный разочек всего, но как есть дотла! Сложила я их с просветами посредине, две — так, две — так, чтобы пустые квадратики в промежутках образовались, видела, как в кондитерских вафли или плитки шоколада складывают? Насовала между ними ваты и побрызгала одеколоном — мое последнее им напутственное благословение перед торжественным аутодафе [48]. Спичка в руке, собираюсь чиркать, вдруг тетка входит…
— Сумасшедшая! Да ведь ты же могла весь дом сжечь! — смеясь, воскликнула Галя.
— Представь себе, вот и тетя Катя точно как ты сказала. «Сумасшедшая, — кричит, — ты же пожар сделаешь!» — и, кажется, собиралась чуть ли не в обморок хлопнуться. Потом сообразила, верно, что не стоит рисковать, ведь пока она будет распростерта аки хладный труп, я, чего доброго, свой костер разложу. Однако на сей раз любезная тетушка перемудрила и упустила удобный случай грохнуться, потому я хоть немножко и сумасшедшая, но все же не до такой степени, чтобы сознательно дом спалить. Просто пожар этот самый мне в голову не пришел, слишком я была увлечена своей кровавой или, вернее, огненной местью. Но как только тетка завопила, я мигом в себя пришла. Во-первых, действительно, близехонько занавеска, во-вторых, я тут же сообразила и другое. «Глупая ты, глупая! — сказала я себе. — Ведь это все Гале пригодится. Вот книжищам и искупление: тебя, бедную, мучили, а Галю порадуют». Решено и подписано: сложила всех помилованных в кипу, завернула в бумагу, чтобы их противных названий не видеть, да полностью все и привезла.
— Вот спасибо, Надя, большое спасибо! Некоторые мне даже очень пригодятся. Таким образом, мне остается радоваться, что волею судьбы, на сей раз воплотившейся в Екатерину Петровну, расстроилось твое первое празднование, — весело проговорила Галя.
— Узнаю свою милейшую сестрицу в сем блестящем, хотя и неудавшемся замысле, — сказал вошедший в столовую незадолго перед тем Виктор. Почти следом за ним появились мать и Леля, не слышавшие, однако, всей сути Надиного рассказа.
— О, тебе по окончании университета, если паче чаяния такой день когда-нибудь грянет, без сомнения, к подобному способу прибегать не придется, — быстро повернулась в сторону брата девушка. — Иду на какое угодно пари, что ни лекций, ни учебников у тебя и в заводе не имеется. К чему загромождать дом ненужным хламом, да еще и деньги на него зря изводить, когда пристроить их можно куда приятнее? Тоже узнаю своего практичного и дальновидного братца, — отрезала Надя.
— Надя! Надя! Нельзя ли без колкостей? Только что встретились, и уже началось, — сейчас же вступилась мать за своего любимца.
— А он зачем? — протестует Надя.
— Он — старший брат…
— А я — младшая сестра, меньшим полагается уступать, — уже миролюбиво и весело перебила девушка.
Шутить она всегда любила, а продолжительные ссоры не в ее характере. Тем более что сегодня она настроена миролюбивее, чем когда-либо. Полная пестрых впечатлений, накопившихся за последний месяц, Надя нынче словоохотливее обыкновенного — ее речь льется рекой, чему нисколько не мешают плотно набитые всякими вкусностями румяные щеки и улыбающийся рот девушки.
