Эдуард Шим - Ребята с нашего двора
— Нету у нас способа!!
— Полагаю, что стоило бы их задержать, товарищ майор.
— Полагаете?
— Для выяснения. Вполне возможно, что я ошибаюсь. Но с другой стороны, не дай бог, начнут страдать пассажиры. Вскрыта одна камера — могут быть вскрыты и остальные. Имеется прецедент.
— Мы вас не обманываем, — сказала Вера. — Даем честное слово.
Павлик заканючил, уже не заботясь о производимом впечатлении:
— Мы из турпохода, товарищ майор! Замучились жутко, мозоли на ногах… А сейчас метро закрывается! Если уже не закрылось!..
— Пройдемте, — сказал майор, перебрасывая планшетку из одной руки в другую.
— Куда?! Мы же все рассказали!..
— Пройдемте.
Старшина испытал минутную неловкость. Он не хотел, чтоб его считали сухарем и формалистом. Ребятишкам действительно пора укладываться в постели. Тем более, что вина их не доказана. И действовали они, надо полагать, без всякого злого умысла.
— Можно вызвать их завтра, товарищ майор.
— Продолжайте дежурство, старшина.
— Слушаюсь!
— А вас попрошу со мной, — сказал майор и повел всех троих к выходу.
4
Алексей Петухов сидел под фонарем — на манер бродячего бременского музыканта — и наигрывал самодельную песенку.
Над фонарем плясали, блестя крылышками, какие-то осенние мошки. Площадь внизу тихо шумела. Не мешали прохожие — не было их вовсе. Распевай, если нравится, во все горло.
У-ска-кали деревянные лошадки,
Паро-ходи-ки бумажные уплыли.
Мы, из детства убегая без оглядки,
Все, что надо и не надо, — позабыли…
Песенка лилась на редкость легко, свободно. Она очень нравилась Петухову. Но вот это обстоятельство его и смущало.
Что-то неладное происходит с его творчеством.
Он, Петухов, умеет создавать серьезные, значительные стихи. Выступает с ними в заводском клубе, публикует в газете. Но эти стихи, рожденные в поте лица, он почему-то вскоре забывает. Не снятся они ночами. Не звенят безотчетно в душе. Стыд и срам — Петухов читает их по бумажке, когда выступает в клубе… А вот всякие пустячки, рождающиеся сами собой, отчего-то запоминаются. Прилипают, как банный лист.
Если вникнуть в песенку, которую он исполняет сейчас, то руками разведешь. Ни складу, ни ладу, ни значительной темы. «Ускакали деревянные лошадки»… Вы представьте эту картину. Ведь кошмарное зрелище: какие-то палочки безногие скачут. И куда они скачут, простите? На пастбище? Но чепуховина эта возникла невесть откуда, и запомнилась, и даже понравилась, и Петухов исполняет ее. Вопреки здравому смыслу.
Са-мо-дельные игрушки позабыты.
Мы об этом, мы об этом не жалеем.
Мы серьезны, глубоки и деловиты,
Мы старательно умнеем и взрослеем.
Пожалуйста — еще насмешечка проглядывает. Это просто поразительно. Петухов не стремился подшучивать над умом, деловитостью и глубиной взрослого человека. Он эти качества уважает. Он не прочь побольше их приобрести. И однако же — иронизирует над самим собой, посмеивается. Что же это такое? В конце-то концов — он хозяин своим стихам или нет?
При-ни-маемся за трудную работу,
Привыкаем, привыкаем торопиться.
И не слышим, как порой за поворотом
Простучат нетерпеливые копытца.
Пальцы послушно тренькают по струнам, голос взволнован, сердце млеет. И в воображении возникают не безногие палочки, а что-то совсем иное. Красная полоса на небе. Плакучая береза на бугре и песчаная дорога. И пыль над этой дорогой. Твои босые ступни ощущают сухое тепло, ты бежишь по дороге; тебе весело и тревожно, тебе хочется обернуться… Откуда эта картина взялась? Петухов может поклясться, что не видел ее воочию. А она все-таки возникает — удивительно яркая, чистая, без ненужных мелочей, как в детских снах…
Мы не знаем, что при первой неудаче,
Только стоит, только стоит оглянуться, —
К нам лошадки деревянные прискачут,
Пароходики бумажные вернутся…
Сердце млеет, голос дрожит от переполняющих чувств. Все прекрасно и замечательно. Только вот нет у Петухова уверенности, что другие слушатели почувствуют то же самое. Где гарантия, что они увидят закат и березу, а не безногие палочки? Закат лишь подразумевается. Он только мерещится самому Петухову. А в стихах его нет. Что же это за стихи, когда — один пишем, а два в уме?
