Федор Семин - Первый в строю
К стенам прилипли маленькие шахматные столики. От потолка по стене к столикам тянутся провода. Это — радио. В каждом столике две пары гнезд для наушников. Играют шахматисты и слушают музыку или доклад из Москвы.
В углу на высокой подставке стоит бюст Ильича. Это — приз эскадрону за хорошую рубку лозы. Рядом бюст Карла Маркса,- комсомольцы на полковом политбое отвоевали. Направо от дверей, висит стенгазета «Клинок» и электрическая доска «Проверь свои знания». Доска разделена пополам белой чертой: слева — вопросы, справа-ответы. Под каждым вопросом и ответом есть штепсель. У доски, как всегда, возятся несколько красноармейцев. Они спорят, в какое гнездо воткнуть вилку.
— В это!
— Нет, в это!
Один из спорщиков воткнул вилку сначала под вопросом, а потом под ответом. Вверху доски вспыхнула красная лампочка,- значит, ответ верный.
— Вот! я говорил! — крикнул он. — Я, брат, в таких делах кое-что смыслю.
— Читай, что там!
Красноармеец прочел:
— «Какая религия признается в СССР?»
— Ясно — православная.
— Эх ты, голова пришитая! Отчего же православная? Может какая другая?
— Да православных, ведь, больше…
— А нам, безбожникам, никакой не надо. Читай!
— «Всякая религия-дурман для рабочих и крестьян». Значит, никакая религия в СССР не признается.
— Да я ж так и думал…
Весь секрет этой игры заключается в том, что гнезда штепселей под вопросом и ответом соединены медной проволокой. Доска включена в городскую электрическую сеть. Прямо к лампочке тянутся провода. Если воткнешь вилку правильно, лампочка вспыхнет.
Эту доску мы сделали недавно. Комэск ездил в отпуск на Дон и там где-то видел такую. Как приехал из отпуска, так сразу к Шитову, нашему столяру и электротехнику.
— Сможете сделать электрическую доску? — и рассказал ему, как она устроена.
Через два дня доска была готова. Секретарь партийной ячейки написал вопросы и ответы. Я и Светиков помогали ему. И вот теперь у этой доски всегда толкутся и спорят красноармейцы.
— За этот столик? — спрашивает Светиков комэска, входя в ленуголок.
— Ну, нет. Я вчера за ним проиграл партию комвзводу Гришину. Да ладно, расставляйте бойцов.
Расставили на клетчатой доске фигуры, готовятся к бою.
— Начинайте, товарищ командир.
— Давайте уж вы. Почет игроку, — говорит комэск и смеется.
Когда он смеется, шрам у него на щеке растягивается и становится похожим на розовый огрызок яблока.
— Отчего это у вас? — спрашивает кто-нибудь комэска.
— В атаке один мертвец отметину наложил…
— Как же это мертвец?
— А так: он рубанул, и я рубанул. Он свалился, а я, вишь, цел. Вот и шашка его.
Клинок у комэска в серебряной оправе. Взял он его в том самом бою, перед которым ходил в разведку.
Здорово комэск рубил этим клинком лозу… Пронесется на своей «Поэзии» вороной — и ни лозочки после него не останется.
Ловко работал! Первым ударником был.
Помню, однажды на стрельбе подходит он к нашей смене и говорит:
— Вызываю вас всех на соревнование — кто больше очков выбьет.
Взял винтовку у красноармейца Крюкова, зарядил пятью патронами и лег между мною и Светиковым. Прицеливается.
Мишень в двухстах шагах от нас — круглое черное пятно.
Я тоже целюсь, и кажется мне, что подмигивает кто-то из-за мишени: «промажешь… промажешь…»
Выстрелил я три патрона. Смотрю на комэска. А он обнял винтовку и не шелохнется, не дышит. Словно прирос к земле. Только кончик штыка вверх немного приподымается — цель на мушку комэск сажает.
Выпустили мы все по пяти патронов и пошли к мишеням смотреть, много ли настреляли.
Чуть-чуть не дотянулся я до комэска. Он сорок шесть, а я сорок три очка выбил. А всего можно было пятьдесят очков выбить.
Улыбается комэск и говорит:
— Ничего. Если каждыми пятью выстрелами четырех фашистов на войне ухлопаешь, благодарность получишь от Республики.
Я — кавалерист. У меня резвый конь, меткая винтовка и острая шашка. В эскадроне нас больше ста человек.
Вот нами-то и командовал товарищ Горбунов, а попросту комэск Вася.
Жили мы по-ударному. Учились хорошо стрелять, рубить на лету противника.
В свободное от военной службы время читали газеты. От них все больше несло порохом. Я, как полпред в Китае, особенно это чувствовал. В газетах каждый день — заметки о налетах на Китайско-Восточную железную дорогу. В кружке только и разговора, что про Китай.
