Игра в смерть (СИ) - Алмонд Дэвид

Эскью присел на корточки поодаль от всех. Курил сигарету, всем телом подавшись вперед, утонул в своих мрачных думах.

Мы ждали, когда же мертвец вернется.

Порою покойники возвращались к нам быстро, а иногда на это уходила целая вечность. В такие дни шепоток и смешки быстро таяли. Мы опасливо поглядывали друг на друга, вгрызаясь в ногти. Шло время, и самые нервные поднимали свои школьные ранцы, со страхом косились на Эскью и отправлялись домой, в одиночку или подвое. Иногда мы шептались: не приоткрыть ли дверцу, чтобы проверить, в порядке ли наш друг, но Эскью огрызался, даже не поворачиваясь: «Нет. Время у смерти течет по-другому. Разбудите его теперь, и он на веки вечные останется мертвым».

Поэтому мы молча ждали, трепеща от ужаса, хотя в конце концов возвращались все. Наконец мы заметили белые пальцы, схватившие дверь снизу. Половинка двери съехала в сторону, и игрок выбрался наружу. Моргнул от яркого света, уставился на нас, — с изумлением и застенчивой улыбкой на лице, словно очнулся вдруг ото сна, который его потряс.

Эскью даже не шевельнулся.

— Вот вам и воскрешение, — пробормотал он, сухо фыркнув.

Мы собрались вокруг мертвеца.

«На что это похоже? — шептал каждый. — Как там было?»

Оставив Эскью сидеть у реки в одиночестве, мы зашагали назад через пустырь, и мертвец шел с остальными, в самой середке.

Два

В Стонигейте я пробыл не больше недели, когда меня нашел Эскью. Я стоял один у сломанного забора, который служил границей между городом и пустырем. Оглядывал это новое, незнакомое место — необъятный простор вытоптанной травы, где играли десятки мальчишек и девчонок.

— Кит Уотсон?

Я повернулся и увидел его: Эскью перелез через забор и встал рядом. Широкое лицо, такие же широкие плечи. Густая челка лезет в глаза, на верхней тубе темнеют жидкие усики. Под мышкой он держит альбом для рисования, за ухо заткнут карандаш. Этого парня я уже видел в школе, он с унылым видом болтался по коридору перед закрытой дверью класса.

— Кит Уотсон? — повторил он вопрос.

Я кивнул в ответ. От Эскью пахнуло псиной, и я отступил на шаг. По затылку поползли мурашки.

— Ав чем дело? — переспросил я. В горле вдруг пересохло, язык стал большим и неповоротливым.

Эскью с улыбкой ткнул пальцем в мой дом позади, отделенный от нас разбитой дорогой, собственным заборчиком и узкой полоской сада:

— Только переехали, а?

— Мой отец отсюда родом, и дед тоже.

Я старался говорить с гордостью: пусть знает, что и у меня есть право жить тут, в Стонигейте.

— Я знаю, Кит, — кивнул он, протягивая пакетик сластей. — Давай, угощайся.

Недоверчиво взяв конфету, я сунул ее в рот.

— Ты из старых семейств. Это хорошо, Кит. Один из нас… — Эскью пристально смотрел на меня. — Я наблюдал за тобой, Кит, с самого твоего приезда.

Он обвел пустырь рукой, указывая на резвящуюся ребятню. Те, что постарше, гоняли футбольный мяч или сражались на деревянных мечах; малышня прыгала через скакалку, играла в дочки-матери.

— Есть в тебе нечто, — заметил он. — Ты выделяешься из общей толпы.

И уставился на меня, будто ожидая ответа.

— Ты это о чем?

— О чем я? О том, что мы с тобой похожи, Кит.

Я покосился на него: крепкий малый со зловещей тьмой в глазах.

«Ну нет, — подумал я. — Ни чуточки мы не похожи».

Эскью опять повел рукой:

— Что ты видишь?

— Где?

— «Где?» — усмехнулся он. — Вон там. Что ты видишь?

Я окинул пустырь взглядом:

— Ну, детвора. Трава. Река. То же самое, что видишь и ты.

Он расплылся в улыбке:

— Ага. Именно так. И больше ничего, да?

Я всмотрелся по-новой:

— Да.

Смеясь, он тряхнул головой. Вырвал лист из своего альбома и протянул мне.

— Для тебя старался, — пояснил он. — Держи.

Мой портрет углем. Сижу, привалясь к проволочной ограде школы, с опущенным в траву взглядом. Так все и было, с пару дней тому назад.

— Неплохо, да? — хмыкнул он. — Вылитый ты?

