Светлана Лубенец - Дневник первой любви
– Зато она понимает! – И палец женщины с острым ноготком ткнулся мне в живот.
Я, конечно же, поняла, что нас с Игорем ждут нелегкие дни. Игорь тоже что-то такое понял, потому что сказал:
– Мама, я помню все твои странные намеки, которые касались Кати… все, что ты говорила мне… до лагеря… Так вот! Я тебе заявляю, что Катя – моя девушка, и я больше не позволю тебе сказать о ней ни одного дурного слова!
Игорь совершил очередной поступок, а мамаша захлебнулась негодованием (а может, чем-то другим). Я с восхищением смотрела на своего друга. Он человек поступка. Такие не часто встречаются в жизни. А Игорь поднял сумки, и мы пошли к моему дому. По дороге мы опять молчали, но на этот раз молчание было тягостным. На площадке возле двери нашей квартиры Игорь сбросил на кафельный пол сумки, посмотрел на меня долгим взглядом и сказал:
– Ничего не бойся.
– Я и не боюсь, – дрожащим голосом ответила я, и стало ясно, что я боюсь всего.
– Вот увидишь, все будет хорошо.
Я вспомнила, как ту же фразу в лагере говорила Юлия Васильевна Рите. Тогда я огорчилась, что мне никто не говорит таких фраз. Сейчас я поняла, что эти слова произносят тогда, когда на самом деле не уверены, что все будет хорошо. Я подумала о своих родителях, которые непременно примут участие в нашей с Игорем судьбе. Может быть, опять объединятся с его мамочкой. В общем, хорошо не будет.
– Будет сложно, Игорь, – сказала я и уткнулась лицом ему в грудь.
– Я люблю тебя, – сказал он.
И я подумала: он сумел уловить нужный момент. Почувствовал его, как я и хотела. Мне сейчас нужны были именно эти слова.
– Постарайся думать так же и завтра, и послезавтра… и вообще… – сказала я и достала из кармана ключи, чтобы открыть дверь. И я ее открыла, но чуть-чуть позже. Прежде Игорь поцеловал меня и велел держаться.
На следующий день мы пришли в школу вместе и сели вдвоем за мою парту. Это ввергло класс в шоковое состояние. Настька Шевченко, стоявшая в тот момент возле толстяка Борьки Товпенца, от неожиданности чуть не села ему на колени, потому что, похоже, ее перестали держать ноги. Бывшая моя подруга Наташка Погорельцева тоже совершенно растерялась и, чтобы скрыть свою растерянность, принялась абсолютно сухой тряпкой тереть абсолютно чистую доску.
А Машка Калашникова пришла в кабинет чуть ли не самом последней. Она увидела, что ее место возле меня занято, но ничуть не огорчилась. Машка заулыбалась и без лишних слов села на то место, где обычно сидел Игорь. Мы так и улыбались втроем до начала литературы: я, Игорь и Машка.
С тех пор, как мы вернулись из лагеря, прошел уже почти месяц. Нам с Игорем очень нелегко противостоять его мамаше, которая все-таки объединилась в единый фронт с моими родителями и нашей классной Елизаветой Максимовной. Но все это, как говорится, уже совсем другая история. А та история, которую я хотела записать, закончилась, и я ставлю в своем дневнике последнюю точку.