— Ну, что, полпред, будет война?
— И на что им эта дорога понадобилась?
— Для войны и понадобилась, — говорю я. — Дорога у самой границы, возить по ней китайцам нечего.
Дорога эта построена еще в царское время. После Октябрьской революции мы с китайским правительством заключили договор- пользоваться дорогой вместе.
Французские и английские капиталисты испугались нашей пятилетки и подкупили китайских генералов, чтобы они затеяли с нами войну. И белые, что после Октября в Китай удрали, зашевелились: организуют банды, подходят к границе.
Наш лагерь стоит в сорока километрах от границы. Каждый день тревожно -посматриваем мы на сопки. Если вздумают генералы перейти красную черту, нам первым выступать.
После восьми часов учебы спится хорошо.
Был четвертый час, и весь эскадрон спал. О бессоннице нам и вспоминать не приходится — не бывает ее у красноармейцев. Крепко спал и я.
Вдруг дежурный по эскадрону во все горло:
— Поднимайсь! Моментом одевайсь, умывайсь — и в лен-уголок!
Оделся я быстро, как по тревоге полагается.
В пять минут все были готовы.
Собрались в лен-уголке.
— Что случилось?..
— Почему это нас подняли?..
Вошел комэск. Тут притихли все.
— Товарищи, — сказал комэск, — сегодня китайские генералы вооруженным путем захватили Китайско-Восточную железную дорогу. Часть служащих убили, част арестовали и посадили в тюрьму.
Эскадрон заволновался, загудел.
— Будем на-чеку, — сказал комэск. — Может, сегодня нам дадут приказ, и мы должны будем выступать. Помните, от нас граница — рукой подать. Долой захватчиков-белобандитов!
— Долой!.. Долой!..
Это было 13 июля 1929 года.
Назавтра комэск получил приказ: отбить отряд белокитайцев, перешедший границу и находящийся в сопках в тридцати километрах от нас.
Выехали мы рано утром. Комэск, как всегда, впереди.
Кругом сопки. Сопки — вроде гор, только не очень высокие. Куда ниже, чем у нас на Кавказе.
Едем.
Вдруг справа будто трещетка заговорила — выстрелы посыпались.
— Слезай с коней! — кричит комэск. — Коноводы с конями за ту сопку… — И рукой показывает.
Залегли мы в сопках, и пошла перестрелка с белокитайцами.
Лег я неподалеку от комэска, как тогда на учебной стрельбе, сжал винтовку, глазами между сопок шарю. Вижу, пробирается по фронту какой-то ферт в галифах. Прицелился я в него, нажал на спусковой крючок… Что такое? Винтовка не стреляет. Открыл затвор — патрон целехонек, как был. Зло взяло. «Ушел,-думаю,- один карась белопогонный». А комэск в это время приложился щекой к прикладу, цель.моя только руками взмахнула и — носом в землю…
— Два!-крикнул комэск. Это он считает, сколько врагов советской власти ухлопал.
У меня затвор был неисправен — довинтил я курок с пуговкой, и дело пошло.
Смотрю, комэск мне знак дает, чтобы я подполз к нему.
— Там, между сопками, пулемет, — говорит комэск. — Отсюда его не снять. А снять нужно.
Огляделся я кругом. Вправо — сопка высокая. На ней — куст. Если на сопку взобраться, виден будет пулемет вражеский.
— Есть, — говорю. — Только прикройте пулеметным огнем.
Рассказываю план свой: так, мол, и так, все подробности.
— Идите. Первый пулемет, усиленный огонь по пулемету противника!
Приняли пулеметчики команду и давай строчить.
Пригнулся я и бегу на сопку.
Визжат в ушах пули, словно запертые в хлеву поросята. Роют землю у самых ног. Две шальные в винтовку угодили — даже щепки от приклада в сторону отлетели.
Лег я за куст и не пойму: то ли порохом пахнет, то ли зеленым кустарником. Хорошо пахнет! Развернул я куст руками и вижу: трясется пулемет, пули с огнем выплевывает. Из-за щита торчит голова пулеметчика. А по левую сторону от него солдаты залегли. Человек сто пятьдесят будет.
Прицелился я в пулеметчика, выстрелил… Хоть бы что! Еще злее дождик свинцовый.
«Вот шут,-думаю, — промахнулся!»
За первой вторую, третью пулю пустил. До этого голова пулеметчика из-за щита торчала, а тут вдруг спряталась.
Замолчал пулемет.
Бежит к пулемету офицер китайский и руками размахивает, кричит что-то солдатам. Поймал я его на мушку. Покачнулся он и на землю ничком повалился.
Сполз я с сопки и — бегом к своим.