Я кивнул.

— Лучший художник школы. Хотя без разницы, в этой чертовой дыре.

Я протянул рисунок обратно, но Эскью хохотнул:

— Оставь себе, теперь он твой. Повесишь на стену. Можешь всем хвастать: Эскью в подлиннике, коллекционная вещичка.

Бережно свернув, я зажал лист в кулаке.

— Был не в духе в тот день? Так, что ли?

Я повел плечом.

— Друзьями еще не обзавелся, да? — спросил он. Моргнув, я опять повел плечом:

— Вроде того.

— Что, однако, неправильно. Не обзавелся, значит? — Эскью мерил меня взглядом, присматривался, взвешивал. — Ты еще придешь, чтобы увидеть больше.

— В каком смысле?

— Придешь увидеть, что есть нечто большее, — поправил он себя. — Увидеть тех других, что бродят среди нас в этом мире.

— Что за «другие»?

Он помотал головой:

— Плюнь. Не бери пока в голову. Но имей в виду: мы еще сойдемся, Кит. Ты да я, мы станем близки, как родные братья.

Я отвел взгляд от сгустка тьмы в его глазах. Отступил подальше от источаемого им запаха. Мне хотелось, чтобы он отвалил поскорее, оставил меня в покое.

Кивнув, Эскью двинулся прочь.

— Нас таких много, Кит.

Он смотрел на пустырь.

— Вон тот, — сказал Эскью. Я проследил его взгляд. — И вон та, и тот, и вон тот, и та тоже. И другие. Они друзья что надо, особенные. Те ребята, что выделяются из толпы.

Я крутил головой, приглядываясь к мальчишкам и девчонкам, на которых он указывал: к тем самым, с кем вместе мы сойдем во тьму логова Эскью. Там были Дэниел Шарки, Луиза Макколл, Уилфи Кук, Дотти Галлеин… Обычные ребята, и ничем особо не выделялись, — не считая того, что все принадлежали к старинным родам Стонигейта и всем им предстояло сыграть в игру под названием «Смерть».

Эскью опять сунул мне конфеты.

— И ты сам, — сказал он. — В первую очередь. Ты похож на меня, Кит. Пусть пока ты думаешь, что мы разные, очень скоро поймешь: мы с тобой будто из одного теста слеплены.

Подмигнув, он хлопнул меня по плечу.

— Эскью, — представился он. — Джон Эскью.

Не стесняясь, он пристально рассматривал меня.

— Я будто бы давно тебя ждал, — добавил он. — Твоего появления.

Затем Эскью ухмыльнулся, повернулся и побрел прочь. Стоило ему приблизиться к паре девчонок, что играли неподалеку, как обе встали и отошли подальше. Белобрысый мальчонка Бобби Карр, чье имя я уже знал, метнулся ему наперерез. По пятам за ним бежал дикий пес Джакс.

— Эскью! — вопил Бобби. — Джон Эскью!

Эскью дождался, пока мальчуган и собака не присоединятся к нему, и тогда, уже втроем, они зашагали дальше.

Моя мама вышла из дома, встала у меня за спиной.

— Завел нового друга? — спросила она.

Я пожал плечами.

— Неотесанный он какой-то, — посетовала мама.

— Ну, не знаю, — сказал я. — Его зовут Джон Эскью.

— Ах, из этих… — вздохнула мама. — Но мы не станем судить его только по внешности или семье, в которой он вырос.

Я показал ей рисунок.

— Талантище, — присвистнув, сказала она. — Непростой, выходит, парнишка…

Мы смотрели им вслед: Эскью, Бобби и дикий пес Джакс уходят все дальше к реке. Я хорошенько огляделся вокруг, но так и не приметил ничего необычного. Только дети, река и пустырь. Мои руки дрожали, на ладонях выступил пот.

Той ночью мне снилось, что я иду вслед за Эскью по ночному пустырю. Проснувшись, я помнил последнее мгновение сна: пальцы Эскью, сжимающиеся на моей шее.

Три

Вскоре Эскью снова подошел ко мне — на этот раз в школе. Я в одиночестве бродил по коридору под кабинетом искусства, где были развешаны кое-какие из его рисунков. Все как один — в темных, хмурых тонах: детские силуэты на сером фоне, черная медленная река, черные покосившиеся дома, черные штрихи птиц, парящих в пасмурном небе. Эскью представил и былую жизнь в подземных шахтах: скрученных тяжким трудом мальчишек и мужчин в узких туннелях, коренастых рабочих пони с тележками руды. И все это — черным по черноте, с редкими просветами: огоньки свечей и фонари на касках.