Нет, Петухов, правильно ты делаешь, стесняясь своих песенок. Рано их обнародовать. Учиться надо, развивать вкус надо. Работай над собой, стихи — это не баловство.
Бренча на гитаре и одновременно размышляя, Петухов почти забыл про Веру, Сережку и Павлика. А они вышли из вокзала вместе с каким-то милицейским майором.
Петухов поначалу не уловил связи в этом одновременном появлении.
— Ну, как? Удалось помочь?
— Успех превзошел все ожидания, — потусторонним голосом сообщил Павлик.
— Вот и отлично. А ты упрямился. Ни одно доброе дело, братец, не откладывай на завтра.
— Теперь-то не отложу, — сказал Павлик.
— Молодец! Ну, двинемся?
И тут майор вступил в круг света, отброшенный фонарем. Майор спросил:
— Товарищ — с вами?
— С нами, — виновато сказала Вера.
— Имущество ваше?
— Ага.
— Попрошу взять с собой.
Петухов ощутил наконец определенную связь явлений. Оказывается, майор имел отношение не только к ребятам. Но и к нему, Петухову, тоже имел.
Ничего не объясняя, майор смотрел, как туристы навьючиваются. Как морщатся и постанывают, сгибая натруженные спины.
— Вы чего это натворили?! — шепотом спросил Петухов, когда майор повел их по площади.
— «Ай-кью», — сказал Сережка.
— Женский опыт, — сказал Павлик. — Ни одно доброе дело не остается безнаказанным.
— Но, но!..
Вера пропустила вперед Сережку и Павлика, погрозила им кулаком.
— Ничего серьезного, Алеша. Так, недоразумение.
— Решается вопрос о наградах, — сказал Павлик.
Далеко шагать не пришлось. За углом, в переулке, молочно светилась бессонная вывеска: «МИЛИЦИЯ». У входа дремала патрульная «канарейка» — выкрашенная в радостный желтенький цвет «волга» с фонариком на крыше. Водитель сидел в ней, выставя локоть.
— Мы не этот автомобиль выиграли? — спросил Павлик, и это была последняя блестка его остроумия.
Наверно, на фантазию Павлика подействовали и стеклянная вывеска, под которую не хотелось спешить, и великолепная машина, в которую не тянуло усесться. И водительский локоть подействовал. Локоть-то в мундире был. А Павлика еще ни разу в жизни не водили под конвоем, он этих процедур не знал.
Неизвестное волнует, неизвестное страшит; Павлик побежал к майору, тряся рюкзаком; казалось, он дрожит весь:
— Товарищ майор!!. Мы забыли сказать — старик набрал номер с лотерейного билета! А потом нашел билет, понимаете?.. Очень просто было, а мы…
— Перестань!! — крикнула Вера.
— Я же объяснить… Мы этого не объяснили, вот нам и не верят!..
— Перестань!
Он стоял перед ней, качаясь, трясясь. Жалок он был до отвращения. И она подумала, что это очень хорошо, это прекрасно. Надо только запомнить вот такое его лицо. Человек с таким лицом не может нравиться. Все пройдет.
Горе, отчаяние Веры было в том, что он — лицемер и показушник, болтун и трус — ей нравился. Она старалась его презирать, старалась издеваться над ним. А он все равно нравился, и Вера не знала, что предпринять. Ей не презирать его хотелось, а только жалеть, не издеваться над ним, а только помогать. На перроне она заставила его нести ведро с грибами. Никто не подозревает, что Вера с наслаждением сама потащила бы это ведро и второй рюкзак потащила — только бы Павлику стало полегче… Но это пройдет. Вот она вдоволь насмотрится на отвратительную, жалкую его физиономию — и все пройдет.
А ничегошеньки-то не проходило.
Она смотрела на него, и ей хотелось подставить ему плечо и рюкзак снять, чтоб было ему полегче…
— Ненавижу! — сказала она одними губами.
— Товарищ майор! — произнес Петухов, окончательно разобравшись в событиях. — Я у них старший, я за все отвечаю…
Майор жестом руки прервал его, подошел к водителю оперативной машины.
— Ермаков, — сказал он. — Доставьте этих товарищей по адресу, который они укажут.
Водитель приоткрыл дверцу, оглядел туристов и все их снаряжение.
— Товарищ майор… — отозвался он неуверенно. — С таким грузом не поместятся… Багажник-то занят, вы ж знаете.
